Сеть, сплетенная из Horen-gehoren-Gehorsamkeit, оплетающая Was heisst Denken? , резонирует в такт послушному следованию. Выбор Dasein отчетливо утвердителен, это не пассивная рецензия, в нем есть интерпретация и даже борьба. Так, когда Dasein сталкивается со своей собственной уже осуществленной возможностью ( поверь мне, я это знаю ), вовсе не происходит автоматической пассивной преемственности, - раз уж речь идет о Dasein как сфере подлинности - Хайдеггер говорит о принятии решения в воспроизводимой ситуации обоюдного вопрошания ; тем самым мы видим, что отношение к Другому осуществляется в структуре вызова-отклика. Осуществляя всякий раз собственную проекцию как решающий выбор, повторение не может быть просто вовлечено в прошлое ; в простую трансляцию прежней актуальности. Скорее оно вынуждает в обоюдное вопрошание с экзистенцией, которая пред-задана, которая всегда уже есть. Но острота обоюдного вопрошания проявляет себя в ситуации решающего выбора как усмотрение, момент видения; в то же время это отказ от того спонтанного, что автоматически входит в сегодня , входит как прошлое . (BT, 386; перевод изменен).
Таким образом, структура зова и отклика, на которую указывает Финск, проявляется в моменте видения, который точно так же можно назвать и моментом самоослепления или, по крайней мере, отвращения взора от того, что автоматически входит в сегодня ; своеобразное преломление визуальности, способ усмотрения несмотря на , а скорее за и поверх - акт, конституирующий свободную будущность. Раз повторение не может быть просто вовлечено в поток, в текущее, оно проявляет себя как водораздел, визуализирующий и дистанцирующий прошлое . Повторение не укладывается в пассивную рецензию, но актуализирует обоюдное вопрошание и само актуализируется им. Так будущее выходит на связь.
В терминах судьбического для Dasein отношения к Другому, повторение, будучи наполнителем судьбы, предоставляет средства для ответа-отклика Другому как собственному пред-наличию, уже-данности Dasein; повторяемость указывает на возможности, которыми фактически определяется судьба, предназначение и мировая история [BT, 394]. Здесь уместно включить реплику Борх-Якобсена, полагающего (примерно как и Деррида в своих Memoires ), что отношение к Другому основано на отношении к его смерти, ибо судьбическое раскрытие экзистенции Другого требует прошлого, аутентичности как исполненности. ( В повторенности уже-данность Dasein понимается как актуальная аутентичность его прошлого существования [BT, 394]). Тем самым Dasein, решительно повторяющее собственную брошенность, есть также столь же решительное Бытие-к-смерти Другого.
Встреча Dasein с Другим насильственна, Хайдеггер даже сравнивает это событие с кражей. Согласно Финску, к моменту первичного, подлинного со-раскрытия, встреча всегда уже состоялась; любая из открывающихся перед Dasein возможностей опосредована насильственным выталкиванием к собственной аутентичности. Необходимо насильственное раскрытие осуществляется благодаря инерции тяги (Zug), исходящей от Hux, из сферы Они ; Dasein должно быть настолько вырвано из повседневности, а затем уж вброшено в финитность своего аутентичного существования, Бытия-к-смерти. Сцена смерти вовсе не является неожиданным вызовом. Напротив, это сцена узнавания; когда прозвенел последний звонок, выясняется, что звучал он всегда, озвучивая бытие Dasein. Сценарий узнаваем, поскольку дает место исходному опыту, опыту встречи с мимолетностью, через которую просвечивает вечно-другое и прослушивается анонимный зов Других - Es ruft. Первичный опыт, это, стало быть, опыт тревожности, прельщения и вины; это опыт страшного безусловно первичен, вот только неизвестно, чей он - ведь Dasein еще не конституировал себя как Я. Вопрос напрашивается сам собой: что или кто подвергается ошеломляющему странному опыту встречи с Другим как источником собственного ничтожествования? Разве сама возможность спутать кто и что есть контаминация, вызванная наличием техники? Отношения Dasein с его собственными мимолетными свойствами (индиви дуализацией, уровнем единичного Я) напоминают некое techne, т.е. на первый план выходит онтологическое различие Вещи и Другого. Финск говорит, что интересующий нас вопрос ( что или кто подвергается ошеломляющему, страшному опыту встречи с Другим как источником собственного ничтожествования) следует перевернуть. Ибо если опыт вины есть первичный опыт, тогда кто Dasein мы должны мыслить происходящим из этого опыта и видеть встречу как рождение; рождаясь этим рождением, Dasein низвергается к смерти, вступая в индивидуальность. Так, устремляясь к смерти, к возможной смерти, которая как раз через Другого дана как
возможность, Dasein устремляется одновременно к горизонту всякой возможности вообще, к повторению жуткой встречи с собой и с Другим, но именно как Другим, как первичным опытом разного, не воспроизводимым для простой имманентности Я. Наши предварительные вопросы возвращаются: каким же образом инициируется Другим этот первичный опыт вины и прельщения? В каком смысле он/она/оно - буквально кто или что являются носителями ничтожест вования , которое становится вдруг даром ничтожествования в качестве возможности? Иными словами, как опыт прельщения и первичного дискомфорта преобразуется в опыт принятия и индивидуации? Ответов у Хайдеггера не было. Отбой.
О кей. Заброшенность есть опыт ничто, или ничтоженствования , изничтожения, и Хайдеггер называет этот опыт виной - радикальной беспомощностью перед обстоятельствами, находимыми там , в заброшенности и бессилием стать чем-либо иным, не тем, что ты есть. В заброшенности опыт Бытия-в-возможности это опыт тотального бессилия - бессилия и наваждения, или головокружения. В тревоге Dasein сжимается до голой, неприглядной жутковатости, исходит в головокружении (bekommen) [BT, 344]. Но это плетение сулит Dasein брошенность как нечто возможное (BT, 344) - как то, что можно повторить. Dasein обретает повторяемость как подлежащее принятию решение (Entschluss) в Бытии-к-смерти.
Но если заброшенность есть опыт своеобразной пассивности, то откуда же, спрашивает Финск, Dasein получает толчок, ipetus, необходимый для повторения заброшенности? Dasein активируется спонтанно, предполагает Хайдеггер, изнутри собственного Бытия-в-виновности (он говорит о позволении наиболее подлинному Я действовать в соответствии с собой, т.е. в соответствии с преднаходимым Бытием в повинности [BT, 295, перевод модифицирован]) - тем самым, бытие виновным раскрывается как активирующее начало, как вина самого Бытия - повинность быть. Dasein пребывает в постоянной тревоге - Хайдеггер упускает тот факт, что тревога, как и всякое состояние сознания, сопровождается пониманием. Dasein испытывает состояние прельщения и пассивности всякий раз, участвуя в опытах Бытия-к-смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Таким образом, структура зова и отклика, на которую указывает Финск, проявляется в моменте видения, который точно так же можно назвать и моментом самоослепления или, по крайней мере, отвращения взора от того, что автоматически входит в сегодня ; своеобразное преломление визуальности, способ усмотрения несмотря на , а скорее за и поверх - акт, конституирующий свободную будущность. Раз повторение не может быть просто вовлечено в поток, в текущее, оно проявляет себя как водораздел, визуализирующий и дистанцирующий прошлое . Повторение не укладывается в пассивную рецензию, но актуализирует обоюдное вопрошание и само актуализируется им. Так будущее выходит на связь.
В терминах судьбического для Dasein отношения к Другому, повторение, будучи наполнителем судьбы, предоставляет средства для ответа-отклика Другому как собственному пред-наличию, уже-данности Dasein; повторяемость указывает на возможности, которыми фактически определяется судьба, предназначение и мировая история [BT, 394]. Здесь уместно включить реплику Борх-Якобсена, полагающего (примерно как и Деррида в своих Memoires ), что отношение к Другому основано на отношении к его смерти, ибо судьбическое раскрытие экзистенции Другого требует прошлого, аутентичности как исполненности. ( В повторенности уже-данность Dasein понимается как актуальная аутентичность его прошлого существования [BT, 394]). Тем самым Dasein, решительно повторяющее собственную брошенность, есть также столь же решительное Бытие-к-смерти Другого.
Встреча Dasein с Другим насильственна, Хайдеггер даже сравнивает это событие с кражей. Согласно Финску, к моменту первичного, подлинного со-раскрытия, встреча всегда уже состоялась; любая из открывающихся перед Dasein возможностей опосредована насильственным выталкиванием к собственной аутентичности. Необходимо насильственное раскрытие осуществляется благодаря инерции тяги (Zug), исходящей от Hux, из сферы Они ; Dasein должно быть настолько вырвано из повседневности, а затем уж вброшено в финитность своего аутентичного существования, Бытия-к-смерти. Сцена смерти вовсе не является неожиданным вызовом. Напротив, это сцена узнавания; когда прозвенел последний звонок, выясняется, что звучал он всегда, озвучивая бытие Dasein. Сценарий узнаваем, поскольку дает место исходному опыту, опыту встречи с мимолетностью, через которую просвечивает вечно-другое и прослушивается анонимный зов Других - Es ruft. Первичный опыт, это, стало быть, опыт тревожности, прельщения и вины; это опыт страшного безусловно первичен, вот только неизвестно, чей он - ведь Dasein еще не конституировал себя как Я. Вопрос напрашивается сам собой: что или кто подвергается ошеломляющему странному опыту встречи с Другим как источником собственного ничтожествования? Разве сама возможность спутать кто и что есть контаминация, вызванная наличием техники? Отношения Dasein с его собственными мимолетными свойствами (индиви дуализацией, уровнем единичного Я) напоминают некое techne, т.е. на первый план выходит онтологическое различие Вещи и Другого. Финск говорит, что интересующий нас вопрос ( что или кто подвергается ошеломляющему, страшному опыту встречи с Другим как источником собственного ничтожествования) следует перевернуть. Ибо если опыт вины есть первичный опыт, тогда кто Dasein мы должны мыслить происходящим из этого опыта и видеть встречу как рождение; рождаясь этим рождением, Dasein низвергается к смерти, вступая в индивидуальность. Так, устремляясь к смерти, к возможной смерти, которая как раз через Другого дана как
возможность, Dasein устремляется одновременно к горизонту всякой возможности вообще, к повторению жуткой встречи с собой и с Другим, но именно как Другим, как первичным опытом разного, не воспроизводимым для простой имманентности Я. Наши предварительные вопросы возвращаются: каким же образом инициируется Другим этот первичный опыт вины и прельщения? В каком смысле он/она/оно - буквально кто или что являются носителями ничтожест вования , которое становится вдруг даром ничтожествования в качестве возможности? Иными словами, как опыт прельщения и первичного дискомфорта преобразуется в опыт принятия и индивидуации? Ответов у Хайдеггера не было. Отбой.
О кей. Заброшенность есть опыт ничто, или ничтоженствования , изничтожения, и Хайдеггер называет этот опыт виной - радикальной беспомощностью перед обстоятельствами, находимыми там , в заброшенности и бессилием стать чем-либо иным, не тем, что ты есть. В заброшенности опыт Бытия-в-возможности это опыт тотального бессилия - бессилия и наваждения, или головокружения. В тревоге Dasein сжимается до голой, неприглядной жутковатости, исходит в головокружении (bekommen) [BT, 344]. Но это плетение сулит Dasein брошенность как нечто возможное (BT, 344) - как то, что можно повторить. Dasein обретает повторяемость как подлежащее принятию решение (Entschluss) в Бытии-к-смерти.
Но если заброшенность есть опыт своеобразной пассивности, то откуда же, спрашивает Финск, Dasein получает толчок, ipetus, необходимый для повторения заброшенности? Dasein активируется спонтанно, предполагает Хайдеггер, изнутри собственного Бытия-в-виновности (он говорит о позволении наиболее подлинному Я действовать в соответствии с собой, т.е. в соответствии с преднаходимым Бытием в повинности [BT, 295, перевод модифицирован]) - тем самым, бытие виновным раскрывается как активирующее начало, как вина самого Бытия - повинность быть. Dasein пребывает в постоянной тревоге - Хайдеггер упускает тот факт, что тревога, как и всякое состояние сознания, сопровождается пониманием. Dasein испытывает состояние прельщения и пассивности всякий раз, участвуя в опытах Бытия-к-смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19