— Молодой причетник?
— Нет, старый.
— Этот славный. Он приютил меня в церкви на целую неделю под видом своего помощника. А потом вдруг нагрянула облава. Я спрятался в органе. Меня выдал молодой причетник. Он антисемит. Антисемит на религиозной почве. Такие тоже бывают. Мы, видите ли, две тысячи лет назад убили Христа.
Гребер развернул сверток, потом вытащил из кармана банки с сардинами и селедками. Йозеф спокойно смотрел на все это. Выражение его лица не изменилось.
— Целое сокровище, — сказал он.
— Мы его поделим.
— Разве у вас есть лишнее?
— Вы же видите. Я получил наследство. От одного крейслейтера. Вам неприятно?
— Наоборот. Это даже придает делу известную пикантность. А вы так близки с крейслейтером, что получаете подобные подарки?
Гребер посмотрел на Йозефа.
— Да, — сказал он. — С этим — да. Он был безобидный и добродушный человек.
Йозеф ничего не ответил.
— Вы думаете, таких крейслейтеров не бывает? — спросил Гребер.
— А вы как думаете?
— По-моему, бывают. Человек может быть бесхарактерен, или труслив, или слаб, вот он и становится соучастником.
— И таких людей делают крейслейтерами?
— А почему бы и нет?
Йозеф улыбнулся. — Удивительно, — сказал он. — Обычно считают, что убийца всегда и всюду должен быть убийцей и ничем иным. Но ведь даже если он только время от времени и только частицей своего существа является убийцей, то и этого достаточно, чтобы сеять вокруг ужасные бедствия. Разве не так?
— Вы правы, — ответил Гребер. — Гиена всегда остается гиеной. Человек многообразнее.
Йозеф кивнул. — Встречаются коменданты концлагерей, не лишенные чувства юмора, эсэсовцы-охранники, которые относятся друг к другу по-приятельски, добродушно. И бывают подпевалы, которые видят во всем одно лишь добро и не замечают ужасного зла или же объявляют его чем-то временным, суровой необходимостью. Это люди с весьма эластичной совестью.
— И трусливые.
— И трусливые, — спокойно согласился Йозеф.
Гребер помолчал.
— Я хотел бы иметь возможность помочь вам, — сказал он потом.
— Да что тут помогать! Я одинок. Либо меня схватят, либо я продержусь до конца, — сказал Йозеф так безучастно, словно речь шла о ком-то постороннем.
— У вас нет близких?
— Были. Брат, две сестры, отец, жена и ребенок. Теперь они мертвы. Двое убиты, один умер, остальные отравлены газом.
Гребер уставился на него.
— В концлагере?
— В концлагере, — пояснил Йозеф вежливо и холодно. — Там есть всякие полезные приспособления.
— А вы оттуда вырвались?
— Я вырвался.
Гребер вгляделся в Йозефа.
— Как вы нас должны ненавидеть! — сказал он.
Йозеф пожал плечами.
— Ненавидеть! Кто может позволить себе такую роскошь? Ненависть делает человека неосторожным.
Гребер посмотрел в окно, за которым сразу же вздымались развалины. Слабый свет небольшой лампы, горевшей в комнате, казалось, потускнел. Он отсвечивал на глобусе, который Польман задвинул в угол.
— Вы возвращаетесь на фронт? — участливо спросил Йозеф.
— Да. Возвращаюсь воевать за то, чтобы преступники, которые вас преследуют, еще какое-то время продержались у власти. Может быть, ровно столько, сколько нужно, чтобы они успели вас схватить и повесить.
Йозеф легким движением выразил согласие, но продолжал молчать.
— Я возвращаюсь потому, что иначе меня расстреляют, — сказал Гребер.
Йозеф не отвечал.
— Я возвращаюсь потому, что иначе, если я дезертирую, моих родителей и мою жену арестуют, отправят в лагерь или убьют.
Йозеф молчал.
— Я возвращаюсь, хотя знаю, что мои доводы — не доводы и все-таки это доводы для миллионов людей. Как вы должны нас презирать!
— Не будьте так тщеславны, — сказал Йозеф тихо.
Гребер удивленно взглянул на него. Он не понял.
— Никто не говорит о презрении, — сказал Йозеф. — Кроме вас самих. Почему это для вас так важно? Разве я презираю Польмана? Разве я презираю людей, которые меня прячут, хотя они каждую ночь рискуют при этом жизнью? Разве я был бы еще жив, если б не они? Как вы наивны!
Неожиданно он снова улыбнулся. Это была какая-то призрачная улыбка, она скользнула по его лицу и исчезла без следа.
— Мы уклоняемся от темы, — сказал он. — Не следует говорить слишком много, и думать тоже. Еще не время. Это ослабляет. Воспоминания тоже. Для этого еще слишком рано. Когда ты в опасности, надо думать только о том, как спастись. — Он показал на консервы. — Вот это — помощь. Я беру их. Спасибо.
Он взял банки с консервами и спрятал за книги. Его движения были удивительно неловкими. Гребер увидел, что пальцы у него изуродованы и без ногтей. Йозеф перехватил его взгляд.
— Небольшая память о концлагере, — сказал он. — Воскресное развлечение одного шарфюрера. Он называл это «зажигать рождественские свечи». Под ногти вгоняют заостренные спички. Лучше бы он проделал это с пальцами на ногах, было бы незаметно. А так меня сразу могут опознать. Нельзя же всегда носить перчатки.
Гребер встал.
— Если я отдам вам мое старое обмундирование и мою солдатскую книжку — это вам поможет? А вы измените в ней все, что нужно. Я скажу, что она сгорела.
— Спасибо. Не нужно. На ближайшее время я сделаюсь румыном. Это придумал и устроил Польман. Он это здорово умеет. По виду не скажешь, а? Стану румыном, членом «Железной гвардии», другом нацистов. Моя внешность как раз подходит для румына. И увечье мое тогда легче объяснить: дело рук коммунистов. Вы сейчас хотите забрать свою постель и чемоданы?
Гребер понял, что Йозефу надо от него избавиться. — Вы остаетесь здесь? — спросил он.
— А что?
Гребер подвинул к нему несколько банок с консервами.
— Я достану еще. Пойду и принесу.
— Хватит и этого. Мне не следует иметь при себе слишком много вещей. К тому же пора уходить. Больше я ждать не могу.
— А сигареты! Я забыл взять сигареты, их там пропасть. Вам принести?
Лицо Йозефа вдруг изменилось. Оно выразило облегчение и стало почти нежным.
— Сигареты, — сказал он, словно назвал имя друга. — Это другое дело. Они важней еды. Я подожду конечно.
22
В крытой галерее церкви святой Катарины уже набралось немало народу. Почти все сидели на чемоданах и корзинах или в окружении узлов и свертков. То были большей частью женщины и дети. Гребер пристроился к ним со своим узлом и двумя чемоданами. Рядом оказалась старуха с длинным лошадиным лицом.
— Лишь бы нас не эвакуировали как беженцев, — сказала она. — Кругом только и слышишь: бараки, есть нечего, крестьяне скряжничают и злобствуют.
— Мне все едино, — ответила худая девушка. — Только бы поскорей вырваться отсюда. Все лучше, чем смерть. Наше имущество погибло. Пусть о нас теперь позаботятся.
— Несколько дней тому назад прошел поезд с беженцами из Рейнской области. Какой у них был ужасный вид! Их везли в Мекленбург.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90