— Нет! Нет! Тушите! Тушите пожар!
— Никакого пожара нет. Это карманный фонарь.
В сумраке чуть дрожал движущийся круг света. Лампочка была очень слабая.
— Сюда! Подите же сюда! Кто вы? Кто там с фонарем?
Свет быстро описал дугу, метнулся к потолку, скользнул обратно и озарил накрахмаленный пластрон сорочки, полу фрака, черный галстук и смущенное лицо.
— Я обер-кельнер Фриц. Зал ресторана разрушен. Мы больше не можем вас обслуживать. Не соблаговолят ли господа уплатить по счетам…
— Что?
Фриц все еще освещал себя фонарем. — Налет кончился. Я захватил с собой фонарь и счета…
— Что? Возмутительно!
— Ваша честь, — беспомощно отозвался Фриц на голос из темноты. — Обер-кельнер отвечает перед дирекцией собственным карманом.
— Возмутительно! — рычал мужской голос из темноты. — Что мы, жулики? Не освещайте еще вдобавок свою дурацкую физиономию! Идите-ка лучше сюда! Немедленно! Тут есть пострадавшие!
Фрица снова поглотила темнота. Световой круг скользнул по стене, по волосам Элизабет, затем по полу, достиг наваленных кучей мундиров и остановился.
— Господи! — сказал какой-то человек без мундира, в свете фонаря он казался мертвенно бледным.
Человек откинулся назад. Освещены были теперь только его руки. Световой круг, дрожа, скользнул по ним, Обер-кельнер, видно, тоже дрожал. Мундиры полетели в разные стороны.
— Господи! — повторил человек без мундира.
— Не смотри туда, — сказал Гребер. — Такие случаи бывают. Это всегда может произойти. Налет тут ни при чем. Но тебе нельзя оставаться в городе. Я отвезу тебя в деревню, которую не бомбят, есть такая. И как можно скорее. Я там знаю кое-кого. Они, наверно, не откажутся взять тебя. Мы можем там жить. И ты будешь в безопасности.
— Носилки, — сказал человек, стоявший на коленях. — Разве в гостинице нет носилок?
— Кажется, есть, господин… господин… — Обер-кельнер Фриц никак не мог определить его чин: мундир лежал на полу в общей куче, подле женщины. Сейчас это был человек в помочах, с саблей на боку и с командирским голосом.
— Прошу прощения, что я заговорил о счетах, — сказал Фриц. — Я не знал, что есть пострадавшие.
— Живо! Ступайте за носилками. Нет, подождите, я сам пойду с вами. Как там, на улице? Пройти можно?
— Да.
Человек поднялся, надел мундир и вдруг стал майором. Луч света исчез, а вместе с ним, казалось, исчез и луч надежды. Женщина жалобно скулила.
— Ванда! — бормотал расстроенный мужской голос. — Ванда, что же нам делать? Ванда!
— Давайте выходить отсюда, — сказал кто-то.
— Отбоя еще не было, — наставительно пояснил тягучий голос.
— К черту ваш отбой! Почему нет света? Дайте свет! Нам нужен врач… морфий…
— Ванда, — начал опять расстроенный голос. — Что мы теперь скажем Эбергардту? Что…
— Нет, нет, не надо света, — закричала женщина. — Не надо света… — Но свет вернулся. Теперь это была керосиновая лампа. Ее нес майор. Два кельнера во фраках следовали за ним с носилками.
— Телефон не действует, — сказал майор. — Порваны провода. Давайте носилки.
Он поставил лампу на пол.
— Ванда! — начал опять расстроенный голос. — Ванда!
— Уйдите! — сказал майор. — Потом. — Он стал на колени подле женщины, а затем поднялся. — Так, с этим покончено. Скоро вы сможете спать. У меня еще был полный шприц на всякий случай. Осторожно! Осторожно поднимайте и кладите на носилки! Придется ждать на улице, пока не раздобудем санитарную машину. Если раздобудем.
— Слушаюсь, господин майор, — покорно ответил Фриц.
Носилки, покачиваясь, выплыли из подвала. Черная безволосая обожженная голова перекатывалась с боку на бок. Тело прикрыли скатертью.
— Она умерла? — спросила Элизабет.
— Нет, — отозвался Гребер. — Поправится. Волосы опять отрастут.
— А лицо?
— Зрение не утрачено. Глаза не повреждены. Все заживет. Я видел очень много обожженных. Бывает и хуже.
— Как это могло случиться?
— Вспыхнуло платье. Она подошла слишком близко к горящим спичкам. А больше никто не пострадал. Это прочное убежище. Выдержало прямое попадание.
Гребер отодвинул кресло, которым пытался защитить голову Элизабет, при этом он наступил на осколки бутылки и увидел, что дощатая дверь в винный погреб разломана. Стеллажи покосились, кругом валялись бутылки, по большей части разбитые, и вино растекалось по полу, словно темное масло.
— Минутку, — сказал он Элизабет и взял свою шинель. — Я сейчас. — Он вошел в винный погреб и тут же вернулся. — Так, а теперь пойдем.
На улице стояли носилки с женщиной. Два кельнера, вызывая машину, свистели, засунув в рот пальцы.
— Что скажет Эбергардт, — вопрошал ее спутник все тем же расстроенным голосом. — Боже мой, вот проклятое невезение! Ну, как мы ему объясним!..
«Эбергардт — это, видимо, муж», — подумал Гребер и обратился к одному из свистевших лакеев:
— Где кельнер из погребка?
— Который? Отто или Карл?
— Низенький такой, старик, похож на аиста.
— Отто, — кельнер посмотрел на Гребера. — Отто погиб. Потолок обрушился. Люстра упала на него. Отто погиб.
Гребер помолчал.
— Я еще должен ему, — сказал он. — За бутылку вина.
Кельнер провел рукой по лбу. — Можете отдать деньги мне, сударь. Какое было вино?
— Бутылка Иоганнисбергера, подвалов Каленберга.
— Высший сорт?
— Нет.
Кельнер зажег фонарик, вытащил из кармана прейскурант и показал Греберу.
Гребер заплатил. Кельнер сунул деньги в бумажник. Гребер был уверен, что он их не сдаст.
— Пойдем, обратился он к Элизабет.
Они начали пробираться между развалинами. Южная часть города горела. Небо было серо-багровое, ветер гнал перед собою космы дыма.
— Надо посмотреть, уцелела ли твоя квартира, Элизабет.
Она покачала головой. — Успеется. Давай посидим где-нибудь на воздухе.
Они добрались до площади, где находилось бомбоубежище, в котором они были в первый вечер. Вход тускло дымился, словно он вел в подземный мир. Они сели на скамью в сквере.
— Ты голодна? — спросил Гребер. — Ведь ты ничего не ела.
— Неважно. Сейчас я не могу есть.
Он развернул шинель. Что-то звякнуло. Гребер извлек из кармана две бутылки.
— Даже не представляю, что я тут схватил. Вот это как будто коньяк.
Элизабет изумленно посмотрела на него. — Откуда ты взял?
— Из винного погреба. Дверь была открыта. Десятки бутылок разбились. Будем считать, что и эти постигла та же участь.
— Ты просто стащил?
— Конечно. Если солдат проворонит открытый винный погреб, значит, он тяжело болен. Я мыслю и действую как практик, так уж меня воспитали. Десять заповедей — не для военных.
— Ну, это-то конечно, — Элизабет взглянула на него. — И многое другое — тоже. Кто вас знает, какие вы!
— Уж ты-то знаешь, пожалуй, больше, чем следует.
— Кто вас знает, какие вы! — повторила она. — Ведь здесь вы — не вы. Вы
— такие, какие бываете там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
— Никакого пожара нет. Это карманный фонарь.
В сумраке чуть дрожал движущийся круг света. Лампочка была очень слабая.
— Сюда! Подите же сюда! Кто вы? Кто там с фонарем?
Свет быстро описал дугу, метнулся к потолку, скользнул обратно и озарил накрахмаленный пластрон сорочки, полу фрака, черный галстук и смущенное лицо.
— Я обер-кельнер Фриц. Зал ресторана разрушен. Мы больше не можем вас обслуживать. Не соблаговолят ли господа уплатить по счетам…
— Что?
Фриц все еще освещал себя фонарем. — Налет кончился. Я захватил с собой фонарь и счета…
— Что? Возмутительно!
— Ваша честь, — беспомощно отозвался Фриц на голос из темноты. — Обер-кельнер отвечает перед дирекцией собственным карманом.
— Возмутительно! — рычал мужской голос из темноты. — Что мы, жулики? Не освещайте еще вдобавок свою дурацкую физиономию! Идите-ка лучше сюда! Немедленно! Тут есть пострадавшие!
Фрица снова поглотила темнота. Световой круг скользнул по стене, по волосам Элизабет, затем по полу, достиг наваленных кучей мундиров и остановился.
— Господи! — сказал какой-то человек без мундира, в свете фонаря он казался мертвенно бледным.
Человек откинулся назад. Освещены были теперь только его руки. Световой круг, дрожа, скользнул по ним, Обер-кельнер, видно, тоже дрожал. Мундиры полетели в разные стороны.
— Господи! — повторил человек без мундира.
— Не смотри туда, — сказал Гребер. — Такие случаи бывают. Это всегда может произойти. Налет тут ни при чем. Но тебе нельзя оставаться в городе. Я отвезу тебя в деревню, которую не бомбят, есть такая. И как можно скорее. Я там знаю кое-кого. Они, наверно, не откажутся взять тебя. Мы можем там жить. И ты будешь в безопасности.
— Носилки, — сказал человек, стоявший на коленях. — Разве в гостинице нет носилок?
— Кажется, есть, господин… господин… — Обер-кельнер Фриц никак не мог определить его чин: мундир лежал на полу в общей куче, подле женщины. Сейчас это был человек в помочах, с саблей на боку и с командирским голосом.
— Прошу прощения, что я заговорил о счетах, — сказал Фриц. — Я не знал, что есть пострадавшие.
— Живо! Ступайте за носилками. Нет, подождите, я сам пойду с вами. Как там, на улице? Пройти можно?
— Да.
Человек поднялся, надел мундир и вдруг стал майором. Луч света исчез, а вместе с ним, казалось, исчез и луч надежды. Женщина жалобно скулила.
— Ванда! — бормотал расстроенный мужской голос. — Ванда, что же нам делать? Ванда!
— Давайте выходить отсюда, — сказал кто-то.
— Отбоя еще не было, — наставительно пояснил тягучий голос.
— К черту ваш отбой! Почему нет света? Дайте свет! Нам нужен врач… морфий…
— Ванда, — начал опять расстроенный голос. — Что мы теперь скажем Эбергардту? Что…
— Нет, нет, не надо света, — закричала женщина. — Не надо света… — Но свет вернулся. Теперь это была керосиновая лампа. Ее нес майор. Два кельнера во фраках следовали за ним с носилками.
— Телефон не действует, — сказал майор. — Порваны провода. Давайте носилки.
Он поставил лампу на пол.
— Ванда! — начал опять расстроенный голос. — Ванда!
— Уйдите! — сказал майор. — Потом. — Он стал на колени подле женщины, а затем поднялся. — Так, с этим покончено. Скоро вы сможете спать. У меня еще был полный шприц на всякий случай. Осторожно! Осторожно поднимайте и кладите на носилки! Придется ждать на улице, пока не раздобудем санитарную машину. Если раздобудем.
— Слушаюсь, господин майор, — покорно ответил Фриц.
Носилки, покачиваясь, выплыли из подвала. Черная безволосая обожженная голова перекатывалась с боку на бок. Тело прикрыли скатертью.
— Она умерла? — спросила Элизабет.
— Нет, — отозвался Гребер. — Поправится. Волосы опять отрастут.
— А лицо?
— Зрение не утрачено. Глаза не повреждены. Все заживет. Я видел очень много обожженных. Бывает и хуже.
— Как это могло случиться?
— Вспыхнуло платье. Она подошла слишком близко к горящим спичкам. А больше никто не пострадал. Это прочное убежище. Выдержало прямое попадание.
Гребер отодвинул кресло, которым пытался защитить голову Элизабет, при этом он наступил на осколки бутылки и увидел, что дощатая дверь в винный погреб разломана. Стеллажи покосились, кругом валялись бутылки, по большей части разбитые, и вино растекалось по полу, словно темное масло.
— Минутку, — сказал он Элизабет и взял свою шинель. — Я сейчас. — Он вошел в винный погреб и тут же вернулся. — Так, а теперь пойдем.
На улице стояли носилки с женщиной. Два кельнера, вызывая машину, свистели, засунув в рот пальцы.
— Что скажет Эбергардт, — вопрошал ее спутник все тем же расстроенным голосом. — Боже мой, вот проклятое невезение! Ну, как мы ему объясним!..
«Эбергардт — это, видимо, муж», — подумал Гребер и обратился к одному из свистевших лакеев:
— Где кельнер из погребка?
— Который? Отто или Карл?
— Низенький такой, старик, похож на аиста.
— Отто, — кельнер посмотрел на Гребера. — Отто погиб. Потолок обрушился. Люстра упала на него. Отто погиб.
Гребер помолчал.
— Я еще должен ему, — сказал он. — За бутылку вина.
Кельнер провел рукой по лбу. — Можете отдать деньги мне, сударь. Какое было вино?
— Бутылка Иоганнисбергера, подвалов Каленберга.
— Высший сорт?
— Нет.
Кельнер зажег фонарик, вытащил из кармана прейскурант и показал Греберу.
Гребер заплатил. Кельнер сунул деньги в бумажник. Гребер был уверен, что он их не сдаст.
— Пойдем, обратился он к Элизабет.
Они начали пробираться между развалинами. Южная часть города горела. Небо было серо-багровое, ветер гнал перед собою космы дыма.
— Надо посмотреть, уцелела ли твоя квартира, Элизабет.
Она покачала головой. — Успеется. Давай посидим где-нибудь на воздухе.
Они добрались до площади, где находилось бомбоубежище, в котором они были в первый вечер. Вход тускло дымился, словно он вел в подземный мир. Они сели на скамью в сквере.
— Ты голодна? — спросил Гребер. — Ведь ты ничего не ела.
— Неважно. Сейчас я не могу есть.
Он развернул шинель. Что-то звякнуло. Гребер извлек из кармана две бутылки.
— Даже не представляю, что я тут схватил. Вот это как будто коньяк.
Элизабет изумленно посмотрела на него. — Откуда ты взял?
— Из винного погреба. Дверь была открыта. Десятки бутылок разбились. Будем считать, что и эти постигла та же участь.
— Ты просто стащил?
— Конечно. Если солдат проворонит открытый винный погреб, значит, он тяжело болен. Я мыслю и действую как практик, так уж меня воспитали. Десять заповедей — не для военных.
— Ну, это-то конечно, — Элизабет взглянула на него. — И многое другое — тоже. Кто вас знает, какие вы!
— Уж ты-то знаешь, пожалуй, больше, чем следует.
— Кто вас знает, какие вы! — повторила она. — Ведь здесь вы — не вы. Вы
— такие, какие бываете там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90