— Кого?
— Мою жену и меня. Я женился несколько дней назад.
— Конечно, конечно. — Польман приблизился. Его лицо смутно белело в темноте. — Вы видели меня, когда я шел?
Гребер секунду помедлил.
— Да, — сказал он наконец. Скрывать было бесполезно. Это не нужно ни Элизабет, ни тому человеку, который прятался где-то в развалинах. — Да, — повторил он. — Вы можете мне доверять.
Польман потер лоб.
— Разумеется. — Он стоял в нерешительности. — И вы заметили, что я не один?
— Да.
Польман, видно, принял какое-то решение.
— Ну, тогда пошли. Переночевать, говорите вы? Места у меня маловато, но… Прежде всего уйдем отсюда.
Они завернули за угол.
— Все в порядке, — бросил Польман в темноту.
От развалин отделилась какая-то тень. Польман открыл дверь и впустил незнакомца и Гребера. Потом запер дверь изнутри.
— А где ваша жена? — спросил он.
— Спит на улице. Мы захватили с собой постели и устроили что-то вроде палатки.
Польман по-прежнему стоял в темноте.
— Я должен вас кое о чем предупредить. Если вас здесь найдут, у вас могут быть неприятности.
— Знаю.
Польман откашлялся. — Все дело во мне. Я на подозрении.
— Я так и думал.
— А как отнесется к этому ваша жена?
— Точно так же, — сказал Гребер, помедлив.
Незнакомец молча стоял позади Гребера. Теперь было слышно его дыхание. Польман прошел вперед, запер дверь, опустил штору и зажег маленькую лампочку.
— Называть фамилии ни к чему, — сказал он. — Лучше совсем не знать их, тогда никого нельзя и выдать. Эрнст и Йозеф — этого достаточно.
Йозеф, человек лет сорока, выглядел очень измученным. У него было удлиненное, типично еврейское лицо. Он держался совершенно спокойно. Улыбнувшись Греберу, он отряхнул известку с костюма.
— У меня уже небезопасно, — сказал Польман, садясь. — И все-таки Йозефу придется сегодня остаться здесь. Того дома, где он скрывался вчера, уже больше не существует. Днем надо будет подыскать что-нибудь, ведь у меня опасно, Йозеф, только поэтому.
— Я знаю, — ответил Йозеф. У него неожиданно оказался низкий голос.
— А вы, Эрнст? — спросил Польман. — Я на подозрении, теперь вам это известно, и вам известно также, что это значит, если вас захватят ночью у такого человека, да еще вместе с другим человеком, которого ищут.
— Известно.
— Возможно, этой ночью ничего и не случится. В городе такой кавардак! И все-таки нельзя быть уверенным. Значит, готовы рискнуть?
Гребер молчал. Польман и Йозеф переглянулись.
— Мне лично рисковать нечем, — сказал Гребер. — Через несколько дней я возвращаюсь на фронт. Но моя жена — другое дело. Ведь она остается здесь. Об этом я не подумал.
— Я сказал вам это не для того, чтобы избавиться от вас.
— Знаю.
— Вы можете кое-как переночевать на улице? — спросил Йозеф.
— Да, от дождя мы укрыты.
— Тогда лучше оставайтесь там. Вы не будете иметь к нам никакого отношения. А рано утром внесете сюда ваши вещи. Ведь вам главным образом это нужно? Но вернее будет оставить их в церкви святой Катарины. Причетник позволяет. Он честный человек. Правда, церковь частично разрушена, но подвалы еще уцелели. Туда и снесите ваши вещи. Тогда вы будете днем свободны и сможете поискать жилье.
— Я думаю, он прав, Эрнст, — сказал Польман. — Йозеф разбирается в этом лучше нас.
Гребер вдруг ощутил, как в нем поднялась волна нежности к этому усталому пожилому человеку, который теперь, как и много лет назад, снова называл его по имени.
— И я так думаю, — ответил он. — Мне жаль, что я напугал вас.
— Приходите завтра утром пораньше, если вам что понадобится. Стукните четыре раза — два слитно и два отрывисто. Только негромко, я и так услышу.
— Хорошо. Спасибо.
Гребер вернулся к Элизабет. Она продолжала спать. Когда он улегся, она лишь приоткрыла глаза и тут же опять уснула.
Элизабет проснулась в шесть часов утра от того, что по улице протарахтел автомобиль, и сладко потянулась.
— Чудесно выспалась, — сказала она. — Где мы?
— На Янплац.
— Хорошо. А где мы будем спать сегодня?
— Это мы решим днем.
Она снова легла. Между плащ-палаткой и шинелью пробивался свет холодного утра. Щебетали птицы. Элизабет откинула полу шинели.
Небо было залито золотистым сиянием восхода.
— Прямо цыганская жизнь… Если смотреть на нее так… Полная приключений…
— Да, — оказал Гребер. — Мы и будем смотреть на нее так… С Польманом я виделся ночью. Он просил разбудить его, если нам что понадобится.
— Нам ничего не понадобится. Кофе у нас еще есть? Ведь мы можем сварить его и здесь, правда?
— Это наверняка запрещено, как и все разумное. Но это пустяки. Ведь мы — цыгане.
Элизабет принялась расчесывать волосы.
— За домом я видел в лоханке чистую дождевую воду, — сказал Гребер. — Как раз хватит умыться.
Элизабет надела жакет.
— Пойду туда. Прямо как в деревне. Вода из колодца. Раньше это называли романтикой, да?
Гребер рассмеялся.
— Для меня это и теперь романтика — в сравнении со свинской жизнью на восточном фронте. Важно — с чем сравнивать.
Он связал постель. Потом зажег спиртовку и поставил на нее котелок с водой. Вдруг он вспомнил, что не захватил в комнате Элизабет продовольственные карточки. В эту минуту вернулась Элизабет. Лицо ее было свежим и юным.
— Карточки с тобой? — спросил он.
— Нет, они лежали в письменном столе у окна. В маленьком ящичке.
— Черт, я забыл их захватить. Как же я об этом не подумал? Ведь времени у меня было достаточно.
— Зато ты вспомнил о вещах поважнее. Например, о моем золотом платье. Мы подадим сегодня заявление насчет новых карточек. Теперь часто случается, что они сгорают.
— Но это же продлится целую вечность. Немецкого чиновника с его педантизмом даже светопреставление не прошибет.
Элизабет засмеялась.
— Я отпрошусь на час, чтобы получить их. Привратник даст мне справку, что дом, где я жила, разбомбили.
— А разве ты пойдешь сегодня на фабрику? — спросил Гребер.
— Обязана. Дом разбомбили — так это самое обычное дело.
— Я бы сжег эту проклятую фабрику.
— Я тоже. Но тогда бы нас послали куда-нибудь, где еще хуже. А мне не хотелось бы изготовлять боеприпасы.
— Почему бы тебе просто не прогулять? Откуда они могут знать, что с тобой вчера случилось? Ведь тебя могло ранить, когда ты спасала свои вещи.
— Это нужно доказать. У нас есть фабричные врачи и фабричная полиция. Если они обнаружат, что кто-то из нас отлынивает, его наказывают сверхурочной работой, лишением отпуска, ну, а когда и это не помогает, прописывают пройти в концлагере полный курс воспитания в национальном духе. Кто оттуда возвращается, тому уж больше не захочется прогуливать.
Элизабет сняла кипяток и вылила в крышку котелка на молотый эрзац-кофе.
— Не забудь, у меня только что был трехдневный отпуск, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90