Но могут ли они жить на глубине нескольких метров? И чем они питаются? Если они еще там, с завтрашнего дня у них надолго хватит пищи.
«В последние годы им пищи хватало, — думал Гребер. — Повсюду, где мы побывали, им было раздолье. Для червей Европы, Азии и Африки наступил золотой век. Мы оставили им целые армии трупов. В легенды червей мы на многие поколения войдем как добрые боги изобилия».
Он отвернулся. Мертвецы… их было слишком много, этих мертвецов. Сначала не у них, главным образом у тех. Но потом смерть стала все решительнее врываться в их собственные ряды. Полки надо было пополнять снова и снова; товарищей, которые воевали с самого начала, становилось все меньше и меньше. И теперь уцелела только горстка. Из всех его друзей остался только один: Фрезенбург, командир четвертой роты. Кто убит, кто ранен, кто в госпитале или, если повезло, признан негодным к строевой службе и отправлен в Германию. Раньше все это выглядело иначе. И называлось иначе.
Гребер услышал шаги Зауэра, услышал, как тот поднимается на холм.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Ничего. Мне почудился какой-то шум. Но это просто крысы в конюшне, где лежат русские.
Зауэр посмотрел на бугор, под которым были зарыты партизаны.
— Эти хоть в могиле.
— Да, сами себе ее вырыли.
Зауэр сплюнул.
— Собственно, этих бедняг можно понять. Ведь мы разоряем их страну.
Гребер взглянул на него. Ночью человек рассуждает иначе, чем днем, но Зауэр был старый солдат и пронять его было трудно.
— Как это ты додумался? — спросил он. — Оттого, что мы отступаем?
— Конечно. А ты представь себе, вдруг они когда-нибудь сделают то же самое с нами!
Гребер помолчал. «И я не лучше его, — подумал он. — Я тоже все оттягивал и оттягивал, сколько мог».
— Удивительно, как начинаешь понимать других, когда самому подопрет, — сказал он. — А пока тебе хорошо живется, ничего такого и в голову не приходит.
— Конечно, нет. Кто же этого не знает!
— Да. Но гордиться тут нечем.
— Гордиться? Кто думает об этом, когда дело идет о собственной шкуре! — Зауэр смотрел на Гребера с удивлением и досадой, — И вечно вы, образованные, чего-нибудь накрутите. Не мы с тобой эту войну затеяли, не мы за нее в ответе. Мы только выполняем свой долг. А приказ есть приказ. Да или нет?
— Да, — устало согласился Гребер.
3
Залп сразу задохнулся в серой вате необъятного неба. Вороны, сидевшие на стенах, даже не взлетели. Они ответили только карканьем, которое, казалось, было громче, чем выстрелы. Вороны привыкли к более грозному шуму.
Три плащ-палатки наполовину лежали в талой воде. Плащ-палатка, принадлежавшая солдату без лица, была завязана. Рейке лежал посредине. Разбухший сапог с остатками ноги приставили куда следует, но когда мертвецов несли от церкви к могиле, он сбился на сторону и теперь свешивался вниз. Никому не хотелось поправлять его. Казалось, будто Рейке хочет поглубже зарыться в землю.
Они забросали тела комьями мокрой земли. Когда могила была засыпана, осталось еще немного земли. Мюкке взглянул на Мюллера.
— Утрамбовать?
— Что?
— Утрамбовать, господин лейтенант? Могилу. Тогда и остальная войдет, а сверху наложим камней. От лисиц и волков.
— Они сюда не доберутся. Могила достаточно глубока. А кроме того…
Мюллер подумал о том, что лисицам и волкам и без того хватает корма, зачем им разрывать могилы.
— Чепуха, — сказал он, — что это вам пришло в голову?
— Случается.
Мюкке бесстрастно посмотрел на Мюллера. «Еще один безмозглый дурак, — подумал он. — Почему-то всегда производят в офицеры никуда не годных людей, а настоящие парни погибают. Вот как Рейке».
Мюллер покачал головой.
— Из оставшейся земли сделайте могильный холм, — приказал он. — Так лучше будет. И поставьте крест.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
Мюллер приказал роте построиться и уйти. Он командовал громче, чем нужно. Ему постоянно казалось, что старые солдаты не принимают его всерьез. Так оно, впрочем, и было.
Зауэр, Иммерман и Гребер накидали из оставшейся земли небольшой холмик.
— Крест не будет держаться, — заметил Зауэр. — Земля слишком рыхлая.
— Конечно.
— И трех дней не простоит.
— А тебе что, Рейке близкий родственник?
— Попридержи язык. Хороший был парень. Что ты понимаешь.
— Ну, ставим крест или нет? — спросил Гребер.
Иммерман обернулся.
— А… наш отпускник. Ему некогда!
— А ты бы не спешил? — спросил Зауэр.
— Мне отпуска не дадут, и ты, навозный жук, это отлично знаешь.
— Ясно, не дадут. Ведь ты, пожалуй, не вернешься.
— А может, и вернусь.
Зауэр сплюнул. Иммерман презрительно засмеялся.
— А может, я даже по своей охоте вернусь.
— Да разве тебя поймешь. Сказать ты все можешь. А кто знает, какие у тебя секреты.
Зауэр поднял крест. Длинный конец был внизу заострен. Он воткнул крест и несколько раз плашмя ударил по нему лопатой. Крест глубоко вошел в землю.
— Видишь, — обратился он к Греберу. — И трех дней не простоит.
— Три дня — срок большой, — возразил Иммерман. — Знаешь, Зауэр, что я тебе посоветую. За три дня снег на кладбище так осядет, что ты сможешь туда пробраться. Раздобудь там каменный крест и притащи сюда. Тогда твоя верноподданническая душа успокоится.
— Русский крест?
— А почему бы и нет? Бог интернационален. Или ему тоже нельзя?
Зауэр, отвернулся:
— Шутник ты, как я погляжу. Настоящий интернациональный шутник!
— Я стал таким недавно. Стал, Зауэр. Раньше я был другим. А насчет креста — это твоя выдумка. Ты сам вчера предложил.
— Вчера, вчера! Мы тогда думали, это русский. А ты всякое слово готов перевернуть.
Гребер поднял свою лопату.
— Ну, я пошел, — заявил он. — Ведь мы тут кончили, да?
— Да, отпускник, — ответил Иммерман. — Да, заячья душа! Тут мы кончили.
Гребер ничего не ответил. Он стал спускаться с холма.
Отделение разместилось в подвале, куда свет проникал через пробоину в потолке. Как раз под пробоиной четверо, кое-как примостившись вокруг ящика, играли в скат. Другие спали по углам. Зауэр писал письмо. Подвал, довольно просторный, должно быть, принадлежал раньше кому-нибудь из местных заправил; он был более или менее защищен от сырости.
Вошел Штейнбреннер.
— Последние сообщения слышали?
— Радио не работает.
— Вот свинство! Оно должно быть в порядке.
— Ну, так приведи его в порядок, молокосос, — ответил Иммерман. — У того, кто следил за аппаратом, уже две недели как оторвало голову.
— А что там испортилось?
— У нас больше нет батарей.
— Нет батарей?
— Ни единой. — Иммерман, осклабившись, смотрел на Штейнбреннера. — Но может, оно заработает, если ты воткнешь провода себе в нос: ведь твоя голова всегда заряжена электричеством. Попробуй-ка!
Штейнбреннер откинул волосы.
— Есть такие, что не заткнутся, пока не обожгутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
«В последние годы им пищи хватало, — думал Гребер. — Повсюду, где мы побывали, им было раздолье. Для червей Европы, Азии и Африки наступил золотой век. Мы оставили им целые армии трупов. В легенды червей мы на многие поколения войдем как добрые боги изобилия».
Он отвернулся. Мертвецы… их было слишком много, этих мертвецов. Сначала не у них, главным образом у тех. Но потом смерть стала все решительнее врываться в их собственные ряды. Полки надо было пополнять снова и снова; товарищей, которые воевали с самого начала, становилось все меньше и меньше. И теперь уцелела только горстка. Из всех его друзей остался только один: Фрезенбург, командир четвертой роты. Кто убит, кто ранен, кто в госпитале или, если повезло, признан негодным к строевой службе и отправлен в Германию. Раньше все это выглядело иначе. И называлось иначе.
Гребер услышал шаги Зауэра, услышал, как тот поднимается на холм.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Ничего. Мне почудился какой-то шум. Но это просто крысы в конюшне, где лежат русские.
Зауэр посмотрел на бугор, под которым были зарыты партизаны.
— Эти хоть в могиле.
— Да, сами себе ее вырыли.
Зауэр сплюнул.
— Собственно, этих бедняг можно понять. Ведь мы разоряем их страну.
Гребер взглянул на него. Ночью человек рассуждает иначе, чем днем, но Зауэр был старый солдат и пронять его было трудно.
— Как это ты додумался? — спросил он. — Оттого, что мы отступаем?
— Конечно. А ты представь себе, вдруг они когда-нибудь сделают то же самое с нами!
Гребер помолчал. «И я не лучше его, — подумал он. — Я тоже все оттягивал и оттягивал, сколько мог».
— Удивительно, как начинаешь понимать других, когда самому подопрет, — сказал он. — А пока тебе хорошо живется, ничего такого и в голову не приходит.
— Конечно, нет. Кто же этого не знает!
— Да. Но гордиться тут нечем.
— Гордиться? Кто думает об этом, когда дело идет о собственной шкуре! — Зауэр смотрел на Гребера с удивлением и досадой, — И вечно вы, образованные, чего-нибудь накрутите. Не мы с тобой эту войну затеяли, не мы за нее в ответе. Мы только выполняем свой долг. А приказ есть приказ. Да или нет?
— Да, — устало согласился Гребер.
3
Залп сразу задохнулся в серой вате необъятного неба. Вороны, сидевшие на стенах, даже не взлетели. Они ответили только карканьем, которое, казалось, было громче, чем выстрелы. Вороны привыкли к более грозному шуму.
Три плащ-палатки наполовину лежали в талой воде. Плащ-палатка, принадлежавшая солдату без лица, была завязана. Рейке лежал посредине. Разбухший сапог с остатками ноги приставили куда следует, но когда мертвецов несли от церкви к могиле, он сбился на сторону и теперь свешивался вниз. Никому не хотелось поправлять его. Казалось, будто Рейке хочет поглубже зарыться в землю.
Они забросали тела комьями мокрой земли. Когда могила была засыпана, осталось еще немного земли. Мюкке взглянул на Мюллера.
— Утрамбовать?
— Что?
— Утрамбовать, господин лейтенант? Могилу. Тогда и остальная войдет, а сверху наложим камней. От лисиц и волков.
— Они сюда не доберутся. Могила достаточно глубока. А кроме того…
Мюллер подумал о том, что лисицам и волкам и без того хватает корма, зачем им разрывать могилы.
— Чепуха, — сказал он, — что это вам пришло в голову?
— Случается.
Мюкке бесстрастно посмотрел на Мюллера. «Еще один безмозглый дурак, — подумал он. — Почему-то всегда производят в офицеры никуда не годных людей, а настоящие парни погибают. Вот как Рейке».
Мюллер покачал головой.
— Из оставшейся земли сделайте могильный холм, — приказал он. — Так лучше будет. И поставьте крест.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
Мюллер приказал роте построиться и уйти. Он командовал громче, чем нужно. Ему постоянно казалось, что старые солдаты не принимают его всерьез. Так оно, впрочем, и было.
Зауэр, Иммерман и Гребер накидали из оставшейся земли небольшой холмик.
— Крест не будет держаться, — заметил Зауэр. — Земля слишком рыхлая.
— Конечно.
— И трех дней не простоит.
— А тебе что, Рейке близкий родственник?
— Попридержи язык. Хороший был парень. Что ты понимаешь.
— Ну, ставим крест или нет? — спросил Гребер.
Иммерман обернулся.
— А… наш отпускник. Ему некогда!
— А ты бы не спешил? — спросил Зауэр.
— Мне отпуска не дадут, и ты, навозный жук, это отлично знаешь.
— Ясно, не дадут. Ведь ты, пожалуй, не вернешься.
— А может, и вернусь.
Зауэр сплюнул. Иммерман презрительно засмеялся.
— А может, я даже по своей охоте вернусь.
— Да разве тебя поймешь. Сказать ты все можешь. А кто знает, какие у тебя секреты.
Зауэр поднял крест. Длинный конец был внизу заострен. Он воткнул крест и несколько раз плашмя ударил по нему лопатой. Крест глубоко вошел в землю.
— Видишь, — обратился он к Греберу. — И трех дней не простоит.
— Три дня — срок большой, — возразил Иммерман. — Знаешь, Зауэр, что я тебе посоветую. За три дня снег на кладбище так осядет, что ты сможешь туда пробраться. Раздобудь там каменный крест и притащи сюда. Тогда твоя верноподданническая душа успокоится.
— Русский крест?
— А почему бы и нет? Бог интернационален. Или ему тоже нельзя?
Зауэр, отвернулся:
— Шутник ты, как я погляжу. Настоящий интернациональный шутник!
— Я стал таким недавно. Стал, Зауэр. Раньше я был другим. А насчет креста — это твоя выдумка. Ты сам вчера предложил.
— Вчера, вчера! Мы тогда думали, это русский. А ты всякое слово готов перевернуть.
Гребер поднял свою лопату.
— Ну, я пошел, — заявил он. — Ведь мы тут кончили, да?
— Да, отпускник, — ответил Иммерман. — Да, заячья душа! Тут мы кончили.
Гребер ничего не ответил. Он стал спускаться с холма.
Отделение разместилось в подвале, куда свет проникал через пробоину в потолке. Как раз под пробоиной четверо, кое-как примостившись вокруг ящика, играли в скат. Другие спали по углам. Зауэр писал письмо. Подвал, довольно просторный, должно быть, принадлежал раньше кому-нибудь из местных заправил; он был более или менее защищен от сырости.
Вошел Штейнбреннер.
— Последние сообщения слышали?
— Радио не работает.
— Вот свинство! Оно должно быть в порядке.
— Ну, так приведи его в порядок, молокосос, — ответил Иммерман. — У того, кто следил за аппаратом, уже две недели как оторвало голову.
— А что там испортилось?
— У нас больше нет батарей.
— Нет батарей?
— Ни единой. — Иммерман, осклабившись, смотрел на Штейнбреннера. — Но может, оно заработает, если ты воткнешь провода себе в нос: ведь твоя голова всегда заряжена электричеством. Попробуй-ка!
Штейнбреннер откинул волосы.
— Есть такие, что не заткнутся, пока не обожгутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90