— говорит отец Спира.
— Ну, спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая убедит читателей в том, что снам нужно верить, а сонники — покупать и читать, несмотря на то что ученые люди не верят снам и ругают сонники, ибо все произошло точь-в-точь так, как приснилось матушке Сиде и как растолковал сонник
В селе и по сей день не происходит ничего из ряда вон выходящего. Один день похож на другой. Жизнь течет довольно монотонно и сонливо, словно у старой бабки в запечье. Сейчас это так, а что же можно сказать о тех временах, когда еще не существовало ни «зонен-тарифа», ни железных дорог и прочих средств передвижения, а самыми значительными и крупнейшими событиями были те, что происходили по воскресеньям: то голову кому-нибудь проломят на гулянке, то коней у кого-нибудь угонят и свалят вину на бачван, которые-де перебирались ради этого вброд через Тису. Других новостей давненько уже не бывало.
1 Зональный тариф (нем.).
Самой свежей новостью, занимавшей село теперь, был слух, будто через несколько дней на смену старому приедет новый учитель. Ждали его, этого нового учителя, молодого богослова, каждый день. Старый учитель, господин Трифун, давно уже готовился уйти на пенсию и, право же, заслужил ее. Сейчас он уже на пенсии — заплакал, когда ему об этом сообщили, хоть это и не было для него неожиданностью. Даже и теперь, в каникулы, он каждый день наведывался в школу и разгуливал по двору, собрав вокруг себя детей,— как-то лучше он себя чувствовал среди шума и возни, к которым так привык за столько лет. А был он хорошим учителем. Лет сорок здесь учительствовал. Все, кто умеют читать и писать в этом селе, у него научились. Мила — помощник старосты и Нова — полицейский до сих пор гордятся, что были его учениками, ведь они самостоятельно, без посторонней помощи подписываются на выплатном общинном списке. Правда, буквы в их подписях смахивают на стайку ребят, что, гоняясь по льду друг за дружкой, шлепнулись со всего размаху на спину и задрали ноги кверху, однако же ни тот, ни другой ни за что не откажутся от своей подписи. «Какая ни на есть,— заявил как-то Нова,— а моя собственная!»
Впрочем, не только мужчины, многие женщины тоже выучились писать, и, таким образом, наряду с устным творчеством, которое столь заботливо и бережно сохранялось прекрасной и более речистой половиной человеческого рода, в селе процветало и письменное. Нынче уже редко-редко кто обратится с просьбой написать родным, а сядут да сами напишут; по три дня могут сидеть и строчить — до того все грамотны. А раньше, пока еще не появился тут этот самый Трифун, учитель, просто мука мученическая была, когда понадобится кому что написать.
И если теперь все изменилось к лучшему, то это заслуга старого учителя, который хоть и бил, зато учил. Редко кто оставался небитым, но каждый терпел, зная, что это делается ради его же пользы. И несмотря на то, что жители этого села были мстительны, никто и не помышлял, например, поджечь его дом или увести со двора лошадь.
До Трифуна грамотных было двое-трое. Живы еще старики, которые хорошо помнят, чего стоило, например, написать письмо сыну-солдату или кому другому.
В те времена был некий ученый человек по имени Ача,— теперь он уже помер, упокой господи его душу, больше от пьянства, чем от науки. Крестьяне звали его «шлайбер» — писарь, иначе говоря. Старый пьяница, но до чего здорово умел сочинить и написать, просто удивительно! Хотя, правда, дорогонько это обходилось. За письмо ему платили два сексера, да еще на сколько выпьет, пока напишет! Кому понадобится, тот сам, бывало, разыщет его, приведет домой, положит перед ним бумагу, поставит чарку с вином, а уж перо и чернила всегда при нем были. Сядет он за стол, взболтнет чернила в чернильнице, опрокинет чарку, похвалит вино, потом попробует перо на ногте левого большого пальца и спросит:
— Что и кому хотите написать?
А ему ответят: «Хотим (тому-то и тому-то) написать в Галицию (или в Италию)». Потом заказчик обопрется
локтями о стол и начнет диктовать: «Пишите, скажет, Проке Белеслии (или кому там еще), императорскому кавалеристу в Галиции, что мы все, слава богу, здоровы, чего и ему желаем, и молим господа, чтобы он к нам вернулся здоровым и веселым, и мы его, родного нашего сына, с нетерпением хотим увидеть. А невесту мы ему нашли, и дом хороший, а за приданым невестина родня не
постоит. И еще напишите, что мы все здоровы; отец кашляет и хрипит по-прежнему, а в остальном все благополучно: разбил красивую пенковую трубку, когда одевался к заутрене, и сейчас еще ворчит и бранится да изредка кашляет, но теперь, слава богу, лучше. И мы все здоровы; братец так раздобрел, что не может застегнуть шелковый жилет, который купил на сенчанской осенней
ярмарке. И еще напишите: посылаем ему пять форинтов серебром, чтобы у него было с чем по воскресеньям в кабачок зайти, да пускай не срамит Белеслиных и курит не махру, словно мужик какой, а хорошие сигары, как и его фельдфебель, чтобы знали, что такое благородный дом, и пускай денег не жалеет, у нас их, слава богу, достаточно, и приветствуем его все — и отец, и мать, и соседка Ката, она уже взрослая девушка стала, и ее уже с Франтом Пайем окрутили».
Вот как некогда диктовали и писали письма. Ачашлайбер получит два сексера за труды, опорожнит чарку и, слегка нагрузившись, возьмет пять форинтов, которые во славу Прокиного рода положит в конверт и отошлет в Галицию или Италию. Адресует, например, такому-то и такому-то кавалеристу в Галицию или такому-то и такому-то пехотинцу в Италию, а заказчику скажет: «Ну, теперь не беспокойтесь да наполните-ка чарку за счастливый путь этих пяти форинтов нашему Проке. Пишут мне оттуда, будто бы он первый парень в Италии, чтоб его волки съели! Да разве может быть иным благородный отпрыск?»
И довольный заказчик поднесет еще чарку. Ача осушит ее и отправится с письмом на почту, а хозяин, оставшись дома, с удовольствием задумается о том, что нет ничего лучше ученого человека и что все идет как по маслу.
Так-то вот некогда, при царе Горохе, писали и маялись с учеными людьми, потому что в каждом селе было только по одному Аче. Но, ей-богу, уже лет тридцать, а то и больше, все идет хорошо, подчас даже и слишком, из-за этой непомерной грамотности; раньше мужчины не умели написать своим сыновьям, а теперь и девицы пишут письма, да еще как пишут и кому! Вот недавно застукал одну такую отец, как раз когда она писала в кладовой письмо какому-то там своему ухажеру с перекрестка. Отец слышит, что-то попискивает в кладовой, и пошел взглянуть, не крыса ли попалась в капкан и пищит; открыл дверь, глядь — сидит его голубушка дочка и, обливаясь слезами, строчит письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Ну, спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая убедит читателей в том, что снам нужно верить, а сонники — покупать и читать, несмотря на то что ученые люди не верят снам и ругают сонники, ибо все произошло точь-в-точь так, как приснилось матушке Сиде и как растолковал сонник
В селе и по сей день не происходит ничего из ряда вон выходящего. Один день похож на другой. Жизнь течет довольно монотонно и сонливо, словно у старой бабки в запечье. Сейчас это так, а что же можно сказать о тех временах, когда еще не существовало ни «зонен-тарифа», ни железных дорог и прочих средств передвижения, а самыми значительными и крупнейшими событиями были те, что происходили по воскресеньям: то голову кому-нибудь проломят на гулянке, то коней у кого-нибудь угонят и свалят вину на бачван, которые-де перебирались ради этого вброд через Тису. Других новостей давненько уже не бывало.
1 Зональный тариф (нем.).
Самой свежей новостью, занимавшей село теперь, был слух, будто через несколько дней на смену старому приедет новый учитель. Ждали его, этого нового учителя, молодого богослова, каждый день. Старый учитель, господин Трифун, давно уже готовился уйти на пенсию и, право же, заслужил ее. Сейчас он уже на пенсии — заплакал, когда ему об этом сообщили, хоть это и не было для него неожиданностью. Даже и теперь, в каникулы, он каждый день наведывался в школу и разгуливал по двору, собрав вокруг себя детей,— как-то лучше он себя чувствовал среди шума и возни, к которым так привык за столько лет. А был он хорошим учителем. Лет сорок здесь учительствовал. Все, кто умеют читать и писать в этом селе, у него научились. Мила — помощник старосты и Нова — полицейский до сих пор гордятся, что были его учениками, ведь они самостоятельно, без посторонней помощи подписываются на выплатном общинном списке. Правда, буквы в их подписях смахивают на стайку ребят, что, гоняясь по льду друг за дружкой, шлепнулись со всего размаху на спину и задрали ноги кверху, однако же ни тот, ни другой ни за что не откажутся от своей подписи. «Какая ни на есть,— заявил как-то Нова,— а моя собственная!»
Впрочем, не только мужчины, многие женщины тоже выучились писать, и, таким образом, наряду с устным творчеством, которое столь заботливо и бережно сохранялось прекрасной и более речистой половиной человеческого рода, в селе процветало и письменное. Нынче уже редко-редко кто обратится с просьбой написать родным, а сядут да сами напишут; по три дня могут сидеть и строчить — до того все грамотны. А раньше, пока еще не появился тут этот самый Трифун, учитель, просто мука мученическая была, когда понадобится кому что написать.
И если теперь все изменилось к лучшему, то это заслуга старого учителя, который хоть и бил, зато учил. Редко кто оставался небитым, но каждый терпел, зная, что это делается ради его же пользы. И несмотря на то, что жители этого села были мстительны, никто и не помышлял, например, поджечь его дом или увести со двора лошадь.
До Трифуна грамотных было двое-трое. Живы еще старики, которые хорошо помнят, чего стоило, например, написать письмо сыну-солдату или кому другому.
В те времена был некий ученый человек по имени Ача,— теперь он уже помер, упокой господи его душу, больше от пьянства, чем от науки. Крестьяне звали его «шлайбер» — писарь, иначе говоря. Старый пьяница, но до чего здорово умел сочинить и написать, просто удивительно! Хотя, правда, дорогонько это обходилось. За письмо ему платили два сексера, да еще на сколько выпьет, пока напишет! Кому понадобится, тот сам, бывало, разыщет его, приведет домой, положит перед ним бумагу, поставит чарку с вином, а уж перо и чернила всегда при нем были. Сядет он за стол, взболтнет чернила в чернильнице, опрокинет чарку, похвалит вино, потом попробует перо на ногте левого большого пальца и спросит:
— Что и кому хотите написать?
А ему ответят: «Хотим (тому-то и тому-то) написать в Галицию (или в Италию)». Потом заказчик обопрется
локтями о стол и начнет диктовать: «Пишите, скажет, Проке Белеслии (или кому там еще), императорскому кавалеристу в Галиции, что мы все, слава богу, здоровы, чего и ему желаем, и молим господа, чтобы он к нам вернулся здоровым и веселым, и мы его, родного нашего сына, с нетерпением хотим увидеть. А невесту мы ему нашли, и дом хороший, а за приданым невестина родня не
постоит. И еще напишите, что мы все здоровы; отец кашляет и хрипит по-прежнему, а в остальном все благополучно: разбил красивую пенковую трубку, когда одевался к заутрене, и сейчас еще ворчит и бранится да изредка кашляет, но теперь, слава богу, лучше. И мы все здоровы; братец так раздобрел, что не может застегнуть шелковый жилет, который купил на сенчанской осенней
ярмарке. И еще напишите: посылаем ему пять форинтов серебром, чтобы у него было с чем по воскресеньям в кабачок зайти, да пускай не срамит Белеслиных и курит не махру, словно мужик какой, а хорошие сигары, как и его фельдфебель, чтобы знали, что такое благородный дом, и пускай денег не жалеет, у нас их, слава богу, достаточно, и приветствуем его все — и отец, и мать, и соседка Ката, она уже взрослая девушка стала, и ее уже с Франтом Пайем окрутили».
Вот как некогда диктовали и писали письма. Ачашлайбер получит два сексера за труды, опорожнит чарку и, слегка нагрузившись, возьмет пять форинтов, которые во славу Прокиного рода положит в конверт и отошлет в Галицию или Италию. Адресует, например, такому-то и такому-то кавалеристу в Галицию или такому-то и такому-то пехотинцу в Италию, а заказчику скажет: «Ну, теперь не беспокойтесь да наполните-ка чарку за счастливый путь этих пяти форинтов нашему Проке. Пишут мне оттуда, будто бы он первый парень в Италии, чтоб его волки съели! Да разве может быть иным благородный отпрыск?»
И довольный заказчик поднесет еще чарку. Ача осушит ее и отправится с письмом на почту, а хозяин, оставшись дома, с удовольствием задумается о том, что нет ничего лучше ученого человека и что все идет как по маслу.
Так-то вот некогда, при царе Горохе, писали и маялись с учеными людьми, потому что в каждом селе было только по одному Аче. Но, ей-богу, уже лет тридцать, а то и больше, все идет хорошо, подчас даже и слишком, из-за этой непомерной грамотности; раньше мужчины не умели написать своим сыновьям, а теперь и девицы пишут письма, да еще как пишут и кому! Вот недавно застукал одну такую отец, как раз когда она писала в кладовой письмо какому-то там своему ухажеру с перекрестка. Отец слышит, что-то попискивает в кладовой, и пошел взглянуть, не крыса ли попалась в капкан и пищит; открыл дверь, глядь — сидит его голубушка дочка и, обливаясь слезами, строчит письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78