Да и мы разве жили бы здесь, будь наша воля!
— О сударыня,— прервал ее гость,— вы мало цените красоты сельской жизни, раз так говорите. Поверьте, и в селе можно прекрасно жить.
— Так-то так, сударь,— поправляется матушка Сида,— и все же я повторяю: одно дело город, другое дело село. Все здесь по-иному. Взять, к примеру, хоть девушек. Деревенские девушки неуклюжие, конфузливые, слова из них клещами не вытащишь. Чуть что скажут ей — покраснеет до ушей и готова сквозь землю провалиться, а уж об унтергальтунге 1 и помину нет! Или стесняются, или попросту не знают. А в городе они такие деликатные, какие манеры, играют на рояле, распевают
Беседа (нем.).
немецкие арии, хе, а это каждому молодому человеку всегда больше нравится. Признайтесь, разве не правду я говорю?
— Кря-кря! — вмешался в разговор селезень, воспользовавшись короткой паузой, возникшей после вопроса матушки Сиды. Гость взглянул на селезня в фартуке и улыбнулся.
— Но, Сида...— заметил отец Спира,— что ты докучаешь гостю?
— О, напротив! — возразил тот.— Кому как, а мне, смею вас уверить, всегда больше нравился простой удобный домик со скромной, трудолюбивой хозяйкой, которая образцово ведет хозяйство, подавая этим пример, скажем, своей дочери, чтобы и та со временем стала хорошей домоправительницей и помогала матери на кухне, чтобы, чтобы... и тому подобное,— закончил гость, слегка зарапортовавшись.
— Ах, вот как? — удивляется матушка Сида.— Кто бы мог подумать, что вам это нравится?!
— Да уж, поверьте, сударыня. Это мой идеал. Маленький домик с огородом. Простая кухня, скромная, самая обыкновенная, но вкусная пища: допустим, куриный суп, паприкаш с ушками и сербская гужвара,— на большее я не претендую, лишь бы хозяйка сумела сготовить мужу обед.
— Да что вы говорите?! — снова удивляется матушка Сида.— Кому бы в голову пришло?.. Кстати, раз уж вспомнили про обед...— И, обращаясь к попу, спрашивает: — Спира, ты пригласил гостя на завтра обедать? Зачем ему скитаться бог знает где? Чего доброго, к этому швабу пойдет, у которого кухарка, говорят, еврейка. Стоит ли, да еще в воскресенье, там обедать, есть хлеб с тмином и прочие еврейские блюда?
— Само собой разумеется, и господин Пера был настолько добр, что выразил согласие,— гордо отвечает отец Спира.
— О, благодарю вас, благодарю,— кланяется гость,— вы слишком любезны.
— А завтра как раз дочкина очередь готовить,— говорит матушка Сида.— Ты хорошо запомнила все, что любит гость? Она у нас не стремится читать да писать, зато уж в стряпне ни одна из сверстниц не может с ней состязаться во всей округе. Юца, дитя мое, ступай в кухню,— пора ужин готовить; знаешь ведь, что отец любит ужинать пораньше.
— Юца, доченька, раз уж ты идешь, принеси-ка нам по стаканчику ракии, если позволите, так сказать, предложить,— сказал отец Спира, обращаясь к гостю.— И принеси стул... нет, два стула. Есть у меня замечательная сремская сливовица. Си да, как это патер Иннокентий говорит, когда выпьет, а? «Айн варес гетлихес гетренк, айн варес нектар, дизе слинговиц» . Прислал мне приятель из Фрушки... Одну только чарочку...
— Нет, покорно благодарю.
— Да одну-единственную.
— Нет, нет, право же... не пью.
— Ну чарочку, сделайте милость.
— Ах, ни капли, ни капельки! — отнекивается гость; встает, кланяется и благодарит.— Не пью, верьте слову, не пью!
— Неужто так никогда и не пробовали?
— Не то что никогда... пробовал, помнится, как противоядие после слив... и, знаете, исключительно с целью предупредить лихорадку.
— Значит, из симпатии к сливам согласны, а из симпатии к нам отказываетесь,— говорит матушка Си да и, подталкивая локтем Юлу, шепчет: — Скажи: «А из симпатии ко мне, сударь?»
— А из симпатии ко мне, сударь, тоже не хотите? — молвила Юла, покраснев до ушей, испуганно взглянула на гостя и поднесла на подносе ракию.
— Э, э, вам отказать не могу,— сказал гость,— но, поверьте, поступаю против моих принципов! — Он взял стаканчик, отпил половину и, поклонившись, поставил обратно на поднос.
— Такусенькую чарочку, и только до половины? — запротестовала матушка Сида.
— Больше, право, не могу. Я сразу чувствую, как вредно она действует на мой организм и конструкцию тела.— Затем гость встал и вежливо раскланялся.— Итак, всего доброго, прошу извинить, что отвлек вас от дел.
— Ну, раз вы так торопитесь, не смеем задерживать, но завтра? Завтра, значит, будем надеяться, вы окажете нам честь своим посещением,— говорит матушка Сида.
— Я буду настолькр дерзок...
Натуральный чудесный напиток, подлинный нектар, эта сливовица (нем.).
— Ну, что вы! Еще чего выдумали!..— прерывает матушка Сида. — Как это дерзок?! Мы ведь не совсем чужие, не какие-нибудь швабы...
— До свидания! Целую ручку, сударыня... целую ручку, мадемуазель,— и господин Пера поцеловал матери руку, а дочери вежливо поклонился.
— Прощайте,— ответила Юла и поклонилась, как обычно кланяются деревенские барышни, то есть немного вытянув шею на манер черепахи.
Гость ушел. Все остались довольны его посещением, особенно же той счастливой случайностью, что он застал Юлу за работой:
— До чего хорош и деликатен этот молодой человек! — восторгается матушка Сида.— И как складно говорит, будто по книге. Наша семинария может гордиться, что такую воспитанную молодежь выпускает. Деликатный юноша, точно в монастыре воспитан, в монастыре! — повторяет матушка Сида.— И как учтиво извинился! «Повредит, дескать, моей конструкции!» Насилу полчарки выпил! Бедный юноша, даже сам удивился, как на него подействовало.
— Ах, очень подействовало, ей-богу! Такая жалость! — насмешливо бросает отец Спира.— Где это видано, чтоб богослов пил ракию?! Подобные песни и я когда-то, помнится, распевал, а, Сида, вспоминаешь? А сейчас, ей-богу, сейчас...
— Вот еще что! И чего ты себя с ним сравниваешь. Его конструкция — и твоя!
— Э, вот еще выдумала!.. Конструкция! А знаешь ли ты, Сида, что тощие нильские коровы пожрали тучных? Видали, как выворачивался! Не знаю я богословов? Никогда не был в семинарии, не учился? Брось ты, Сида, ей-богу, плетешь как, как... Пьет и этот, напивается поди до зеленого змея, потому и худой такой, я тебе говорю.
— Ну конечно,— не уступает госпожа Сида.
— Брось, брось! Насквозь вижу таких притворщиков. Он как раз подобного сорта.
— Чего пристал, да еще при ребенке?! Юца, дитятко, не слушай отца... На него порой находит, не успокоится, пока не изведет, сердце и душа у него не на месте.
— Э, э, я свое сказал,— отвечал поп Спира.
И он не ошибался; опытного попа Спиру отнюдь не сбила с толку ссылка господина Перы на конструкцию. Господин Пера, как и всякий богослов, любил сливовицу. Сколько раз он распевал, потягивая сливовицу, ей же посвященный и так хорошо всем богословам известный тропарь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— О сударыня,— прервал ее гость,— вы мало цените красоты сельской жизни, раз так говорите. Поверьте, и в селе можно прекрасно жить.
— Так-то так, сударь,— поправляется матушка Сида,— и все же я повторяю: одно дело город, другое дело село. Все здесь по-иному. Взять, к примеру, хоть девушек. Деревенские девушки неуклюжие, конфузливые, слова из них клещами не вытащишь. Чуть что скажут ей — покраснеет до ушей и готова сквозь землю провалиться, а уж об унтергальтунге 1 и помину нет! Или стесняются, или попросту не знают. А в городе они такие деликатные, какие манеры, играют на рояле, распевают
Беседа (нем.).
немецкие арии, хе, а это каждому молодому человеку всегда больше нравится. Признайтесь, разве не правду я говорю?
— Кря-кря! — вмешался в разговор селезень, воспользовавшись короткой паузой, возникшей после вопроса матушки Сиды. Гость взглянул на селезня в фартуке и улыбнулся.
— Но, Сида...— заметил отец Спира,— что ты докучаешь гостю?
— О, напротив! — возразил тот.— Кому как, а мне, смею вас уверить, всегда больше нравился простой удобный домик со скромной, трудолюбивой хозяйкой, которая образцово ведет хозяйство, подавая этим пример, скажем, своей дочери, чтобы и та со временем стала хорошей домоправительницей и помогала матери на кухне, чтобы, чтобы... и тому подобное,— закончил гость, слегка зарапортовавшись.
— Ах, вот как? — удивляется матушка Сида.— Кто бы мог подумать, что вам это нравится?!
— Да уж, поверьте, сударыня. Это мой идеал. Маленький домик с огородом. Простая кухня, скромная, самая обыкновенная, но вкусная пища: допустим, куриный суп, паприкаш с ушками и сербская гужвара,— на большее я не претендую, лишь бы хозяйка сумела сготовить мужу обед.
— Да что вы говорите?! — снова удивляется матушка Сида.— Кому бы в голову пришло?.. Кстати, раз уж вспомнили про обед...— И, обращаясь к попу, спрашивает: — Спира, ты пригласил гостя на завтра обедать? Зачем ему скитаться бог знает где? Чего доброго, к этому швабу пойдет, у которого кухарка, говорят, еврейка. Стоит ли, да еще в воскресенье, там обедать, есть хлеб с тмином и прочие еврейские блюда?
— Само собой разумеется, и господин Пера был настолько добр, что выразил согласие,— гордо отвечает отец Спира.
— О, благодарю вас, благодарю,— кланяется гость,— вы слишком любезны.
— А завтра как раз дочкина очередь готовить,— говорит матушка Сида.— Ты хорошо запомнила все, что любит гость? Она у нас не стремится читать да писать, зато уж в стряпне ни одна из сверстниц не может с ней состязаться во всей округе. Юца, дитя мое, ступай в кухню,— пора ужин готовить; знаешь ведь, что отец любит ужинать пораньше.
— Юца, доченька, раз уж ты идешь, принеси-ка нам по стаканчику ракии, если позволите, так сказать, предложить,— сказал отец Спира, обращаясь к гостю.— И принеси стул... нет, два стула. Есть у меня замечательная сремская сливовица. Си да, как это патер Иннокентий говорит, когда выпьет, а? «Айн варес гетлихес гетренк, айн варес нектар, дизе слинговиц» . Прислал мне приятель из Фрушки... Одну только чарочку...
— Нет, покорно благодарю.
— Да одну-единственную.
— Нет, нет, право же... не пью.
— Ну чарочку, сделайте милость.
— Ах, ни капли, ни капельки! — отнекивается гость; встает, кланяется и благодарит.— Не пью, верьте слову, не пью!
— Неужто так никогда и не пробовали?
— Не то что никогда... пробовал, помнится, как противоядие после слив... и, знаете, исключительно с целью предупредить лихорадку.
— Значит, из симпатии к сливам согласны, а из симпатии к нам отказываетесь,— говорит матушка Си да и, подталкивая локтем Юлу, шепчет: — Скажи: «А из симпатии ко мне, сударь?»
— А из симпатии ко мне, сударь, тоже не хотите? — молвила Юла, покраснев до ушей, испуганно взглянула на гостя и поднесла на подносе ракию.
— Э, э, вам отказать не могу,— сказал гость,— но, поверьте, поступаю против моих принципов! — Он взял стаканчик, отпил половину и, поклонившись, поставил обратно на поднос.
— Такусенькую чарочку, и только до половины? — запротестовала матушка Сида.
— Больше, право, не могу. Я сразу чувствую, как вредно она действует на мой организм и конструкцию тела.— Затем гость встал и вежливо раскланялся.— Итак, всего доброго, прошу извинить, что отвлек вас от дел.
— Ну, раз вы так торопитесь, не смеем задерживать, но завтра? Завтра, значит, будем надеяться, вы окажете нам честь своим посещением,— говорит матушка Сида.
— Я буду настолькр дерзок...
Натуральный чудесный напиток, подлинный нектар, эта сливовица (нем.).
— Ну, что вы! Еще чего выдумали!..— прерывает матушка Сида. — Как это дерзок?! Мы ведь не совсем чужие, не какие-нибудь швабы...
— До свидания! Целую ручку, сударыня... целую ручку, мадемуазель,— и господин Пера поцеловал матери руку, а дочери вежливо поклонился.
— Прощайте,— ответила Юла и поклонилась, как обычно кланяются деревенские барышни, то есть немного вытянув шею на манер черепахи.
Гость ушел. Все остались довольны его посещением, особенно же той счастливой случайностью, что он застал Юлу за работой:
— До чего хорош и деликатен этот молодой человек! — восторгается матушка Сида.— И как складно говорит, будто по книге. Наша семинария может гордиться, что такую воспитанную молодежь выпускает. Деликатный юноша, точно в монастыре воспитан, в монастыре! — повторяет матушка Сида.— И как учтиво извинился! «Повредит, дескать, моей конструкции!» Насилу полчарки выпил! Бедный юноша, даже сам удивился, как на него подействовало.
— Ах, очень подействовало, ей-богу! Такая жалость! — насмешливо бросает отец Спира.— Где это видано, чтоб богослов пил ракию?! Подобные песни и я когда-то, помнится, распевал, а, Сида, вспоминаешь? А сейчас, ей-богу, сейчас...
— Вот еще что! И чего ты себя с ним сравниваешь. Его конструкция — и твоя!
— Э, вот еще выдумала!.. Конструкция! А знаешь ли ты, Сида, что тощие нильские коровы пожрали тучных? Видали, как выворачивался! Не знаю я богословов? Никогда не был в семинарии, не учился? Брось ты, Сида, ей-богу, плетешь как, как... Пьет и этот, напивается поди до зеленого змея, потому и худой такой, я тебе говорю.
— Ну конечно,— не уступает госпожа Сида.
— Брось, брось! Насквозь вижу таких притворщиков. Он как раз подобного сорта.
— Чего пристал, да еще при ребенке?! Юца, дитятко, не слушай отца... На него порой находит, не успокоится, пока не изведет, сердце и душа у него не на месте.
— Э, э, я свое сказал,— отвечал поп Спира.
И он не ошибался; опытного попа Спиру отнюдь не сбила с толку ссылка господина Перы на конструкцию. Господин Пера, как и всякий богослов, любил сливовицу. Сколько раз он распевал, потягивая сливовицу, ей же посвященный и так хорошо всем богословам известный тропарь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78