..
— Не желаю ничего слушать, ничего! Довольно! — рычит матушка Перса, подобно разъяренной львице.— Запомни хорошенько, Чира, что я тебе сейчас скажу: пока я не увижу его обритым, пока лицом он не станет походить на тыкву, сердце у меня не будет на месте!
— Но, Перса, бог с тобой! Ты даже не знаешь, как все было, пока не дошло до крайности.
— Не знаю и знать не желаю! — шипит матушка Перса.— И усы долой грубияну-деревенщине, не только бороду. Если во время оно Спирин дед получил в Сенте поместье в награду от принца Евгения, когда дрался под Иваном Текелием с турками, то уж не воображает ли внук, что получит в награду сомборский приход? Слышишь, Чира?.. И усы долой! О, если б мне бог судил оказаться на твоем месте, я бы просила у его преосвященства владыки, чтобы именно этот... как его, черта, зовут... ну да, этот Шаца,— чтобы именно он обрил Спиру! Именно он и никто другой! Я бы на твоем месте... я бы уселась против него вот так, Чира,— и она развалилась в кресле,— закурила бы трубку и командовала, как его брить: «Здесь еще! Здесь плохо побрито! Вот там еще три волоска вижу!» — и тыкала бы чубуком в ту сторону! Слышишь ли, мамалыга банатская?
— Ради бога, Персида, с меня довольно извинения! Пера сватает нашу Меланью, через неделю-другую и свадьбу сыграем — разве недостаточно* с него, что ты, так сказать, из-под носа утащила зятя? Если на то пошло, то, откровенно говоря, я, ей-богу, ничуть не удивляюсь: ведь ему нелегко, все же отец!
— Чира! Это уж совсем другое дело! Одно — наша Меланья, другое — ихняя деревенщина!.. Молодой человек хорошо воспитан, образован, подыскивает себе партию по своему вкусу, по своему воспитанию — то же самое сделала бы и я на его месте. Мы здесь, Чира, ни в чем не повинны,— юноша не слепой, он просто выбирал. А если бы эта ихняя что-нибудь собой представляла, неужели удовольствовалась бы она подмастерьем?!
— Э-э! Ты уже пересаливаешь!
— По-твоему, я пересаливаю! Я, значит, пересаливаю! Эх ты, мамалыга, мамалыга банатская! Значит, ты готов уже все позабыть?.. Чира! Раз ненавидишь, нужно ненавидеть изо всех сил! Да, да! Всё напрочь! И бороду, и усы, и...
— Но его преосвященство владыка... епис...
— Какое там преосвященство!.. Какой владыка! Эх, я бы на твоем месте... Я бы уж показала... Да если бы там собрались все четыре вселенских патриарха и пятый римский папа, ты все равно не должен робеть, Чира, раз ты прав! Нужно выложить им все, что у тебя на сердце, что тебя терзает и гложет! Если ненавидишь, Чира, так не знай пощады! И усы не вздумай оставить — всё долой, всё! Всё!..
— Но, Персида...
— ...А нашему Пере нужно сказать, чтоб сейчас же, с завтрашнего дня, отпускал волосы,— чтобы, когда придет время, был готов и в дьяконы и в попы!
— Легко тебе! — вздохнул отец Чира.
— Всё, всё ему обрей, пускай на лысого мусульманина смахивает! В могилу лягу, Чира,— и там только об этом буду думать! Встану из гроба с бритвой и сама его оболваню, если ты не хочешь! Чтоб помнил, как на тебя бросаться.
— Эх, если уж ты кого ненавидишь, так прямо, как говорится, захлебываешься от ярости! — проговорил, ухмыльнувшись, поп Чира. Смешно ему стало, должно быть, когда он представил себе, как матушка Перса бреет отца Спиру и как тот отбивается.— Нет, нет! Ты просто страшная, когда ненавидишь.
— Да не мириться же! Может, ты этого хочешь, а я, видит бог, не хочу! Если я кого люблю — так точно пластырь на рану, а кого ненавижу — горше полыни!
— Побойся бога, Перса, скоро ведь тридцать лет, как с ними дружим.
— А хоть бы и тридцать раз по тридцать! Какое мне дело? Все кончено. Что было, то прошло! «Разорванная дружба,— помню, говорила покойная мама (царство ей небесное, умная была женщина!),— не дырявый чулок, ее не заштопаешь!» Нет, Чира, не бывает такого! «А возобновленная дружба — это, дитя мое,— часто говорила мне покойница,— это, дитя мое, что подогретый картофель! Как из остатков обеденного картофеля не получится ужина, так и из подштопанной дружбы ничего не получится!» Нет, мой Чира, ничего из этого не выйдет. Что было, то было, Чира, и не дай бог, чтобы вернулось! — гремит матушка Перса.
— Однако страшно мне что-то,— замечает отец Чира,— никак с духом не соберусь... Не шутка ведь предстать перед преосвященнейшим! Разве я к этому приучен? А с моим везеньем еще и виноватым останусь!
— Люди знают, что он виноват.
— Э, слабое это для меня утешение! Знаю я Спиру. Не сдастся он так легко! Вон какой толстый, а выскальзывает, словно угорь, которого тащат из воды. Тертый калач! Не единожды выкручивался, и как раз, когда думалось, что ему крышка и сам, прости господи, Саваоф не поможет!.. Вот, скажем, помнишь... лет пятнадцать тому назад... в храмовой праздник тягался с крестьянами на палке в церковном дворе и всех перетянул? Сообщили епископу... И хоть бы что! А еще раньше, помнишь наверно, когда запоздал на утреню?.. Я уж подумал: полетела борода, будто и не бывало! А он еще и красный пояс в награду получил! Дуракам счастье — всяк это знает!
— Доиграется и он, Чира! Ох, доиграется, если есть бог,— а ведь есть же он! Только не уступай, доказывай свою правоту! Поглядела бы я на них, будь Спира хоть чуточку прав,— туго бы мне пришлось! Бежала бы я от этой Сиды куда глаза глядят!.. Одолеешь, Чира, только держись!
— Чувствую, несдобровать мне,— говорит поп Чира,— ни мне, ни Спире!
— Ты только береги этот зуб! Береги как зеницу ока! Это для тебя сейчас важнее всего на свете!
— Здесь он, у меня. Ношу с собой, не расстаюсь, будь он неладен! Да какой от него прок? Знаю ведь, что язык у меня будет как на привязи, словно колокол в страстную пятницу; пикнуть не посмею, как только предстану перед его преосвященством.
— Эх, Чира, если бы я могла свой язык одолжить тебе!.. А когда туда ехать?
— Послезавтра двинусь.
— А насчет подводы позаботился?
— Завтра поищу по селу.
— Гляди, время холодное... не лето... знаешь этих негодяев, мужиков!..
— Когда в дорогу, Спира? — спрашивает матушка, Сида.
— Завтра, во имя божье,— со вздохом отвечает его преподобие.
- А ты приготовился? — допытывается она озабоченно.
— Да не совсем так, как хотелось бы, но...
— Хоть бы уж кончилась эта комедия. Очень я беспокоюсь, Спира! Уже дня три-четыре все мне какие-то епископы снятся, парикмахеры да мыльная пена... Не к добру это!
— Э, выбрала в зятья парикмахера, вот и снится!
— Нет, не потому, а боюсь, как бы с тобой не разделались.
— Ну, до этого не дойдет,— храбрится поп Спира.— Не дамся, покуда жив!.. Как же! Пущу к черту ланац-другой земли.
— Значит, все-таки есть надежда?
— Вот-те и на! Как же ей не быть? Как говорится: колотися, бейся, а покуда жив, надейся! Поначалу я малость испугался — знаешь ведь, как все было!.. Тебе-то я могу сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Не желаю ничего слушать, ничего! Довольно! — рычит матушка Перса, подобно разъяренной львице.— Запомни хорошенько, Чира, что я тебе сейчас скажу: пока я не увижу его обритым, пока лицом он не станет походить на тыкву, сердце у меня не будет на месте!
— Но, Перса, бог с тобой! Ты даже не знаешь, как все было, пока не дошло до крайности.
— Не знаю и знать не желаю! — шипит матушка Перса.— И усы долой грубияну-деревенщине, не только бороду. Если во время оно Спирин дед получил в Сенте поместье в награду от принца Евгения, когда дрался под Иваном Текелием с турками, то уж не воображает ли внук, что получит в награду сомборский приход? Слышишь, Чира?.. И усы долой! О, если б мне бог судил оказаться на твоем месте, я бы просила у его преосвященства владыки, чтобы именно этот... как его, черта, зовут... ну да, этот Шаца,— чтобы именно он обрил Спиру! Именно он и никто другой! Я бы на твоем месте... я бы уселась против него вот так, Чира,— и она развалилась в кресле,— закурила бы трубку и командовала, как его брить: «Здесь еще! Здесь плохо побрито! Вот там еще три волоска вижу!» — и тыкала бы чубуком в ту сторону! Слышишь ли, мамалыга банатская?
— Ради бога, Персида, с меня довольно извинения! Пера сватает нашу Меланью, через неделю-другую и свадьбу сыграем — разве недостаточно* с него, что ты, так сказать, из-под носа утащила зятя? Если на то пошло, то, откровенно говоря, я, ей-богу, ничуть не удивляюсь: ведь ему нелегко, все же отец!
— Чира! Это уж совсем другое дело! Одно — наша Меланья, другое — ихняя деревенщина!.. Молодой человек хорошо воспитан, образован, подыскивает себе партию по своему вкусу, по своему воспитанию — то же самое сделала бы и я на его месте. Мы здесь, Чира, ни в чем не повинны,— юноша не слепой, он просто выбирал. А если бы эта ихняя что-нибудь собой представляла, неужели удовольствовалась бы она подмастерьем?!
— Э-э! Ты уже пересаливаешь!
— По-твоему, я пересаливаю! Я, значит, пересаливаю! Эх ты, мамалыга, мамалыга банатская! Значит, ты готов уже все позабыть?.. Чира! Раз ненавидишь, нужно ненавидеть изо всех сил! Да, да! Всё напрочь! И бороду, и усы, и...
— Но его преосвященство владыка... епис...
— Какое там преосвященство!.. Какой владыка! Эх, я бы на твоем месте... Я бы уж показала... Да если бы там собрались все четыре вселенских патриарха и пятый римский папа, ты все равно не должен робеть, Чира, раз ты прав! Нужно выложить им все, что у тебя на сердце, что тебя терзает и гложет! Если ненавидишь, Чира, так не знай пощады! И усы не вздумай оставить — всё долой, всё! Всё!..
— Но, Персида...
— ...А нашему Пере нужно сказать, чтоб сейчас же, с завтрашнего дня, отпускал волосы,— чтобы, когда придет время, был готов и в дьяконы и в попы!
— Легко тебе! — вздохнул отец Чира.
— Всё, всё ему обрей, пускай на лысого мусульманина смахивает! В могилу лягу, Чира,— и там только об этом буду думать! Встану из гроба с бритвой и сама его оболваню, если ты не хочешь! Чтоб помнил, как на тебя бросаться.
— Эх, если уж ты кого ненавидишь, так прямо, как говорится, захлебываешься от ярости! — проговорил, ухмыльнувшись, поп Чира. Смешно ему стало, должно быть, когда он представил себе, как матушка Перса бреет отца Спиру и как тот отбивается.— Нет, нет! Ты просто страшная, когда ненавидишь.
— Да не мириться же! Может, ты этого хочешь, а я, видит бог, не хочу! Если я кого люблю — так точно пластырь на рану, а кого ненавижу — горше полыни!
— Побойся бога, Перса, скоро ведь тридцать лет, как с ними дружим.
— А хоть бы и тридцать раз по тридцать! Какое мне дело? Все кончено. Что было, то прошло! «Разорванная дружба,— помню, говорила покойная мама (царство ей небесное, умная была женщина!),— не дырявый чулок, ее не заштопаешь!» Нет, Чира, не бывает такого! «А возобновленная дружба — это, дитя мое,— часто говорила мне покойница,— это, дитя мое, что подогретый картофель! Как из остатков обеденного картофеля не получится ужина, так и из подштопанной дружбы ничего не получится!» Нет, мой Чира, ничего из этого не выйдет. Что было, то было, Чира, и не дай бог, чтобы вернулось! — гремит матушка Перса.
— Однако страшно мне что-то,— замечает отец Чира,— никак с духом не соберусь... Не шутка ведь предстать перед преосвященнейшим! Разве я к этому приучен? А с моим везеньем еще и виноватым останусь!
— Люди знают, что он виноват.
— Э, слабое это для меня утешение! Знаю я Спиру. Не сдастся он так легко! Вон какой толстый, а выскальзывает, словно угорь, которого тащат из воды. Тертый калач! Не единожды выкручивался, и как раз, когда думалось, что ему крышка и сам, прости господи, Саваоф не поможет!.. Вот, скажем, помнишь... лет пятнадцать тому назад... в храмовой праздник тягался с крестьянами на палке в церковном дворе и всех перетянул? Сообщили епископу... И хоть бы что! А еще раньше, помнишь наверно, когда запоздал на утреню?.. Я уж подумал: полетела борода, будто и не бывало! А он еще и красный пояс в награду получил! Дуракам счастье — всяк это знает!
— Доиграется и он, Чира! Ох, доиграется, если есть бог,— а ведь есть же он! Только не уступай, доказывай свою правоту! Поглядела бы я на них, будь Спира хоть чуточку прав,— туго бы мне пришлось! Бежала бы я от этой Сиды куда глаза глядят!.. Одолеешь, Чира, только держись!
— Чувствую, несдобровать мне,— говорит поп Чира,— ни мне, ни Спире!
— Ты только береги этот зуб! Береги как зеницу ока! Это для тебя сейчас важнее всего на свете!
— Здесь он, у меня. Ношу с собой, не расстаюсь, будь он неладен! Да какой от него прок? Знаю ведь, что язык у меня будет как на привязи, словно колокол в страстную пятницу; пикнуть не посмею, как только предстану перед его преосвященством.
— Эх, Чира, если бы я могла свой язык одолжить тебе!.. А когда туда ехать?
— Послезавтра двинусь.
— А насчет подводы позаботился?
— Завтра поищу по селу.
— Гляди, время холодное... не лето... знаешь этих негодяев, мужиков!..
— Когда в дорогу, Спира? — спрашивает матушка, Сида.
— Завтра, во имя божье,— со вздохом отвечает его преподобие.
- А ты приготовился? — допытывается она озабоченно.
— Да не совсем так, как хотелось бы, но...
— Хоть бы уж кончилась эта комедия. Очень я беспокоюсь, Спира! Уже дня три-четыре все мне какие-то епископы снятся, парикмахеры да мыльная пена... Не к добру это!
— Э, выбрала в зятья парикмахера, вот и снится!
— Нет, не потому, а боюсь, как бы с тобой не разделались.
— Ну, до этого не дойдет,— храбрится поп Спира.— Не дамся, покуда жив!.. Как же! Пущу к черту ланац-другой земли.
— Значит, все-таки есть надежда?
— Вот-те и на! Как же ей не быть? Как говорится: колотися, бейся, а покуда жив, надейся! Поначалу я малость испугался — знаешь ведь, как все было!.. Тебе-то я могу сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78