По этому случаю его преподобие поведал историю одной старой бесхвостой крысы: много лет назад мясник подстерег ее и отрубил хвост; с тех пор она удивительно осторожна и убегает с колоды первая, и как мясник ни старается, подкараулить ее не может. Тут господин Пера порекомендовал весьма кстати средство против крыс. Преподобный отец указал гостю на пустыри, где в будущем году предполагалось построить магазины и хлебные склады. Все это, конечно, чрезвычайно интересовало господина Перу, потому что он то и дело восклицал: «Да неужели!», или «Что вы говорите!», или «Да не может быть!».
Шли они не торопясь шаг за шагом. Отец Спира показал ему далее лучшие дома своих прихожан, не упоминая, правда, о проживающих в них невестах. Подойдя, наконец, к попову дому, они присели на скамью, посидели маленько, побеседовали, пока им не объявили: «Пожалуйте, суп на столе».
Господин Пера тотчас извлек из тонкого чистого носового платка белые просфоры, протянул одну госпоже Сиде, другую фрайле Юле.
— Вот видите, мадемуазель, как я забочусь о вашей душе,— сказал он.— «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите!»
Юла сказала «спасибо», взяла просфору, проглотила и покраснела до ушей.
Стол был накрыт в так называемой гостиной, самой лучшей и самой большой комнате. Мебель в ней стояла добротная, массивная, но старомодная.
Все тут было монументально, непоколебимо, просторно и удобно: кровать — так уж двуспальная, одеяла тоже двуспальные, даже зонтик был на две персоны, потому что если поп Спира покупал что-нибудь, то непременно на двоих. В комнате, словно небольшие часовни, возвышаются два громоздких ореховых шкафа, на них расставлен фарфор и банки со всевозможными компотами По стенам развешаны картины, большинство которых относилось, по-видимому, к прошлому веку; старые гравюры в черных рамах; птицы на деревьях с приклеенными натуральными перьями; вышитая бисером картинка, тоже в раме, нечто вроде братской трапезы с множеством крестов и подсвечников со свечами — давний труд фрайлы Юлы, когда она еще обучалась в немецком пансионе и порадовала отца в день его ангела этим подарком и заранее подготовленной речью, которую забыла и закончила плачем; а повыше — фотография всей семьи: отец Спира и матушка Сида сидят, а между ними стоит с альбомом в руках маленькая Юла, в короткой юбочке и длинных панталонах с оборочками, точно мохноногий голубок; рядом висит портрет добрейшего императора Иосифа; царь, отстранив крестьянина, держится за ручки плуга, а крестьянин шваб, воздев к небу руки и вперив горе благодарный телячий взгляд, восклицает: «Дай боже всякому народу такого монарха!» Рядом висит изображение другого, ветхозаветного Иосифа; он вырвался от похотливой жены Пентефрия и убегает, оставив у нее в руках верхнюю одежду, которая спустя немного времени послужит ей как corpus delicti1. Затем еще несколько картин на библейские и прочие темы. Сразу видно, что приобретались они без всякого плана. Но вот раскрасневшаяся, пышущая жаром фрайла Юла принесла суп и поставила на стол, поэтому гость прекратил обозрение картин.
— Пожалуйте, сударь,— пригласил отец Спира,— присаживайтесь сюда,— и указал ему место.— Ты, Сида, там, а я вот здесь, а Юла поближе к двери, ей придется вставать.
Перекрестясь, уселись. Отец Спира вынул из кармана перочинный нож и стал его точить на оселке, который всегда клали возле его тарелки.
— Никак не могу,— сказал поп Спира,— привыкнуть к столовому ножу, все перочинным режу. Привычка, вкуснее как-то получается. Двадцать с лишним лет мне служит он, чистейшая английская сталь, острый, как бритва. Извольте удостовериться! — И протянул нож господину Пере.
Гость, пораженный высоким качеством стали, только значительно протянул: «О!»,— а поп Спира подвинул разливательную ложку поближе к нему и сказал:
Вещественное доказательство (лат.),
— Пожалуйста, угощайтесь, у нас без всяких церемоний.
— Сделайте одолжение, прошу вас,— сказал господин Пера и придвинул ложку к матушке Сиде.
— Э, нет, большая ложка гостю,— запротестовала та и подвинула ложку обратно.
Господин Пера наполнил тарелку и принялся есть. Суп был из цыплят, как раз по его вкусу, и так ему понравился, что вскоре тарелка была пуста.
— Вот вам ножка... чтобы, как говорится, теща вас любила! — шутит матушка Сида и вновь наполняет гостю тарелку.
— Благодарю,— кланяется господин Пера.— Необыкновенный, замечательный суп!
— Это уж Юцина заслуга, сегодня она стряпуха.
— Ну, мадемуазель, должен признать... в такие годы и так мастерски готовить! Могли бы пансион открыть! — брякнул гость и, сообразив, что хватил через край, покраснел и поспешил поправиться: — Они там, хочу сказать, просто ученики по сравнению с вами.
Родители, люди умные, сделали вид, будто ничего не заметили, а Юла словно бы и не расслышала; она с увлечением занялась супом, утирая попеременно то салфеткой рот, то передником лицо.
— Пожалуйста, еще паприкаша, если понравилось,— потчует поп Спира.
— Покорно благодарю! — отказывается гость.
— Правильно, и я бы так сделала. Надо оставить местечко и для покенса,— одобряет матушка Сида.— Поглядите, какая корочка румяная! — и ставит блюдо перед господином Перой.
Преподобного отца не интересовали тушеные цыплята: как истый серб и сын православной церкви, он терпеть не мог это швабское жаркое и ждал гужвару — любимое свое кушанье.
— Не по нутру мне эти покенсы-нокенсы, или как вы их там называете! Никогда не знаешь, что тебе достанется! Хочется белого мяса, а выудишь шею с головой! Швабская скаредность и только, черт бы их драл, извините за выражение! Сотню людей одним цыпленком хотят накормить — и угостить хочется и опять же, чтоб подешевле! Ничего нет лучше, если сготовлено по-настоящему, по-сербски, даже отсюда отлично видно на кухне, где у него голова, а где, извините, огузок!
Поданная гужвара получила общее одобрение. Даже отец Спира, который вечно твердил, что родителям не полагается, в сущности, хвалить детей в глаза, отступил на сей раз от своего принципа и похвалил гужвару.
— Хорошо испечена и жирна, в этом все дело! — сказал он.— Меня не интересуют торты и прочие подобные им выдумки. Иное дело гужвара! И перед ней можно съесть только одно блюдо, не больше. Что это за тесто, ежели оно не жирное, ежели жир не течет по бороде. А тонкости там разные — нет, это не для меня!
— Совершенно верно, вы вполне правы. Я тоже предпочитаю всяким пирожным хорошую савиячу,— поддакивает гость.
Гужварой обед закончился; беседа оживилась. Покуда ели, разговаривали мало, а сейчас, за вином, и разговор завязался.
Поп Спира был человек довольно молчаливый, а тем более во время еды, так как придерживался золотого правила Доситея:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Шли они не торопясь шаг за шагом. Отец Спира показал ему далее лучшие дома своих прихожан, не упоминая, правда, о проживающих в них невестах. Подойдя, наконец, к попову дому, они присели на скамью, посидели маленько, побеседовали, пока им не объявили: «Пожалуйте, суп на столе».
Господин Пера тотчас извлек из тонкого чистого носового платка белые просфоры, протянул одну госпоже Сиде, другую фрайле Юле.
— Вот видите, мадемуазель, как я забочусь о вашей душе,— сказал он.— «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите!»
Юла сказала «спасибо», взяла просфору, проглотила и покраснела до ушей.
Стол был накрыт в так называемой гостиной, самой лучшей и самой большой комнате. Мебель в ней стояла добротная, массивная, но старомодная.
Все тут было монументально, непоколебимо, просторно и удобно: кровать — так уж двуспальная, одеяла тоже двуспальные, даже зонтик был на две персоны, потому что если поп Спира покупал что-нибудь, то непременно на двоих. В комнате, словно небольшие часовни, возвышаются два громоздких ореховых шкафа, на них расставлен фарфор и банки со всевозможными компотами По стенам развешаны картины, большинство которых относилось, по-видимому, к прошлому веку; старые гравюры в черных рамах; птицы на деревьях с приклеенными натуральными перьями; вышитая бисером картинка, тоже в раме, нечто вроде братской трапезы с множеством крестов и подсвечников со свечами — давний труд фрайлы Юлы, когда она еще обучалась в немецком пансионе и порадовала отца в день его ангела этим подарком и заранее подготовленной речью, которую забыла и закончила плачем; а повыше — фотография всей семьи: отец Спира и матушка Сида сидят, а между ними стоит с альбомом в руках маленькая Юла, в короткой юбочке и длинных панталонах с оборочками, точно мохноногий голубок; рядом висит портрет добрейшего императора Иосифа; царь, отстранив крестьянина, держится за ручки плуга, а крестьянин шваб, воздев к небу руки и вперив горе благодарный телячий взгляд, восклицает: «Дай боже всякому народу такого монарха!» Рядом висит изображение другого, ветхозаветного Иосифа; он вырвался от похотливой жены Пентефрия и убегает, оставив у нее в руках верхнюю одежду, которая спустя немного времени послужит ей как corpus delicti1. Затем еще несколько картин на библейские и прочие темы. Сразу видно, что приобретались они без всякого плана. Но вот раскрасневшаяся, пышущая жаром фрайла Юла принесла суп и поставила на стол, поэтому гость прекратил обозрение картин.
— Пожалуйте, сударь,— пригласил отец Спира,— присаживайтесь сюда,— и указал ему место.— Ты, Сида, там, а я вот здесь, а Юла поближе к двери, ей придется вставать.
Перекрестясь, уселись. Отец Спира вынул из кармана перочинный нож и стал его точить на оселке, который всегда клали возле его тарелки.
— Никак не могу,— сказал поп Спира,— привыкнуть к столовому ножу, все перочинным режу. Привычка, вкуснее как-то получается. Двадцать с лишним лет мне служит он, чистейшая английская сталь, острый, как бритва. Извольте удостовериться! — И протянул нож господину Пере.
Гость, пораженный высоким качеством стали, только значительно протянул: «О!»,— а поп Спира подвинул разливательную ложку поближе к нему и сказал:
Вещественное доказательство (лат.),
— Пожалуйста, угощайтесь, у нас без всяких церемоний.
— Сделайте одолжение, прошу вас,— сказал господин Пера и придвинул ложку к матушке Сиде.
— Э, нет, большая ложка гостю,— запротестовала та и подвинула ложку обратно.
Господин Пера наполнил тарелку и принялся есть. Суп был из цыплят, как раз по его вкусу, и так ему понравился, что вскоре тарелка была пуста.
— Вот вам ножка... чтобы, как говорится, теща вас любила! — шутит матушка Сида и вновь наполняет гостю тарелку.
— Благодарю,— кланяется господин Пера.— Необыкновенный, замечательный суп!
— Это уж Юцина заслуга, сегодня она стряпуха.
— Ну, мадемуазель, должен признать... в такие годы и так мастерски готовить! Могли бы пансион открыть! — брякнул гость и, сообразив, что хватил через край, покраснел и поспешил поправиться: — Они там, хочу сказать, просто ученики по сравнению с вами.
Родители, люди умные, сделали вид, будто ничего не заметили, а Юла словно бы и не расслышала; она с увлечением занялась супом, утирая попеременно то салфеткой рот, то передником лицо.
— Пожалуйста, еще паприкаша, если понравилось,— потчует поп Спира.
— Покорно благодарю! — отказывается гость.
— Правильно, и я бы так сделала. Надо оставить местечко и для покенса,— одобряет матушка Сида.— Поглядите, какая корочка румяная! — и ставит блюдо перед господином Перой.
Преподобного отца не интересовали тушеные цыплята: как истый серб и сын православной церкви, он терпеть не мог это швабское жаркое и ждал гужвару — любимое свое кушанье.
— Не по нутру мне эти покенсы-нокенсы, или как вы их там называете! Никогда не знаешь, что тебе достанется! Хочется белого мяса, а выудишь шею с головой! Швабская скаредность и только, черт бы их драл, извините за выражение! Сотню людей одним цыпленком хотят накормить — и угостить хочется и опять же, чтоб подешевле! Ничего нет лучше, если сготовлено по-настоящему, по-сербски, даже отсюда отлично видно на кухне, где у него голова, а где, извините, огузок!
Поданная гужвара получила общее одобрение. Даже отец Спира, который вечно твердил, что родителям не полагается, в сущности, хвалить детей в глаза, отступил на сей раз от своего принципа и похвалил гужвару.
— Хорошо испечена и жирна, в этом все дело! — сказал он.— Меня не интересуют торты и прочие подобные им выдумки. Иное дело гужвара! И перед ней можно съесть только одно блюдо, не больше. Что это за тесто, ежели оно не жирное, ежели жир не течет по бороде. А тонкости там разные — нет, это не для меня!
— Совершенно верно, вы вполне правы. Я тоже предпочитаю всяким пирожным хорошую савиячу,— поддакивает гость.
Гужварой обед закончился; беседа оживилась. Покуда ели, разговаривали мало, а сейчас, за вином, и разговор завязался.
Поп Спира был человек довольно молчаливый, а тем более во время еды, так как придерживался золотого правила Доситея:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78