Херделя почувствовал страшную расслабленность во всем теле, в глазах у него помутилось, ему казалось, что он подхвачен головокружительным вихрем, барахтается и никак нг вырвется. Точно сквозь сон, слышал он любопытные, нетерпеливые вопросы Титу «что такое, что такое?» и одновременно говор адвоката, рассыпавшийся тарахтеньем, в которое изредка вступал голос судьи, такой знакомый и такой пугающий. Он с безнадежным видом качал головой, и глаза его тоскливо вопрошали: «Чего вы хотите от меня? Чего? Чего?» А вихрь так и гудел у него в голове. Позже тарахтенье адвокатского говора стихло, судья исчез, и мир как бы снова вошел в свою обычную колею. В большие окна зала, пропахшего съестным и напитками, били широкие полосы яркого весеннего света, проясняя ему душу. Все столики были теперь заняты, В нагретом воздухе перехлестывались обрывки разговоров, громкий смех, нетерпеливые по-крикиванья и звяканье тарелок и приборов... И вот за его стол уселся подле Титу венгр-адвокат с бесстрастным лицом, на котором, однако, читалось намерение казаться озабоченным и участливым.
— Судья очень сердит... В крупную передрягу вы с ним попали... А это такой зловредный человек, он уж не прощает!
И Херделя и Титу попробовали заговорить, но торопыга адвокат не дал, а продолжал другим тоном:
— И потом, почему вы не явились на суд, милейший?.. Скверно! Скверно! Возможно, мы бы сошлись на меньшей сумме... Теперь, чтобы вы не почли меня бездушным человеком и не говорили, что я уклоняюсь от полюбовного, соглашения, хотя приговор у меня в портфеле, я все же предлагаю...
Словом, он хотел описать имущество, назначить срок аукциона — все только для проформы, чтобы заверить торговый дом Бернштейна, что они не потеряют деньги, причитающиеся им по праву. Потом на аукцион явится только он, адвокат, скупит от имени фирмы всю мебель по цене, которую остался должен Херделя, но ничего не тронет из дому, а Херделя подпишет новый вексель на всю сумму, включая еще судебные и аукционные издержки.
— Ну вот, и чтобы вы знали, какое у меня сердце, давайте назначим опись имущества на четверг, после пасхи, пусть и у вас будут покойные праздники. А у меня в четверг все равно есть кое-какие дела в Армадии, так что я избавлю вас от расходов на мою поездку туда... День торгов мы установим тогда же... Вот так! Ну, по рукам! Значит, договорились... Я бы охотно посидел с вами, но после обеда в пять у меня торги в Бистрице, мне hi нельзя пропускать... Итак, в четверг после пасхи, в девять утра... На мой счет вы можете быть спокойны! Если бы аспид-судья был такой же сговорчивый человек, как я... Ну, до четверга!.. Это ваш сын? Очень рад!.. До свиданья!..
Херделя так и не успел вымолвить ни слова. Впрочем, ему и нечего было сказать, он был в полной зависимости от адвоката, при желании тот мог опозорить его перед самой свадьбой Лауры, пустив с молотка все, что было в доме.
— Ладно, пускай так, венгр дело говорит, — сказал Титу, видя, что отец совсем пал духом, и понимая теперь его тревоги.— Он, кажется, приличный человек... Как его фамилия, отец?
— Да разве ты не знаешь Лендвея? — сказал Херделя и потом как-то по-детски ужаснулся: — Опись, аукцион... пропала моя головушка! Что скажет твоя матушка? Что скажет Лаура?
— То есть как «что скажут»? — с жаром воскликнул юноша. — И им не совестно будет еще говорить что-то? Из-за кого же ты терпишь все эти неприятности, как не из-за них?.. Неужели, по-твоему, они настолько глупы, уж даже этого не поймут? Я прямо удивляюсь, что ты еще о них думаешь... Да потом велика важность — формальная опись и аукцион! Он же тебе десять раз повторил, что это только для проформы...
Идя домой вместе с Титу, учитель облегчил душу, рассказав, какой оборот приняла жалоба Иона и что, конечно, сам Ион выдал, что это он ее писал.
— Ион тоже каналья, ясно! — сказал Титу, все больше воодушевляясь, потому что он во всей этой истории усматривал только одно, что его отец — мученик, потерпевший за свою любовь к румынскому крестьянству.— Ну и что такого, отец! Ты должен гордиться, ведь ты же страдаешь из-за того, что заступился за румына, пускай даже румын и оказался подлецом... Это же великолепный подвиг!
— Но ты не представляешь себе, какие тяжелые последствия могут быть! — стал сокрушаться чуть приободренный старик, вспомнив слова судьи о «клевете» и «окружном суде».
— Чем тяжелее они будут, тем выше ты поднимешься во всеобщем мнении! — с завистью сказал Титу. Ему так хотелось быть на месте отца, тогда бы он мог всюду хвастаться, на какие жертвы идет ради народного блага.
Жена учителя и дочери, услышав про опись имуще* ства и аукцион, запричитали и заохали, что это неслыханный позор, теперь рухнет все счастье Лауры, Пин-тя узнает и отвернется от нее... Желая показать, насколько они убеждены в этом, девицы перестали заниматься приданым, оставив на швейной машине почти готовое ажурное покрывало, все в кружевах, с вышитой монограммой на уголке. Титу весь день и весь вечер старался втолковать им, до чего они глупы, если не желают или не могут понять, что речь идет о пустой формальности. Но женщины не принимали никаких объяснений, Лаура успокоилась, лишь когда решила про себя не присутствовать при этом, чтобы пе сгорать со стыда, когда придут разорять ее гнездышко, где она лелеяла свои девичьи грезы... Разумеется, в такой атмосфере ни Херделя, ни Титу не отважились рассказать им об угрозах судьи, хотя юноша и храбрился, говоря, что выложит все до мелочи.
Учитель, обретя хоть одну душу, которой мог поверить свои опасения, ободрился и почувствовал некоторое облегчение. Пока суд да дело, надо было вплотную заняться школой,— в любой момент мог нагрянуть субинспектор, который после отставки Чернато-ня, конечно, постарается выказывать еще больше рвения, чем прежде, в надежде на инспекторскую должность. Поэтому Херделя стал больше читать, не отлучался из школы, чтобы быть готовым ко всяким случайностям. Кстати, такое усердие пошло ему на пользу, поразвеяв его мрачные мысли.
И действительно, в последний день перед пасхальными каникулами к школе подкатила пышная коляска. В ней был субинспектор Хорват, умышленно приехавший так поздно и совершенно неожиданно. Он пробыл на уроках часа два, все высматривал, выслушивал ответы всех учеников, сбивал их своими вопросами по-венгерски и морщился, если они его не понимали... Под конец он расписался в школьном журнале и, нахмурясь, сказал Херделе:
— Вам бы следовало больше и серьезнее заниматься... Я даже рекомендую это, если вы не хотите ссориться с нами!
Коляска умчала его, так как он намеревался в тот день проинспектировать школы в Жидовице и в Арма дни.
Херделя, держа шляпу в руке, перекрестился, когда тот скрылся из виду, и с сердцем проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130