Но Ион прочел в его глазах вопрос, сначала смутный для него, а потом вдруг ясный, как день: «Где земли?.. В землю уйдут все земли...»
Тут он и догадался, почему сам так много думает о ребенке. Значит, со смертью Аны он лишился бы всегр и напрасной оказалась бы его борьба, если бы не ребенок... Значит, только жизнью ребенка и держится его добро, только пока жива душа в ребенке, живо и его добро... Он хотел взглянуть на Зенобию с ребенком, но взгляд Василе не отпускал его, жег, терзал, в нем он, как в зеркале, видел себя: желтый, испуганный, трясется со страху перед нависшей угрозой... А у тестя лицо так и маслилось от язвительной, торжествующей улыбки.
Пока не опустили в могилу гроб с Аной, глаза Василе Бачу преследовали его, не давая пощады, изгоняя из его сердца взгляд Флорики, заставляя забыть обо всем, даже о похоронах, и думать лишь о ребенке, как будто от него зависела вся судьба.
Возвращаясь с кладбища; Ион вырвал ребенка у Зенобии, словно боясь, как бы его кто не похитил. Прижал к груди, прикрыв его своими костистыми руками. Петришор плакал, а он успокаивал его, как многоопытная нянька, все с той же мыслью, что несет на руках всю землю, добытую долгими стараниями и хлопотами. Люди, прежде ругавшие его и считавшие, что из-за него повесилась Ана, увидев его с ребенком, умилились и про себя решили, что не может он быть повинными в смерти жены.
— Смотри, зять, чтобы не расхворался внучонок ! — шепнул ему на ухо недобрый голос, когда они свернули на Большую улицу.
Ион передернулся и спрятал мальчика под суман, словно оберегал его от взгляда Василе Бачу.
Потом, после поминок, он долго советовался с матерью, как быть с ребенком, как им теперь вынянчить его. И чуть поуспокоился, когда Зенобия заверила его, что мальчуган уже не маленький, Ана и так, мол, собиралась отнимать его от груди, он уже все ест, погоди, еще какой молодец вырастет, только бы дал ему бог житья, и оглянуться не успеешь, как болыпенький будет, пошлешь на выгон пасти скотину.
Смотри, мать! — сипло сказал Ион. — Смотри за ним хорошенько! Мне сдается, что Петришор хило-ват.
— Ах, батюшки, вот чудак-то, нешто не видишь, какой он красненький да крепкий.
— Ладно, ладно... Но если, не дай бог, заболеет и помрет, так и знай, не жить тебе со мной... Мальчонка — это моя жизнь, мать!
— Ну и окаянный же ты, Ионикэ, и шальной, право слово! — возмутилась та.
— Это я тебе только так говорю, чтобы потом разговору не было, что я не говорил тебе... Пуще глазу береги его мне!
— Да что это с тобой, парень? Ты ровно беду накликиваешь, прости меня господи! — перекрестилась Зенобия, подумав про себя, что Ион, верно, крепко любил жену, хоть и не выказывал этого, если так изводится из-за ее мальца.
2
— Румын, когда он добр по натуре, он вот таков, как мой друг Херделя! — все чаще восклицал Грофшору по мере того, как близился срок рассмотрения апелляции и Херделя становился все сумрачнее и недоверчивее.
Пересмотр дела был назначен на середину апреля в апелляционном суде в Тыргу-Муреше. Херделя считал дни, как школьники перед каникулами, только он с каждым ушедшим днем горевал все сильнее, томимый предчувствием, что ему суждено быть заклейменным и потерять пенсию, ради которой тридцать с лишним лет работал как каторжный. Теперь он уж и надежды не питал, несмотря на громкие заверения Грофшору, ибо в прошлый раз надежда-то и обманула его столь жестоко.
Грофшору изо дня в день твердил ему и клялся, что сам поедет в суд и без полного оправдания не вернется. А за три недели до дня суда, чтобы уж окончательно доказать ему свою любовь и уважение, он выпил с ним на брудершафт в пивной «Рахова», где было в сборе все почтенное общество Армадии, облобызал его и торжествующе воскликнул:
—Теперь ты мой брат, пьянчужка, и если ты еще посмеешь когда усомниться во мне и покажешься с такой плаксивой рожей, тебе не поздоровится, так и знай!
Жест этот был встречен всеобщими рукоплесканьями, а те, кто еще не был на «ты» с Херделей, последовали примеру адвоката, начиная с директора лицея и кончая писцом нотариуса.
В тот день Херделя чувствовал себя поистине счастливым, напился допьяна, так что супруга должна была потом прикладывать ему к голове мокрое полотенце и браниться всю ночь... Но наутро к нему возвратилась прежняя тоска, точно тень, которая покидает тебя, только пока ты в темноте. Он много размышлял об Ионе и его жалобе. Ион занимался своими делами и разбогател... Для Иона жалоба была легкой встряской, из которой выходишь невредимым и еще больше радуешься жизни. Что за беда, если он и отсидит месяц в каталажке?.. Может, он даже и доволен, что представляется случай отдохнуть?.. Тогда как для него самого эта жалоба была тяжким ударом, круто изменившим линию жизни. Такая малость, и так решает судьбу человека, так перевертывает всю жизнь! Маленький камешек опрокидывает огромный воз... Песчинка стронулась с места — рушится целая скала... И, видимо, всегда мелкие и незначительные вещи причиняют тягчайшие потрясения, как будто человек, гордый, уверенный в своих силах, всегда лишь игрушка или даже ничтожнее того в руках таинственного и грозного владыки...
Как раз за несколько дней до решения его участи к Херделе снова явился Ион, пришел сказать о смерти Аны и попросить как-нибудь устроить, чтобы ему дали отбыть наказание в судебной тюрьме Армадии,— не забираться же ему в такую даль, в Бистрицу...
— Сделаю, Ион, как не сделать! — с горечью сказал учитель, грызя ногти, чтобы справиться с раздражением. — Я и раньше немало делал для тебя, и видишь вот, до чего дошел, видишь: старый человек, а выброшен на улицу... Но, конечно, сделаю...
Ион посмотрел ему в глаза, всем своим видом выражая искреннее волнение, как будто слова Хердели затронули в его душе давно умолкшие струны.
— Негодяй я, крестный, — кротко проговорил он. — Злые мы и глупые, вот наша беда... Наказал меня бог, горше некуда. Согрешил я перед вами, сам понимаю... Но доброму бог помогает... Господь вас наградит за мой грех...
— Удивляюсь на себя, и как я поддался твоей дури, Ион? Надо было гнать тебя вон, не соглашаться,-- пробормотал учитель, расчувствовавшись до слез.
— Так оно всегда, когда бог отнимает у человека разум, — заметил Ион другим тоном, пожестче, уже не без досады, что уступил минутной слабости, печалясь о чужих заботах. — А вы мне теперь просьбу насчет того напишите поскладнее, я вам заплачу, крестный...
Херделя составил ему надлежащее прошение. Разговор с человеком, из-за которого он и потерпел, заронил в его душу крупицу надежды. Он повторял про себя: «Доброму бог помогает», — и находил в этом некое утешение. Но и совесть грызла его, что он, по своей суетности и глупости, не раз подсмеивался над святыми. С этой поры ежевечерне, погасив лампу и улегшись в постель, он молитвенно складывал на груди руки и жарко молил бога простить ему заблуждения и, как прежде, вывести его и на сей раз из тупика, в который он попал по своей вине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Тут он и догадался, почему сам так много думает о ребенке. Значит, со смертью Аны он лишился бы всегр и напрасной оказалась бы его борьба, если бы не ребенок... Значит, только жизнью ребенка и держится его добро, только пока жива душа в ребенке, живо и его добро... Он хотел взглянуть на Зенобию с ребенком, но взгляд Василе не отпускал его, жег, терзал, в нем он, как в зеркале, видел себя: желтый, испуганный, трясется со страху перед нависшей угрозой... А у тестя лицо так и маслилось от язвительной, торжествующей улыбки.
Пока не опустили в могилу гроб с Аной, глаза Василе Бачу преследовали его, не давая пощады, изгоняя из его сердца взгляд Флорики, заставляя забыть обо всем, даже о похоронах, и думать лишь о ребенке, как будто от него зависела вся судьба.
Возвращаясь с кладбища; Ион вырвал ребенка у Зенобии, словно боясь, как бы его кто не похитил. Прижал к груди, прикрыв его своими костистыми руками. Петришор плакал, а он успокаивал его, как многоопытная нянька, все с той же мыслью, что несет на руках всю землю, добытую долгими стараниями и хлопотами. Люди, прежде ругавшие его и считавшие, что из-за него повесилась Ана, увидев его с ребенком, умилились и про себя решили, что не может он быть повинными в смерти жены.
— Смотри, зять, чтобы не расхворался внучонок ! — шепнул ему на ухо недобрый голос, когда они свернули на Большую улицу.
Ион передернулся и спрятал мальчика под суман, словно оберегал его от взгляда Василе Бачу.
Потом, после поминок, он долго советовался с матерью, как быть с ребенком, как им теперь вынянчить его. И чуть поуспокоился, когда Зенобия заверила его, что мальчуган уже не маленький, Ана и так, мол, собиралась отнимать его от груди, он уже все ест, погоди, еще какой молодец вырастет, только бы дал ему бог житья, и оглянуться не успеешь, как болыпенький будет, пошлешь на выгон пасти скотину.
Смотри, мать! — сипло сказал Ион. — Смотри за ним хорошенько! Мне сдается, что Петришор хило-ват.
— Ах, батюшки, вот чудак-то, нешто не видишь, какой он красненький да крепкий.
— Ладно, ладно... Но если, не дай бог, заболеет и помрет, так и знай, не жить тебе со мной... Мальчонка — это моя жизнь, мать!
— Ну и окаянный же ты, Ионикэ, и шальной, право слово! — возмутилась та.
— Это я тебе только так говорю, чтобы потом разговору не было, что я не говорил тебе... Пуще глазу береги его мне!
— Да что это с тобой, парень? Ты ровно беду накликиваешь, прости меня господи! — перекрестилась Зенобия, подумав про себя, что Ион, верно, крепко любил жену, хоть и не выказывал этого, если так изводится из-за ее мальца.
2
— Румын, когда он добр по натуре, он вот таков, как мой друг Херделя! — все чаще восклицал Грофшору по мере того, как близился срок рассмотрения апелляции и Херделя становился все сумрачнее и недоверчивее.
Пересмотр дела был назначен на середину апреля в апелляционном суде в Тыргу-Муреше. Херделя считал дни, как школьники перед каникулами, только он с каждым ушедшим днем горевал все сильнее, томимый предчувствием, что ему суждено быть заклейменным и потерять пенсию, ради которой тридцать с лишним лет работал как каторжный. Теперь он уж и надежды не питал, несмотря на громкие заверения Грофшору, ибо в прошлый раз надежда-то и обманула его столь жестоко.
Грофшору изо дня в день твердил ему и клялся, что сам поедет в суд и без полного оправдания не вернется. А за три недели до дня суда, чтобы уж окончательно доказать ему свою любовь и уважение, он выпил с ним на брудершафт в пивной «Рахова», где было в сборе все почтенное общество Армадии, облобызал его и торжествующе воскликнул:
—Теперь ты мой брат, пьянчужка, и если ты еще посмеешь когда усомниться во мне и покажешься с такой плаксивой рожей, тебе не поздоровится, так и знай!
Жест этот был встречен всеобщими рукоплесканьями, а те, кто еще не был на «ты» с Херделей, последовали примеру адвоката, начиная с директора лицея и кончая писцом нотариуса.
В тот день Херделя чувствовал себя поистине счастливым, напился допьяна, так что супруга должна была потом прикладывать ему к голове мокрое полотенце и браниться всю ночь... Но наутро к нему возвратилась прежняя тоска, точно тень, которая покидает тебя, только пока ты в темноте. Он много размышлял об Ионе и его жалобе. Ион занимался своими делами и разбогател... Для Иона жалоба была легкой встряской, из которой выходишь невредимым и еще больше радуешься жизни. Что за беда, если он и отсидит месяц в каталажке?.. Может, он даже и доволен, что представляется случай отдохнуть?.. Тогда как для него самого эта жалоба была тяжким ударом, круто изменившим линию жизни. Такая малость, и так решает судьбу человека, так перевертывает всю жизнь! Маленький камешек опрокидывает огромный воз... Песчинка стронулась с места — рушится целая скала... И, видимо, всегда мелкие и незначительные вещи причиняют тягчайшие потрясения, как будто человек, гордый, уверенный в своих силах, всегда лишь игрушка или даже ничтожнее того в руках таинственного и грозного владыки...
Как раз за несколько дней до решения его участи к Херделе снова явился Ион, пришел сказать о смерти Аны и попросить как-нибудь устроить, чтобы ему дали отбыть наказание в судебной тюрьме Армадии,— не забираться же ему в такую даль, в Бистрицу...
— Сделаю, Ион, как не сделать! — с горечью сказал учитель, грызя ногти, чтобы справиться с раздражением. — Я и раньше немало делал для тебя, и видишь вот, до чего дошел, видишь: старый человек, а выброшен на улицу... Но, конечно, сделаю...
Ион посмотрел ему в глаза, всем своим видом выражая искреннее волнение, как будто слова Хердели затронули в его душе давно умолкшие струны.
— Негодяй я, крестный, — кротко проговорил он. — Злые мы и глупые, вот наша беда... Наказал меня бог, горше некуда. Согрешил я перед вами, сам понимаю... Но доброму бог помогает... Господь вас наградит за мой грех...
— Удивляюсь на себя, и как я поддался твоей дури, Ион? Надо было гнать тебя вон, не соглашаться,-- пробормотал учитель, расчувствовавшись до слез.
— Так оно всегда, когда бог отнимает у человека разум, — заметил Ион другим тоном, пожестче, уже не без досады, что уступил минутной слабости, печалясь о чужих заботах. — А вы мне теперь просьбу насчет того напишите поскладнее, я вам заплачу, крестный...
Херделя составил ему надлежащее прошение. Разговор с человеком, из-за которого он и потерпел, заронил в его душу крупицу надежды. Он повторял про себя: «Доброму бог помогает», — и находил в этом некое утешение. Но и совесть грызла его, что он, по своей суетности и глупости, не раз подсмеивался над святыми. С этой поры ежевечерне, погасив лампу и улегшись в постель, он молитвенно складывал на груди руки и жарко молил бога простить ему заблуждения и, как прежде, вывести его и на сей раз из тупика, в который он попал по своей вине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130