Дорогой ботинки у него запылились, он остановился, обмахнул их грязным носовым платком, который взял с собой для этой цели. Он всегда старался выглядеть чистеньким, в особенности теперь, когда надеялся встретить любимую. Он вынул из кармана зеркальце, попышнее расправил банты галстука, пригладил прическу и попрыскал грудь духами, чтобы не пахнуть потом. Пока охорашивался, он и принял окончательное решение остаться в Жидовице.
Ланги жили в доме резника, на задней половине. Со двора — вход в сени, дальше — слева и справа по комнате. Комната слева более всего интересовала Титу. Там была спальня.
Он постучался в секи. Никто не отозвался. «Чего доброго, ее и дома нет», — подумал Титу, нажав щеколду.
Дверь отворилась. Он осторожно вошел. Сени были темноваты. Дверь из комнаты справа, служившей столовой, гостиной и кабинетом, распахнута настежь. Внутри никого. Он вздрогнул от радости, думая, что застанет одну г-жу Ланг, которая пополудни обычно валялась в постели с любовным романом в руках, томная, как одалиска из панорамы. Он подошел на цыпочках к двери спальни и легонько тукнул. Никакого ответа. «Наверное, спит», — подумал Титу, и в голове его сразу вспыхнул рой надежд и планов; он опять постучал, посильнее.
— Кто там ? — отозвался заспанный, хриплый и грубый голос.
— Я, я, — недовольно ответил юноша, узнав голос мужа.
— А, это ты, Титу? Заходи, дружок! — продолжал тот же голос чуть живее.
Огорченный Титу вошел. В один миг разлетелись все его мечтанья — что он застанет любимую в неге сна, воспользуется случаем и осыплет поцелуями ее глаза, губы, чтобы похитить ее грезы, пить ее думы... а может, его ждет и нечто большее.
— Ты один? — спросил он, обводя глазами комнату.
— Один, мой дорогой, — промямлил учитель, зевая. — Жена пошла прогуляться в Армадию, купить что-то... Я так устал, дорогой дружок, ты не можешь себе представить. Нынче ночью мы отчаянно кутили—я, солгабир (Солгабир — глава исполнительной власти в административном округе, объединявшем несколько коммун в Трансильвании до 1918 года (венг.).), поп из Рунка, доктор Филипою, учитель Оанча, потом еще кто-то явился к шапочному разбору, я уж и не помню всех. Только в семь утра мы распростились в пивной «Рахова», после того как побывали корчмах в пяти... это было что-то потрясающее!.. Я так спать хочу!..
Слушая его, Титу и вовсе помрачнел. Вот кому досталось такое сокровище, как Розика! Титу презрительно оглядел его. У Ланга были гусарские усы, крупный нос, живые черные глаза, курчавые смоляные волосы. Сейчас лицо у него было до того помятым, что он выглядел лет на десять старше, а ему и тридцати не было. С досады Титу потерял всякую охоту рассказывать ему о драке.
— Тогда я пойду, — сказал он, протягивая руку. — Жаль, что я не застал твою жену... Передай ей поклон от меня!
— Передам всенепременно, — зевая, ответил Ланг.— Слушай-ка, выпьешь коньяку?
— Нет, — угрюмо буркнул Титу, выходя. — Я тороплюсь... Мне еще надо побывать в Армадии...
— Хорошо, дорогой, как хочешь,—проговорил учитель, взял с ночного столика бутылку, отхлебнул ИЗ нее, нырнул под одеяло и тут же начал зверски храпеть.
На улице Титу передумал. Зачем утруждать себя, тащиться в Армадию? Раз уж сегодня такое невезение, пожалуй, он не встретит ни г-жу Ланг, ни Лукрецию Драгу. А это омрачит ему душу на целую неделю... Но и домой не хотелось возвращаться. Что же делать, что делать?
Он стоял против коммунальной конторы. Солнце палило так, что и камням не выдержать. Зной томил его. Он быстро поднялся в контору поболтать с письмоводителем Штосселем. Но застал там только практиканта Горнштейна, невзрачного, хилого юнца в очках, который нервно подергивал головой и всегда стоически пытался говорить по-венгерски. «Нет мне удачи, все зря», — подумал Титу, усаживаясь за стол письмоводителя и едва отвечая на приветствие практиканта: почему-то он его терпеть не мог, хотя тот ни в чем не провинился перед ним.
Здесь, по крайней мере, были газеты, можно было почитать, пока не стемнеет и не спадет жара. Газетами он живо интересовался, как, впрочем, и старший Херделя. Домой они ни одну не выписывали, не хватало на это денег. Несколько лет тому назад они выписывали «Газету Трансильвании». Херделя куска недоедал, а внес плату за четверть года и после получал газету круглый год, кидая в печку все повестки, которыми его засыпала администрация, грозившая «в противном случае прекратить высылку газеты». Потом Титу открыл лучший способ: он стал запрашивать пробные абонементы венгерских газет. Неделю-две он получал газету бесплатно. Когда ее переставали высылать, он обращался за пробным абонементом по другому адресу. Таким образом они чуть не год получали газеты за почтовую открытку. Попытав все адреса, они решили повторить все сначала, но их открытки остались без ответа. Пришлось одолжаться газетой у священника Белчуга, который регулярно выплачивал за подписку, лишь бы доказать, что он благонамеренный румын, — некогда ему было читать газетные враки. Наведываясь почти каждый день в Жидовицу, Титу получал за него в конторе газету и оставлял у себя. Письмоводитель выписывал несколько венгерских газет и тоже не читал их, а приберегал для разжига, поэтому Титу не мог уносить их домой и прочитывал в конторе.
Зарывшись в газеты, Титу вскоре забыл о своей неудаче. Он читал до темноты, а перед уходом, чувствуя прилив бодрости, рассказал о происшествиях в Припасе, да еще рассказывал по-венгерски, к великой радости практиканта...
5
Когда меркнул день, семья Хердели собиралась на галерее; так это бывало во все ясные летние вечера. В каникулы Херделя коротал время в саду за домом, подчищал деревья, полол траву, а после обеда часок-другой отдыхал на пасеке, убаюканный усердным гудением пчел. Г-жа Херделя целый день хлопотала на кухне. Она бы ни за что не подпустила дочерей к печи. Мыть посуду и носить воду — входило в обязанности Гигицы, а чистоту в доме блюла Лаура. Девушка на выданье, она старалась во всем проявить свой тонкий вкус... С делами они управлялись под вечер. Тогда наступал отдых на галерее, женщины, сидя за вышивкой или вязаньем, болтали, смеялись, Херделя с трубкой в зубах листал какую-нибудь книжку. Все село и половина его окрестностей простирались перед ними, как огромная рельефная цветная карта. Крестьяне, возвращавшиеся с поля или идущие в Жидовицу, коляски, проезжавшие между Армадией и Бистрицей, следовали мимо них, давая все новую пищу разговору. Когда наступали потемки, барышни с матушкой во Главе принимались петь старинные румынские романсы не лишенными приятности сопрано, иногда им торил басом и учитель.
Госпожа Херделя была страстной певуньей и очень благочестивой женщиной. Помешивая в горшках, держа на огне сковородки, она весь день напевала песни или молитвы, а по воскресеньям, не имея досуга ходить в церковь, одна пропевала дома всю литургию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Ланги жили в доме резника, на задней половине. Со двора — вход в сени, дальше — слева и справа по комнате. Комната слева более всего интересовала Титу. Там была спальня.
Он постучался в секи. Никто не отозвался. «Чего доброго, ее и дома нет», — подумал Титу, нажав щеколду.
Дверь отворилась. Он осторожно вошел. Сени были темноваты. Дверь из комнаты справа, служившей столовой, гостиной и кабинетом, распахнута настежь. Внутри никого. Он вздрогнул от радости, думая, что застанет одну г-жу Ланг, которая пополудни обычно валялась в постели с любовным романом в руках, томная, как одалиска из панорамы. Он подошел на цыпочках к двери спальни и легонько тукнул. Никакого ответа. «Наверное, спит», — подумал Титу, и в голове его сразу вспыхнул рой надежд и планов; он опять постучал, посильнее.
— Кто там ? — отозвался заспанный, хриплый и грубый голос.
— Я, я, — недовольно ответил юноша, узнав голос мужа.
— А, это ты, Титу? Заходи, дружок! — продолжал тот же голос чуть живее.
Огорченный Титу вошел. В один миг разлетелись все его мечтанья — что он застанет любимую в неге сна, воспользуется случаем и осыплет поцелуями ее глаза, губы, чтобы похитить ее грезы, пить ее думы... а может, его ждет и нечто большее.
— Ты один? — спросил он, обводя глазами комнату.
— Один, мой дорогой, — промямлил учитель, зевая. — Жена пошла прогуляться в Армадию, купить что-то... Я так устал, дорогой дружок, ты не можешь себе представить. Нынче ночью мы отчаянно кутили—я, солгабир (Солгабир — глава исполнительной власти в административном округе, объединявшем несколько коммун в Трансильвании до 1918 года (венг.).), поп из Рунка, доктор Филипою, учитель Оанча, потом еще кто-то явился к шапочному разбору, я уж и не помню всех. Только в семь утра мы распростились в пивной «Рахова», после того как побывали корчмах в пяти... это было что-то потрясающее!.. Я так спать хочу!..
Слушая его, Титу и вовсе помрачнел. Вот кому досталось такое сокровище, как Розика! Титу презрительно оглядел его. У Ланга были гусарские усы, крупный нос, живые черные глаза, курчавые смоляные волосы. Сейчас лицо у него было до того помятым, что он выглядел лет на десять старше, а ему и тридцати не было. С досады Титу потерял всякую охоту рассказывать ему о драке.
— Тогда я пойду, — сказал он, протягивая руку. — Жаль, что я не застал твою жену... Передай ей поклон от меня!
— Передам всенепременно, — зевая, ответил Ланг.— Слушай-ка, выпьешь коньяку?
— Нет, — угрюмо буркнул Титу, выходя. — Я тороплюсь... Мне еще надо побывать в Армадии...
— Хорошо, дорогой, как хочешь,—проговорил учитель, взял с ночного столика бутылку, отхлебнул ИЗ нее, нырнул под одеяло и тут же начал зверски храпеть.
На улице Титу передумал. Зачем утруждать себя, тащиться в Армадию? Раз уж сегодня такое невезение, пожалуй, он не встретит ни г-жу Ланг, ни Лукрецию Драгу. А это омрачит ему душу на целую неделю... Но и домой не хотелось возвращаться. Что же делать, что делать?
Он стоял против коммунальной конторы. Солнце палило так, что и камням не выдержать. Зной томил его. Он быстро поднялся в контору поболтать с письмоводителем Штосселем. Но застал там только практиканта Горнштейна, невзрачного, хилого юнца в очках, который нервно подергивал головой и всегда стоически пытался говорить по-венгерски. «Нет мне удачи, все зря», — подумал Титу, усаживаясь за стол письмоводителя и едва отвечая на приветствие практиканта: почему-то он его терпеть не мог, хотя тот ни в чем не провинился перед ним.
Здесь, по крайней мере, были газеты, можно было почитать, пока не стемнеет и не спадет жара. Газетами он живо интересовался, как, впрочем, и старший Херделя. Домой они ни одну не выписывали, не хватало на это денег. Несколько лет тому назад они выписывали «Газету Трансильвании». Херделя куска недоедал, а внес плату за четверть года и после получал газету круглый год, кидая в печку все повестки, которыми его засыпала администрация, грозившая «в противном случае прекратить высылку газеты». Потом Титу открыл лучший способ: он стал запрашивать пробные абонементы венгерских газет. Неделю-две он получал газету бесплатно. Когда ее переставали высылать, он обращался за пробным абонементом по другому адресу. Таким образом они чуть не год получали газеты за почтовую открытку. Попытав все адреса, они решили повторить все сначала, но их открытки остались без ответа. Пришлось одолжаться газетой у священника Белчуга, который регулярно выплачивал за подписку, лишь бы доказать, что он благонамеренный румын, — некогда ему было читать газетные враки. Наведываясь почти каждый день в Жидовицу, Титу получал за него в конторе газету и оставлял у себя. Письмоводитель выписывал несколько венгерских газет и тоже не читал их, а приберегал для разжига, поэтому Титу не мог уносить их домой и прочитывал в конторе.
Зарывшись в газеты, Титу вскоре забыл о своей неудаче. Он читал до темноты, а перед уходом, чувствуя прилив бодрости, рассказал о происшествиях в Припасе, да еще рассказывал по-венгерски, к великой радости практиканта...
5
Когда меркнул день, семья Хердели собиралась на галерее; так это бывало во все ясные летние вечера. В каникулы Херделя коротал время в саду за домом, подчищал деревья, полол траву, а после обеда часок-другой отдыхал на пасеке, убаюканный усердным гудением пчел. Г-жа Херделя целый день хлопотала на кухне. Она бы ни за что не подпустила дочерей к печи. Мыть посуду и носить воду — входило в обязанности Гигицы, а чистоту в доме блюла Лаура. Девушка на выданье, она старалась во всем проявить свой тонкий вкус... С делами они управлялись под вечер. Тогда наступал отдых на галерее, женщины, сидя за вышивкой или вязаньем, болтали, смеялись, Херделя с трубкой в зубах листал какую-нибудь книжку. Все село и половина его окрестностей простирались перед ними, как огромная рельефная цветная карта. Крестьяне, возвращавшиеся с поля или идущие в Жидовицу, коляски, проезжавшие между Армадией и Бистрицей, следовали мимо них, давая все новую пищу разговору. Когда наступали потемки, барышни с матушкой во Главе принимались петь старинные румынские романсы не лишенными приятности сопрано, иногда им торил басом и учитель.
Госпожа Херделя была страстной певуньей и очень благочестивой женщиной. Помешивая в горшках, держа на огне сковородки, она весь день напевала песни или молитвы, а по воскресеньям, не имея досуга ходить в церковь, одна пропевала дома всю литургию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130