Зенобия, стараясь задобрить сына, опять занялась приготовлениями к ворожбе, в которой она, кстати, была большая мастерица. Она пошла, принесла из колодца ведерко воды, налила полный горшок и поставила его на огонь. Потом, держа в левой руке щипцы, взяла один уголек, опустила его в непочатую воду, а ножом, что у ней был в правой руке, провела крест на воде, прошептав: «Девять». Опустила другой уголь, опять прочертила крест и шепнула: «Восемь». И так пока не досчитала до одного. Угли резко пшикали, и старуха зашептала, косясь одним глазком на Иона:
— Беда как сглазили-то его, чтоб тому глаза повылазили!
Стоя, она стала откладывать ножом кресты на воде и сама приговаривала медлительным, тягучим, еле внятным голосом:
— Пресвятая матерь божья пречистая, будь то единый сглаз, сыми с Петришора двумя, будь то двойной сглаз, сыми тремя, будь то тройной сглаз, сыми чеырьмя, будь то четверной сглаз, сыми пятью, будь то пятерной сглаз, сыми шестью, будь то шестерной сглаз, сыми семью, будь то семерной сглаз, сыми восьмью, будь то восьмерной сглаз, сыми девятью знаменьями крестными, руками моими обеими!.. Петри-шору расти большому, хорошему да пригожему, как золото красное, как серебро ясное! И от карего глаза, и от черного глаза, и от голубого глаза отговор моими устами, исцеленье от господа!..
Она брызнула кончиком ножа несколько капель наговорной воды в раскрытый рот ребенка, потом обмакнула пальцы в горшок и провела ими три креста у него на лбу, три на подбородке, три на груди и по три на пятках. И Петришор сразу перестал плакать. Он только тяжело простонал, расширил глаза, точно испугавшись страшного видения.
— Все угли пошли ко дну, — проговорила Зенобия, выливая воду из горшка на дверную петлю. — Сглазили мальца, дай господи, чтобы им на три сажени,в землю уйти, тем глазам, что покою не дают невинным душам!
Ион так и сидел, не двигаясь, облокотясь на стол, даже не притронулся к еде, которую мать поставила перед ним. В уме его теснились черные думы... Некоторое время спустя он взглянул в окно и увидел проходившего Херделю. Он сразу вскочил, как ошпаренный.
«Мне его сам бог послал!» —подумал он, ринувшись во двор как сумасшедший, прямо без шапки.
Херделя увидел его, обрадовался и, остановясь,
спросил:
— Ты когда освободился, Ион?.. Хорошо, что тебя бог миловал... Вот и я опять на службу вернулся... Сейчас как раз из школы, отпустил детей обедать...
— Мальчонок у меня помирает, господин учитель,—вместо ответа с болью выговорил Ион.— Совсем пропадет, крестный... И если помрет, что со мной будет? Чего мне теперь делать?
— Так вдруг и помрет?.. Болеют же дети...
— Умирает он, крестный, умирает, я уж знаю,— повторил Ион с такой убежденностью, что у Хердели сразу исчезла с лица улыбка.
— Тогда зови доктора!
— Все зря, крестный... Что тут сделает доктор, если на то божья воля? — вздохнул Ион, глядя на учителя потухшими от испуга глазами. — Это мне в наказание, крестный... Так оно и есть... Разве я вам не говорил прежде?
— Плохо дело, — задумчиво сказал Херделя. — Если так, то плохо...
— И теперь, значит, я опять ни с чем останусь, крестный, да? Вся земля опять вернется к тому же, от кого досталась, да? — спросил он, глядя в рот учителю в ожидании спасительного возражения.
— Да ведь... хорошего мало, что и говорить,— медленно сказал Херделя с сомнением. — Но и не так уж скверно, как ты того опасаешься. Ты же отец ребенка, и в случае его смерти, — не дай бог, конечно, — ты, как отец, являешься наследником... По крайней мере, я так полагаю...
— А тесть? Василе Бачу? — спросил Ион, недоверчиво глядя на него.
— Что ж... и он может тут сказать свое слово... Все, что он отдал, он же для дочери давал... Если дочь умерла и ребенок умрет, он глядишь, и потребует от тебя свое имущество... Я разве знаю?.. А лучше постарайтесь между собой договориться, сам видишь, какой толк от судов, один только позор...
Ион все же остался доволен. Если дело в уговоре, тогда, значит, без бою у него никто ничего не сможет отнять.
Дома опять плакал Петришор, еще надрывнее. Но Иону его плач не казался уже таким раздирающим.
На другой день к ним зашел Василе Бачу, прослышав, что ребенок при смерти. Ион ловил каждое его движение. Василе Бачу держался спокойно, приласкал ребенка, увидя его вздутый живот, посоветовал Зено-бии приложить к нему отрубей, намоченных в теплом молоке от первотелки. Только перед самым уходом он сказал Иону:
— Не надо было его отнимать от груди, такого маленького... Теперь вот, если помрет, что ты будешь делать?
Во взгляде его было что-то пытливое. Однако Ион невозмутимо ответил:
— Что делать буду, тесть? Похороним его... Если ему бог не судил житья, разве мы тут вольны?
Василе Бачу кашлянул, словно хотел что-то сказать, да раздумал.
— Тогда прощайте! — коротко бросил он, выходя.
Ион стал уже думать о похоронах, рассчитывая, во сколько они обойдутся; схоронить его решил подле Аны, там и место хорошее, и посвободнее.
А Петришор таял с каждым часом. На четвертый день он уж и не плакал, а только резко хрипел, точно кто водил пилой по крепкому дереву... Ион тогда привез из Арма дни доктора Филипою. Но пока они приехали, ребенок был мертв. Увидя его синий живот, раздутый, как барабан, Филипою пожал плечами и сказал:
— Окормили его какой-то чертовщиной... Позвали бы меня раньше, пока он не раздулся, может быть, я бы и спас его...
После похорон Василе Бачу, мрачный и хмурый, сразу зашел к Иону, который ждал его.
— Вот что, зять, давай по совести договоримся,— начал он прямо, без обиняков. — Ана умерла, ребенок умер... Упокой их господи, господня воля — наша доля... Приданого я тебе вдосталь дал, Ион. А чего не дал, ты у меня силой отнял, так тебе захотелось. Сам ты видел, я ничего на это не сказал, все тебе отдал. Потому как своему детищу отдавал... Что, не верно я говорю, Ион?
Ион смолчал, отведя глаза в сторону. Василе Бачу продолжал все так же спокойно:
— Ладно... А теперь, когда умерли и Ана и ребенок, все, что было их, должно опять ко мне вернуться. Так это и по закону, и по совести... Затем я и пришел, чтобы у нас потом не было ни раздоров, ни перекоров...
— А почему это тебе вернуть то, что мое, тесть? — холодно сказал Ион. — Раз это мое, почему оно моим не останется?
— Что твое, твоим и будет... Ты мне только мое верни... Землю верни...
— Не труди язык понапрасну, тесть, право, ты же старый человек! —со смехом перебил его Ион.
Василе Бачу взбесил этот смех. Но он совладал с собой и ответил ему таким же ровным голосом, только понастойчивее:
— Я хотел сговориться с тобой, как с человеком совестливым... Да нет... Вижу, ты все такой же. Как был мошенник, так мошенником и остался. Недаром всего неделя, как из тюрьмы...
Правильно, тесть, правильно говоришь, — зло рассмеялся Ион.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130