он просто играет ее детской любовью, но он вернется, и они будут смеяться и целовать друг друга, как раньше. Но почему он медлит, когда вечера так теплы и прекрасны?..
Она пошла к нему; мастерская была заперта. Старый, угрюмый привратник сказал, что господин уехал и больше сюда не вернется. В тот день Францка отказалась от места и поехала в Триест искать его. Она отправилась прямо в Триест, будто кто-то указал ей на дорогу. «Пойди туда, Францка, там еще видны в пыли следы его ног». В Триесте она два дня бродила по улицам, голодная и измученная, потом нанялась в прислуги. Францка знала, что он где-то близко, в городском шуме ей мерещился его голос, иногда даже мелькало мимо лицо, похожее на его, глаза, похожие на его глаза... «Не отпущу его, когда он пройдет мимо,— думала она.— Возьму его за руку и пойду с ним. Буду просить его так долго, что он сжалится, засмеется и скажет: «Зто же была просто шутка — какая ты глупая, Францка, зачем ты плакала?» И тогда вернутся те прекрасные вечера, вернется прежняя прекрасная жизнь!»
Она встретила его на третий день, в сумерках, на дороге, подымающейся от города на холм. И взяла его за руку и не выпускала.
Он усмехнулся, и усмешка была отвратительной; Францку трясло, но она держала его за руку и глазами просила милосердия.
— Ну, Францка, чего ты ходишь за мной? Тогда была весна, а теперь уя^е конец лета, скоро придет осень и зима. Не сердись на меня, Францка, забудь обо мне до весны. Весной я вернусь.
Он улыбнулся, и в улыбке были сочувствие и насмешка.
— Весной я вернусь, Францка, когда опять немного устану. А до тех пор не думай обо мне, Францка, и прощай!
Он пошел дальше по дороге, которая вьется по холму, а Францка стояла и глядела ему вслед. Она сама не знала, как выпустила его руку, почему не бросилась за ним и не позвала его; она стояла, как вкопанная, будто кто-то околдовал ее. Только когда он исчез за поворотом, ноги ее медленно сдвинулись с места и она вернулась в город, такая усталая, будто проходила весь день и всю ночь.
Осенью она почувствовала, что город опустел; она уже не слышала его голоса в городском шуме, и, когда смотрела на лица прохожих, все были чужими, ни разу не промелькнуло ничего похожего на его лицо, его глаза. Она отправилась в дорогу.
После долгого пути поздней осенью она пришла в местечко, которое было в трех часах ходьбы от родного дома. Нанялась к трактирщику и осталась там до зимы. Францка знала, что он близко, и искала его. Миновав мост, она попала в безлюдное место, где кругом громоздились высокие скалы. В узкой долине текла под вербами тихая зеленая речка, близ берега среди сада высилось белое здание, обнесенное высокой стеной, будто крепость. Напротив стоял низкий, длинный, полуразвалившийся дом, все окна были закрыты и плотно завешены, двери заперты. Она пришла туда под вечер, дрожа от страха и радостного ожидания, чувствуя, что он близко.
Прошел мимо оборванный человек с тупым, заросшим лицом. Всмотрелся в нее внимательно и остановился перед ней.
— А ты что тут делаешь, Францка? Она отступила на шаг и хотела пройти.
— Ну, не бойся меня, мы же старые знакомые, разве не узнаешь?
Он говорил заикаясь, тонким голосом и моргал глазами.
— Мы же вместе целый год служили. Сколько уже с тех пор прошло? Много — двадцать, тридцать лет! Ты совсем не изменилась, а я постарел... Знаешь, хозяйка-то умерла! Да, умерла,— вздохнул он.— Добрая она была, обо мне позаботилась в завещании до конца жизни, по гульдену каждый месяц у нотариуса получаю... Вот уже скоро первое число... Но дом должен остаться в неприкосновенности, велела она, и я смотрю, чтобы все осталось так, как было... Ну, с богом, Францка.
Темнело, в приходской церкви зазвонили к вечерней мессе. Францка медленно шла по пустынной, усыпанной песком тропинке; под вербами временами тихо журчало, деревья стояли уже голые, чернели влажные ветви. За ними, у подножья скал, было темно и страшно. Францка не решилась идти дальше и вернулась.
Окна здания были освещены; за занавесями двигались тени; Францка услышала говор и смех и узнала его голос.
По двору проехал экипаж; Францка побежала вдоль стены к высоким воротам; слуга открывал их, и они скрипели на ржавых петлях. Внутри стояла господская карета.
На пороге дома показалась красивая дама, которую Францка видела с ним в городе; она приподняла плащ, ниспадавший до земли, так что показались маленькие золотистые туфельки, и направилась к карете. За нею вышел на порог он и, смеясь, громко разговаривал с пожилым господином, на которою был необыкновенно похож и на котором, так же, как на нем, был бархатный жилет и широкополая шляпа. Они пожали друг другу руки, и он побежал за дамой и вскочил в карету. Кучер медленно тронул по двору, к воротам, где стояла Францка.
Когда карета проезжала мимо, он выглянул в окошко и усмехнулся отвратительной усмешкой.
— До весны, Францка! С богом! — крикнул он, а она смотрела ему в лицо испуганными и умоляющими глазами.
Дама тоже посмотрела в окошко, кивнула Францке и засмеялась.
Кучер взмахнул бичом, и карета скрылась за стеной. Когда Францка бросилась следом, она увидела только, как карета прокатилась по мосту и исчезла за деревьями.
— Теперь пойду в Любляну! — сказала Францка уже в полусне; тепло и уютно было ей под одеялом. Небо прояснилось, и луна светила прямо на постель. Веки смыкались, мысли путались, как во сне, она говорила все тише, сбивчивей, невнятней и наконец затихла, задышала спокойно и мерно; между полуоткрытых, улыбающихся губ поблескивали белые зубы.
Но мать продолжала слушать, и какой-то голос продолжал говорить явственно и отчетливо. Она видела все этапы этого крестного пути, который завершится на верхней улице, как предсказано.
«Будут блуждать и вернутся, ибо им суждено погибнуть на верхней улице».
Дочь вернется бледная, иссохшая, согбенная, кутаясь в изжеванные господские обноски, с разлезшейся шляпой на голове. Комната будет пустая, в лицо ей повеет запахом мертвечины и гарью от сальных свечей. На стенах, влажных от сырости, намерзнет лед; ветер будет дуть в разбитые окна и сотрясать щелястую дверь. И она станет перед дверью и медленно нажмет ручку, не решаясь войти. Медленно, медленно откроется дверь, в комнату заглянет робкое, измученное, маленькое лицо, и глаза будут искать... Дверь останется открытой, тщедушное тело опустится на скамью, голова склонится к коленям, глаза начнут медленно смыкаться и закроются навсегда; губы еще будут шевелиться, шепча: «Приди, почему тебя нет так долго? Давно уже прошла весна, приди!» Прошепчут и умолкнут навсегда... На стенах будут блестеть заледеневшие капли, ветер будет дуть через сени и разбитые окна.
— Останься, Францка, не уходи! — вскрикнула мать во сне, и обе разом проснулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Она пошла к нему; мастерская была заперта. Старый, угрюмый привратник сказал, что господин уехал и больше сюда не вернется. В тот день Францка отказалась от места и поехала в Триест искать его. Она отправилась прямо в Триест, будто кто-то указал ей на дорогу. «Пойди туда, Францка, там еще видны в пыли следы его ног». В Триесте она два дня бродила по улицам, голодная и измученная, потом нанялась в прислуги. Францка знала, что он где-то близко, в городском шуме ей мерещился его голос, иногда даже мелькало мимо лицо, похожее на его, глаза, похожие на его глаза... «Не отпущу его, когда он пройдет мимо,— думала она.— Возьму его за руку и пойду с ним. Буду просить его так долго, что он сжалится, засмеется и скажет: «Зто же была просто шутка — какая ты глупая, Францка, зачем ты плакала?» И тогда вернутся те прекрасные вечера, вернется прежняя прекрасная жизнь!»
Она встретила его на третий день, в сумерках, на дороге, подымающейся от города на холм. И взяла его за руку и не выпускала.
Он усмехнулся, и усмешка была отвратительной; Францку трясло, но она держала его за руку и глазами просила милосердия.
— Ну, Францка, чего ты ходишь за мной? Тогда была весна, а теперь уя^е конец лета, скоро придет осень и зима. Не сердись на меня, Францка, забудь обо мне до весны. Весной я вернусь.
Он улыбнулся, и в улыбке были сочувствие и насмешка.
— Весной я вернусь, Францка, когда опять немного устану. А до тех пор не думай обо мне, Францка, и прощай!
Он пошел дальше по дороге, которая вьется по холму, а Францка стояла и глядела ему вслед. Она сама не знала, как выпустила его руку, почему не бросилась за ним и не позвала его; она стояла, как вкопанная, будто кто-то околдовал ее. Только когда он исчез за поворотом, ноги ее медленно сдвинулись с места и она вернулась в город, такая усталая, будто проходила весь день и всю ночь.
Осенью она почувствовала, что город опустел; она уже не слышала его голоса в городском шуме, и, когда смотрела на лица прохожих, все были чужими, ни разу не промелькнуло ничего похожего на его лицо, его глаза. Она отправилась в дорогу.
После долгого пути поздней осенью она пришла в местечко, которое было в трех часах ходьбы от родного дома. Нанялась к трактирщику и осталась там до зимы. Францка знала, что он близко, и искала его. Миновав мост, она попала в безлюдное место, где кругом громоздились высокие скалы. В узкой долине текла под вербами тихая зеленая речка, близ берега среди сада высилось белое здание, обнесенное высокой стеной, будто крепость. Напротив стоял низкий, длинный, полуразвалившийся дом, все окна были закрыты и плотно завешены, двери заперты. Она пришла туда под вечер, дрожа от страха и радостного ожидания, чувствуя, что он близко.
Прошел мимо оборванный человек с тупым, заросшим лицом. Всмотрелся в нее внимательно и остановился перед ней.
— А ты что тут делаешь, Францка? Она отступила на шаг и хотела пройти.
— Ну, не бойся меня, мы же старые знакомые, разве не узнаешь?
Он говорил заикаясь, тонким голосом и моргал глазами.
— Мы же вместе целый год служили. Сколько уже с тех пор прошло? Много — двадцать, тридцать лет! Ты совсем не изменилась, а я постарел... Знаешь, хозяйка-то умерла! Да, умерла,— вздохнул он.— Добрая она была, обо мне позаботилась в завещании до конца жизни, по гульдену каждый месяц у нотариуса получаю... Вот уже скоро первое число... Но дом должен остаться в неприкосновенности, велела она, и я смотрю, чтобы все осталось так, как было... Ну, с богом, Францка.
Темнело, в приходской церкви зазвонили к вечерней мессе. Францка медленно шла по пустынной, усыпанной песком тропинке; под вербами временами тихо журчало, деревья стояли уже голые, чернели влажные ветви. За ними, у подножья скал, было темно и страшно. Францка не решилась идти дальше и вернулась.
Окна здания были освещены; за занавесями двигались тени; Францка услышала говор и смех и узнала его голос.
По двору проехал экипаж; Францка побежала вдоль стены к высоким воротам; слуга открывал их, и они скрипели на ржавых петлях. Внутри стояла господская карета.
На пороге дома показалась красивая дама, которую Францка видела с ним в городе; она приподняла плащ, ниспадавший до земли, так что показались маленькие золотистые туфельки, и направилась к карете. За нею вышел на порог он и, смеясь, громко разговаривал с пожилым господином, на которою был необыкновенно похож и на котором, так же, как на нем, был бархатный жилет и широкополая шляпа. Они пожали друг другу руки, и он побежал за дамой и вскочил в карету. Кучер медленно тронул по двору, к воротам, где стояла Францка.
Когда карета проезжала мимо, он выглянул в окошко и усмехнулся отвратительной усмешкой.
— До весны, Францка! С богом! — крикнул он, а она смотрела ему в лицо испуганными и умоляющими глазами.
Дама тоже посмотрела в окошко, кивнула Францке и засмеялась.
Кучер взмахнул бичом, и карета скрылась за стеной. Когда Францка бросилась следом, она увидела только, как карета прокатилась по мосту и исчезла за деревьями.
— Теперь пойду в Любляну! — сказала Францка уже в полусне; тепло и уютно было ей под одеялом. Небо прояснилось, и луна светила прямо на постель. Веки смыкались, мысли путались, как во сне, она говорила все тише, сбивчивей, невнятней и наконец затихла, задышала спокойно и мерно; между полуоткрытых, улыбающихся губ поблескивали белые зубы.
Но мать продолжала слушать, и какой-то голос продолжал говорить явственно и отчетливо. Она видела все этапы этого крестного пути, который завершится на верхней улице, как предсказано.
«Будут блуждать и вернутся, ибо им суждено погибнуть на верхней улице».
Дочь вернется бледная, иссохшая, согбенная, кутаясь в изжеванные господские обноски, с разлезшейся шляпой на голове. Комната будет пустая, в лицо ей повеет запахом мертвечины и гарью от сальных свечей. На стенах, влажных от сырости, намерзнет лед; ветер будет дуть в разбитые окна и сотрясать щелястую дверь. И она станет перед дверью и медленно нажмет ручку, не решаясь войти. Медленно, медленно откроется дверь, в комнату заглянет робкое, измученное, маленькое лицо, и глаза будут искать... Дверь останется открытой, тщедушное тело опустится на скамью, голова склонится к коленям, глаза начнут медленно смыкаться и закроются навсегда; губы еще будут шевелиться, шепча: «Приди, почему тебя нет так долго? Давно уже прошла весна, приди!» Прошепчут и умолкнут навсегда... На стенах будут блестеть заледеневшие капли, ветер будет дуть через сени и разбитые окна.
— Останься, Францка, не уходи! — вскрикнула мать во сне, и обе разом проснулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47