В этом обществе Михов чувствовал себя как дома: сам он говорил немного, слушал других и мечтал. Среди них он был единственным, кто ни на секунду не мог забыть о своих тяготах. Не то чтобы он думал о них беспрестанно— нет, они таились за спиной, черные и огромные, и он все время помнил, что они ждут и что скоро вновь придет час, когда они схватят его за горло.
Он не мог отогнать от себя ни заботы, ни мечты, которые приходили, когда он был измучен, пьян и желал себе смерти. Мечты приходили, и Михов отдавался им, обрадованный и счастливый. Воображение его питалось само собой и разыгрывалось тем сильнее, чем дальше уводило его от реального существования. Его настоящей жизнью стали мечты, на них он тратил все свои силы, весь свой разум без остатка, и, когда сознание пробуждалось, руки его повисали, он ходил сгорбившись, шаткой, вялой походкой, как чахоточный, Михов больше не понимал того, что делается вокруг: когда глаза его постепенно начинали видеть и мечты рассеивались, он пугался и бежал за ними вдогонку. Он уже вообще не хотел смотреть, ибо и так знал, что он увидит, если протрет глаза и взглянет вокруг трезво. Но боялся он не бедности, не забот — Михов бежал от стыда, столь жгучего и страшного, что он сломился бы под его тяжестью, если б поддался ему. Он ощущал этот стыд, но старался защититься от него, одурманивая себя водкой и вымыслами, чтобы только не думать о нем. И все-таки знал, что придет час, когда спасения не будет и не останется пути для бегства, и ему было страшно...
Надвинулась осень, окна дребезжали от порывов ветра, и в пустынной комнате стало холодно, как на дворе. Дети сидели с озябшими лицами, на улицу их уже не тянуло. И тогда случилось то, что Францка, проснувшись утром, не знала, куда пойти. Едва светало; она сидела на постели и думала, думала мучительно, и в мыслях обошла с протяну гои рукой весь городок, от дома к дому, но отовсюду ее гнали с порога. Она повсюду была должна, во всех лавках, в пекарне, всем соседкам, и знала, что не заплатит долгов никогда. Страшны были эти долги; по улицам она ходила торопливо, опустив глаза, боясь, как бы ее не окликнули: «Миховка, когда же вы отдадите долг?» И явственно слышала, как за спиной говорят: «Это все равно что кража; глупо верить таким людям — возьмет в долг, а потом и не показывается!» — «Люди добрые,— отвечала беззвучно Францка,— трое детей у меня дома, трое детей, которые вам ничего не сделали и которые голодают... голодают... голодают!» Она вздрогнула, сидя на кровати,— за окном уже рассвело, тусклый свет сочился в комнату. Там, на полу, лежали они, все трое под одним одеялом, прижавшись друг к другу, на щеках чуть видный румянец, ротишки открыты... Францка застонала вслух, муж почти проснулся, повернулся, махнул рукой, потом подтянул одеяло повыше и опять заснул.
Францка встала, оделась и пошла к сапожнику. Одолжила хлеба, кофе и сахару и вернулась домой осторожно, чтобы никого не разбудить. Надела сапоги, закуталась в теплую зимнюю шаль и тихонько разбудила мужа, который удивленно уставился на нее мутными, заспанными глазами.
— Свари кофе, Тоне, на столе лежит хлеб, я приду к обеду...— Она хотела сказать еще что-то, может быть, ждала его вопроса, остановившись перед дверью. Он повернулся на другой бок и молчал, пытаясь догнать исчезающий приятный сон...
Францка отправилась в трудный путь. Уже с первых шагов она почувствовала усталость в ногах от тяжести, лежавшей на сердце. Она быстро подымалась в гору по замерзшей дороге. На другом склоне холма начался лес, низкие, редко разбросанные деревья уже совсем оголились, то тут, то там висел желтый листок и трясся на ветру. Кругом лежали холмы, одни наполовину голые, другие поросшие елями и буком. Унылое это было место, созданное для бедняков и отверженных. К косогорам лепились одиноко стоящие дома; вдали звонил колокол убогой церковки, звонил жалобно, точно вздыхал. Францка перекрестилась и помолилась вслух; далеко вокруг не было ни души.
Она направлялась к матери, ходу было три часа, и, чем ближе подходила она к родной деревне, тем ей становилось страшней, временами она останавливалась, не в силах идти дальше, но что-то жестко и беспощадно хватало ее за руку и толкало вперед... «Дети голодные, голодные!..»
Три года прошло с тех пор, как она последний раз была у матери. Тогда как раз родился третий ребенок, и Францка через несколько дней после родов встала и двинулась в дальний путь... Теперь она вспомнила тот путь и то время и снова остановилась и застонала... Это было зимой, Францка шла, проваливаясь, по глубокому, неука-танному снегу. Дома ее нетерпеливо ждали, она шла пустынной дорогой и непрестанно видела их перед собой, мужа и детей, они смотрели на нее вопрошающими, голодными глазами. Было зябко, снова пошел снег, поднялся ветер, с веток валились снежные пласты. До матери она добралась измученная и больная, открыла дверь и тотчас опустилась на сундук, не сумев поздороваться, прислонилась к стене, в глазах потемнело. Мать сидела за столом и пила кофе. На Францку она едва взглянула. Кончив пить, мать спросила:
— Зачем ты опять пришла?
Услышав раздраженный голос матери, Францка очнулась и стала думать, как ее просить.
— Мама, девочке всего неделя — мы ее окрестили Францкой...— Мать молчала, и Францка продолжала еще тише, запинаясь и глядя себе под ноги: — У нас даже на хлеб нету... ни гроша в доме...
Мать холодно заметила:
— Так почему же он не работает?
— Вы ведь знаете, он все время без работы... с самой свадьбы.
— Что посеешь, то и пожнешь, я тебе говорила. Вот и получила свое!
Мать встала и не торопясь понесла горшки в кухню; вернулась она не скоро и вела себя так, будто в комнате никого нет. Села к печке, нашла очки, взяла в руки календарь и стала читать. Францка торопилась, она видела, как быстро движется большая стрелка на стенных часах, но заговорить боялась. Она проголодалась, хотелось выпить чашку кофе; но мать не шевелилась.
— Даже на хлеб нету ни гроша,— через некоторое время повторила она умоляюще и добавила еще тише: — Мама, одолжите мне гульден...
В ту же минуту мать бросила календарь на стол и сняла очки. Францка вся сжалась — она ждала бранных слов, которые не раз обрушивались на нее, как град ударов, и она стонала под ними, не в силах ответить или просить пощады. Но на этот раз ее ждало другое, страшное,— мать попрекнула Францку тем, что у нее нет отца. Францка не поняла — ее будто обухом ударило. «Ты, у которой отца нет!» — остальных слов она уже не слышала. Она дрожала и смотрела на мать большими испуганными глазами.
— Что вы сделали, мама!
Мать замолчала. Она подошла к постели, вытащила из-под подушки чулок и швырнула гульден на пол, не глядя на Францку. Монета покатилась по полу, покрутилась около стола и в конце концов исчезла под сундуком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47