— Неужели нельзя получить этот дурацкий пропуск у какого-нибудь чиновника, — ворчала Элина, недовольная задержкой. Впрочем, ворчала она для успокоения совести; на самом деле ей хотелось повидать владыку степей.
— Ханская пайцза — самая надежная, — возразил Эйрих. — Никто не имеет полномочий выдавать такие, кроме него самого. Конечно, какой-нибудь нойон или туменный тоже могли бы предоставить нам охранный знак, но он был бы значим лишь для их подчиненных, а не для всей степи.
— А вообще ехать через степь — это самый короткий путь? Может, лучше было спуститься к морю на одном из кораблей этих торговцев? — продолжала очищать совесть Элина.
— Если в здешних местах и есть кто-то более опасный и коварный, чем степняки, то это торгующие с ними купцы. Для них взять с человека деньги за проезд, а потом продать его в рабство — значит сделать хороший бизнес, — ответил Эйрих.
— Интересно, — задумчиво произнесла графиня, — а что будут делать луситы, когда закончат переговоры? Ведь они не смогут подняться обратно по Омоле. Выше по течению река скована льдом.
— Насколько мне известно, корабли тоже спустятся к морю, но по правому рукаву дельты, и пойдут потом не на восток, а на запад. По всей видимости, они переждут зиму в южных портах. А освобожденным пленникам и части воинов для их охраны придется возвращаться домой пешком. Впрочем, на ладьях для них все равно недостаточно места.
— Разутыми и раздетыми — в луситскую зиму?
— Не все содержимое трюмов ладей предназначено для выкупа. Часть пойдет на то, чтобы хоть как-то одеть и обуть освобожденных. Кстати, если одежда будет куплена на местном базаре, то некоторым из них могут достаться их собственные вещи, некогда сорванные с них степняками.
— И все же это сопряжено с большими неудобствами. Не проще было отложить посольство до весны?
— Полагаю, те, ради кого оно организовано, предпочли бы идти домой босиком по снегу, нежели оставаться еще на несколько месяцев рабами кочевников. К тому же к весне многие из них были бы уже распроданы работорговцам и увезены на восток.
Графиня почувствовала стыд за свое «рациональное» предложение подождать до весны; ведь и сама она не стала поступать так же, а пустилась в путь, едва узнав о постигшей принца беде.
Этот разговор происходил снаружи их временного жилища. Внутри делать было нечего, но и далеко отходить от шатра Элина обоснованно опасалась. В данный момент она наблюдала за мальчишкой, гарцевавшем вдоль окраины стойбища. Тому было лет десять, но он весьма уверенно держался в седле, и жеребец, судя по всему, молодой и горячий, повиновался ему. Несмотря на юный возраст, на поясе у мальчишки висела сабля, хоть и укороченная, но все же вполне настоящая, способная убить человека. Элина улыбнулась, вспоминая себя в этом возрасте. Однако здесь, похоже, подобное не было экзотикой — конечно, среди детей мужского пола.
— Вот потому я и говорю, что мы должны благодарить судьбу, остановившую кочевников у Хурлуцкого моря, — сказал Эйрих, словно прочитав ее мысли. — Дело даже не в том, что они весьма многочисленны. Дело в подходе. На Западе воин — это профессия, а здесь — половой признак. В степи мужчина и воин — синонимы. Конечно, им не хватает стратегических построений военной науки, они сражаются по-варварски, налетают с визгом и гиканьем большой толпой, имея как минимум трех-пятикратное преимущество в численности; грамотно организованная оборона опытных, не склонных к панике бойцов способна серьезно их сконфузить. И все же мне бы не хотелось наблюдать битву между западными армиями и степными ордами.
Наконец на третий день за ними явился посланец от хана. Эльф в последний момент оробел и хотел остаться в юрте, но степняк сделал властный жест, приказывая всем троим следовать за ним, оставив при этом в юрте оружие.
И вот, пройдя между потрескивающими и чадящими факелами, Элина с любопытством вступила под полог огромного шатра. В нос шибануло вонью немытых тел, прогорклого масла и перебродившего кислого кобыльего молока. После ясного солнечного утра снаружи внутри казалось совсем темно; но наконец глаза Элины привыкли к тусклому свету масляных плошек, и она смогла рассмотреть грозного степного повелителя, власть которого признавали на территориях, в несколько раз превышавших по площади крупнейшее из королевств Запада.
Перед ней на алой подушке, скрестив ноги в остроносых войлочных сапожках, сидел старый жирный степняк с выбритой наголо непокрытой головой. Он был облачен в расшитый золотом парчовый халат, препоясанный золоченым же поясом с пышными кистями. К поясу была прицеплена внушительных размеров сабля в украшенных драгоценными камнями ножнах. Глядя на этого обрюзгшего старика, трудно было поверить, что некогда он был могучим и грозным воином, бесстрашно скакавшим во главе своего тумена и не раз первым врубавшимся во вражеский стан; в те годы удар его сабли способен был развалить человека надвое до седла. Теперь Курибай извлекал оружие из ножен лишь для того, чтобы перед своим шатром собственноручно рубить головы заподозренным в нелояльности нойонам; на это у него сил еще хватало.
По левую руку от хана на подушке поменьше восседал его сын Судэбай, а по правую — приближенный воевода Бахтакыр. Эти двое ненавидели друг друга; хану это было прекрасно известно и полностью его устраивало — он видел в этом гарантию собственной безопасности и не упускал случая подлить масла в огонь. То, что собственного сына он посадил лишь по левую руку, а безродного Бахтакыра, возвысившегося из простых кочевников благодаря военным талантам
— по правую, было одним из таких штрихов. По обе стороны от врагов стояло по телохранителю с обнаженной саблей, а чуть ближе к вошедшим, между ханом и воеводой, на покрывающей пол циновке примостился толмач.
Хан вяло шевельнул рукой, приказывая чужеземцам не подходить ближе и садиться. Те опустились на циновку, скрестив ноги. Курибай словно нехотя произнес несколько слов, и толмач открыл было рот переводить (вероятнее всего, на луситский), однако Эйрих уже отвечал хану на языке степняков. Курибай принял это как должное; скорее он был недоволен тем, что двое других путешественников недостаточно грамотны, чтобы говорить на его языке. После обмена несколькими фразами с повелителем степей Эйрих обернулся к своим спутникам.
— Хан хочет, чтобы мы рассказали ему про свои страны, — произнес он, мешая тарвилонские и луситские слова, причем произнося последние с жутким западным акцентом — должно быть, в расчете, что эльф его поймет, а толмач
— нет. — Я сказал, что Эрвард из Тарвилона, а Йорен — из Столенхейма. Пусть каждый из вас говорит на своем родном языке, я буду переводить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213