– Не самый лучший любовник в моей жизни.
– Размер важен.
– Не знаю. Фактически, я никогда…
– Ох, знаешь. Просто не знаешь, что знаешь.
– Джонни Кэш, – сказал я, – помоги мне, Джонни.
– Слышите?
– По-моему, я слышу призрак.
– Ш-ш-ш. Может, он здесь, среди нас.
– Девочки, имейте совесть.
– Почему он зовет Джонни Кэша? Имеет в виду Дайона. Того, который поет свою песню.
– Теперь он считает себя Джонни Кэшем. Но он не Джонни Кэш.
– Это мы в черном.
Тогда у меня еще были ноги – так, по крайней мере, я думал, и бросился бежать.
Керри схватила меня за руку.
– Я не хотела сюда приезжать, они меня уговорили. Разве не видишь – мы просто стараемся напугать тебя, обновить, сделать лучше. Напугать, чтобы выгнать из мира, который ты построил.
– У меня нет бамперных наклеек! – крикнул я, словно у меня еще был рот, и вырвался в дверь на большую дорогу. – Вы все хотите меня убить. Все заодно.
Они гнались за мной – призраки или любовницы, или то и другое, – но я бежал быстрее, меня несли сверхъестественные ноги или, возможно, вид гроба, где, по их утверждению, лежал какой-то старый я.
Увидел в миле на дороге восемнадцатиколесный трейлер, чертовски похожий на тот, что стоял на стоянке у Джайант-Тревел-плаза. Даже наверняка узнал бейсболку дальнобойщика. Я бежал и бежал средь машин, размахивая руками, как флагами. А потом скушал семьдесят тысяч фунтов стали и стекла.
Землетрясение в восемь баллов – сильное

Слушай. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Еще чуть потерпи.
Погрейся на галогенном солнце Господнем. Пыхни трубкой,
Спой оду. Скоро все откроется.
Увидишь своих слетающих ангелов – белого, красного.
А пока пусть зреет виноград, звучит песня.
Ступай по свежей траве. Время есть, полным-полно времени.
Просто зовите меня Джонни Бодхисатва.
Это не самоубийство. Совсем наоборот.
Угу, вот каков замысел. Включи телевизор.
Пролистай Коран, Библию, испытай трепет.
Чудо? Нет. Сюда. Скорей…

Ноль
Я стал бродягой другого типа – на каталке по больничной палате. Бывшие любовницы навещали, но я предупредил сестру:
– Никого не пускать, кроме Джейни и Фло.
– А?
– Это моя песня.
– Какая песня?
Я парковался на койке несколько недель, потом началась реабилитация. Руки окрепли. У меня появились железные кулаки, но я никуда не двигался. Прочие части тела ослабли, ног почти не осталось – ампутированы по колено. Парализован ниже пояса. Нечего и говорить, репродукция исключена, нечего даже пытаться. Они мне отомстили или я им? Мать постоянно звонила, я бросал трубку.
Страшно хотелось домой. Хотелось увидеть Рози, убедиться, что на этом переломном повороте мы снова сойдемся, помиримся. Но Рози так и не появилась. В машине она уже не поместится, в самолете – тем более.
Зимой, наконец, меня выпустили. Отвезли в аэропорт в специальном фургоне, погрузили, как груз. Через час выгрузили и в другом специальном фургоне доставили домой.
Рози не сильно была рада видеть меня.
– Дорогой Джон, – сказала она.
Я не понял, потому что это прозвучало как: «Дорогой Джон, что я наделала?»
– Все женщины хотели меня убить, а не просто одна.
Она смотрела на меня, качая головой.
– Почему ты не отвечал, когда мать звонила в больницу? И почему мне сейчас не отвечаешь? Почему никому не хочешь отвечать?
– Зачем мне с ней разговаривать? Что она может сказать, кроме му-му, ля-ля-ля, надо истребить косоглазых, евреев, арабов?
– Вот телефон. Сам звони. Просто поговори с ней. Пожалуйста, Джон.
Что мне терять, кроме рук, туловища выше пояса и головы? Не придется слишком далеко идти, прежде чем я засну, но, с другой стороны, дольше добираться. Ради бога, надеюсь, что не слишком долго.
– Чего тебе надо? – спросил я у своей мнимой матери.
– Ну, это…
Проклятый голос, антиматеринский рев из поддельной утробы, кухонный фартук, обмотанный вокруг моей шеи, скалка над моей головой.
– Это… была как бы шутка, – объяснила она.
– Пожалуй, я сейчас брошу трубку.
– Нет, Джон, ты не все знаешь. Это я написала письмо. Один мой приятель послал его из Сан-Диего. Начнем с того, что об этом знали только мы с Рози. Знали, что ты вот-вот отправишься бродяжничать.
Мне бы следовало удивиться. У меня должен был бы случиться сердечный приступ. Но порой знаешь, что будет, прежде чем понимаешь, что знаешь.
– Теперь я уже никогда не буду бродяжничать, да?
– Но ведь ты же не знаешь, почему бродяжничаешь. Одна я знаю. Ну, Рози тоже – я ей рассказала, только ей. Потом она, наверно, связалась с одной твоей старой подружкой и предупредила, а та дальше передала. – Мать вздохнула. Как сказать то, что она собиралась сказать? Потому что она собиралась сказать нечто такое, чего мне не хотелось бы слышать. – Помнишь? Мне приходилось жестоко пороть тебя, чтобы ты не носил мои вещи. Бывало, прихожу домой… Что ж, чего от тебя еще ждать? Поэтому твой папаша со своей шлюхой тебя бросили. Тоже просто не знали, что делать, когда увидели. Чуть мозги не свихнули, черт побери, когда врачи преподнесли им бомбу. И подбросили ее мне. Тебя, я имею в виду.
– Ты о чем это, черт побери? Я был еще младенцем.
– Младенцем, да только никто не мог разобрать, мальчиком или девочкой. Неудивительно, что с тобой было столько хлопот. Сплошная кожа, вся в складках. Откуда мне было знать? Доктор Спок на этот счет ничего не пишет.
– А свидетельство о рождении? В графе «пол» написано «мужской».
– Загляни. Там написано «амбивалентные гениталии».
– Что это за чертовщина – амбивалентные гениталии?
– Двойственные, – подсказала Рози. – Она имеет в виду, двойственные.
– Наверно, решили, что это врожденный дефект от напалма. Понимаешь, ты мог родиться и мальчиком, и девочкой, или вообще никем. Таким твой отец с его сукой тебя и оставили – вообще никем.
Я посмотрел на Рози, а та на меня не взглянула. Теперь память вернулась: я прокрадывался в комнату матери, натягивал ее колготки до самой шеи. Вспомнилось, будь я проклят, как она их с меня стаскивала и хлестала, не глядя, лупила так часто, что нечего удивляться, почему я не протестовал, получая от Рози сучьи оплеухи. Секс тоже разъяснился – я знал, чего хотят женщины. Разумеется, знал, чего они хотят, практически будучи одной из них. Взмахом ножа принужденный носить трусы вместо колготок, вечно стремился забраться в тело, где, пожалуй, чувствовал себя спокойнее, чем в своем собственном взбудораженном тестостероном доме далеко от дома.
– Мне пришлось принимать решение. Я подумала, что ты больше похож на мальчика, чем на девочку. Врачи сделали все возможное. Тогда еще не было таких продвинутых методов, как теперь. У меня оставалась армейская страховка твоего отца, мы нашли хирурга. Подтянули там, подшили тут, где-то залатали, что-то вывернули наизнанку. Не знаю, что за хреновину они сделали, но превратили тебя в мальчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38