Я включил мотор, опустил стекло со стороны пассажирского сиденья.
– Садись.
– Нет.
– Садись, Азаль!
Она пошевелила губами – нет. Я подал машину назад, но не смог. Не хватило… не знаю чего, но не смог.
– Поедем, пока не приехали копы.
Она зашагала к машине.
– Отвези меня домой.
– Хорошо.
– И он тоже сказал: «Хорошо».
– Хорошо.
За нами по кладбищу поднималась пыль. Я представил себе прицепившийся к выхлопной трубе хвост из скелетов, большие берцовые и бедренные кости, черепа, подпрыгивавшие и катившиеся в пятидесяти футах за автомобилем. Мог только пожелать, чтоб один из них принадлежал моей матери, не родной, а другой. «Другой» ее называла Азаль еще в средней, а потом в высшей школе, в которой до сих пор училась, на что я легко поставил бы десять тысяч долларов. Изучала философию, точней, феноменологию женской иероглифики. Какое-то дерьмо собачье. Очень искусно ткала свой ковер, причем нити ложились так плотно, что свет сквозь них не просачивался, иллюзия всегда сохранялась. Я вновь вспомнил, почему любил ее и ненавидел. Неразгаданная Азаль стояла где-то между Дурочкой и Другой. Даже тогда я себе говорил: «Не докапывайся. Это пустыня. У тебя нет карты».
– Как идет учеба?
– Через год закончу. Много пропустила после печальных событий.
– Наверняка наверстаешь.
– Я отлично успеваю.
Она была не одинока, что тоже доводило меня до белого каления, иссушая в жару. На память пришли литании в барах, где я тысячу раз проводил свои старые религиозные церемонии после подобных случаев.
Напивался, звонил Азаль из автомата, но мы никогда не выходили из тупика, не говоря уже о заключении перемирия. Я рывком вешал трубку, еще выпивал, вновь звонил. Она все сильней злилась. В конце концов я тащился домой, ждал ее возвращения оттуда, куда она упорхнула. Умирал в ожидании. Кто знает, куда отправилась. Может, вернулась к родителям, может быть, навещает одного из многочисленных «друзей» мужского пола. Выставляла мне подозрительные условия, например, предлагала пойти в гости, прикинувшись, будто мы с ней не пара. Жизнь с Азаль была очень похожа на пьянство: чем больше дерьма она преподносила, тем больше я его принимал, отказываясь понимать, что она со мной делает, постоянно повторяя себе, что дальше будет лучше.
Когда она сидела за рулем, можно было запросто поставить десять тысяч риалов, что скоро свернет, остановит машину, прикажет мне выйти. Я, как в ловушке, оказывался посреди какого-нибудь пригородного квартала, где не видно ни одного такси, автобусы ходят раз в два часа, а чтоб выйти из того квартала, требуются еще два часа. Однако на этот раз за рулем сидел я, мы ехали домой. Дым шел у нее чуть ли не из ушей – ту-ту-у-у, – поезд в любую секунду грозил сойти с рельсов. Она пыхала гневом. Наша пара составлена вовсе не на небесах.
Свернули на подъездную дорожку.
– Дальше что?
– Ты о чем это? Проваливай в задницу, счастливого пути.
– Даже переночевать не позволишь? На диване…
– Имеется в виду, на папином диване?
– Теперь это твой диван, Азаль. После смерти вещи меняют хозяев. Он хотел, чтобы диван достался тебе.
Она вылезла из машины. Я знал – хочет проверить, хватит ли у меня духу войти за ней в дом. Так я и сделал, хотя не потому, что духу хватило. Мне предстоял еще долгий путь, который я пока не осмыслил. За два дня проехал больше, чем за много лет. Дома поход в сортир представлял собой десятиборье. Здесь, в угаре, чувствуя, как под ногами дрожит земля перед следующим легким землетрясением, я нуждался в передышке.
Догнал ее у дверей, она их открыла, не говоря ни слова. Я вошел и упал на диван. Она села в кресло напротив меня, качая головой.
– Любое личное дело превращается в политическое. Кругом политика.
– Ох, Боже. Парень просто делал свое дело. Люди, мимо которых мы ехали по дороге к могилам, наверняка сразу выхватили сотовые телефоны. И сообщили типу в фургоне, что тут разъезжают какие-то ненормальные. Он был обязан нас выставить. А если бы мы не уехали, обязан был вызвать полицию. Потом к нам подвалил бы какой-то говнюк из полиции на слоновьих ножищах – так что я поступил абсолютно разумно.
– Нет, это как раз политика.
Я часто понимаю обезьянью жажду насилия, желание двинуть кому-нибудь костью в лоб. Азаль мне нередко внушала такое желание, и внушила теперь. Она мне перечила. Угнетала меня. Расстреливала из пулемета мои мозги. Изрешечивала, посмеиваясь над пробитым телом, сквозь которое сочился свет. Я был уткой в никогда не закрывавшийся охотничий сезон.
Потом она сказала ни с того ни с сего, должно быть, чтоб снова меня испытать:
– Ну, давай.
– Чего?
Азаль стала расстегивать кофточку. Ох, нет, только не сейчас. Джонни, Джонатан и, тем более, Джон Томас сейчас просто не может.
– Не слишком удачная мысль возобновлять отношения.
– Кто сказал, будто мы возобновим отношения?
– Я устал.
– Сама справлюсь.
Тут я понял – вот это политика. Все, что угодно, только не секс. Азаль пристроилась рядом, началась возня.
– Может быть, это я хочу тебя убить, – прошептала она, хоть, наверно, подразумевала герменевтическое исследование лингвистического использования садомазохистских откровений Эдипа на кушетке у психиатра.
Мне надо было б взглянуть на собственные ступни, не вынесены ли туда сноски. Я сдался – будь что будет.
А потом вдруг, приложив больше силы, чем намеревался, столкнул ее с себя. Она грохнулась на пол, чуть не ударилась головой о журнальный столик, взглянула на стекло, едва не ткнувшись в него лицом, а потом на меня.
– Ты сделал мне больно.
– Дай передохнуть.
– Ты это сделал нарочно. – Она указала на портрет шаха. – Мой дядя работал в САВАК. Знаешь, что такое САВАК?
– Угу, угу, секретная шахская служба. Не сумели вернуть его, перебрались сюда. Теперь служат на автозаправках, да? Или спиртным торгуют. Я несколько раз покупал бутылки у пары бывших палачей. Похоже, ты мне угрожаешь?
– Правильно. А теперь проваливай отсюда к чертовой матери. Раздевайся. В этой одежде ты не уйдешь.
Я переоделся в ванной, а выйдя, увидел, что она зачем-то направилась в гараж. Бросился к своей машине, повернул ключ зажигания – двигатель не завелся.
Посмотрел на открытую дверь гаража с алюминиевыми жалюзи, за которыми виднелись ее ноги. Машина не заводилась. Азаль целиком появилась в дверях. С какой-то жестянкой в руках. Зажигание не срабатывало. Она зашагала к машине. При следующей попытке мотор чуть не заурчал, но, хрипнув заглох. Я снова повернул ключ, а она успела сорвать с банки крышку и вывести синей краской на капоте слово «ТРАХНУТАЯ» над «ЖОПОЙ».
– Какого хрена…
Мотор затарахтел. Я повел машину задним ходом по подъездной дорожке, она догнала, вцепилась в ручку дверцы, рванула, плеснула мне краской в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Садись.
– Нет.
– Садись, Азаль!
Она пошевелила губами – нет. Я подал машину назад, но не смог. Не хватило… не знаю чего, но не смог.
– Поедем, пока не приехали копы.
Она зашагала к машине.
– Отвези меня домой.
– Хорошо.
– И он тоже сказал: «Хорошо».
– Хорошо.
За нами по кладбищу поднималась пыль. Я представил себе прицепившийся к выхлопной трубе хвост из скелетов, большие берцовые и бедренные кости, черепа, подпрыгивавшие и катившиеся в пятидесяти футах за автомобилем. Мог только пожелать, чтоб один из них принадлежал моей матери, не родной, а другой. «Другой» ее называла Азаль еще в средней, а потом в высшей школе, в которой до сих пор училась, на что я легко поставил бы десять тысяч долларов. Изучала философию, точней, феноменологию женской иероглифики. Какое-то дерьмо собачье. Очень искусно ткала свой ковер, причем нити ложились так плотно, что свет сквозь них не просачивался, иллюзия всегда сохранялась. Я вновь вспомнил, почему любил ее и ненавидел. Неразгаданная Азаль стояла где-то между Дурочкой и Другой. Даже тогда я себе говорил: «Не докапывайся. Это пустыня. У тебя нет карты».
– Как идет учеба?
– Через год закончу. Много пропустила после печальных событий.
– Наверняка наверстаешь.
– Я отлично успеваю.
Она была не одинока, что тоже доводило меня до белого каления, иссушая в жару. На память пришли литании в барах, где я тысячу раз проводил свои старые религиозные церемонии после подобных случаев.
Напивался, звонил Азаль из автомата, но мы никогда не выходили из тупика, не говоря уже о заключении перемирия. Я рывком вешал трубку, еще выпивал, вновь звонил. Она все сильней злилась. В конце концов я тащился домой, ждал ее возвращения оттуда, куда она упорхнула. Умирал в ожидании. Кто знает, куда отправилась. Может, вернулась к родителям, может быть, навещает одного из многочисленных «друзей» мужского пола. Выставляла мне подозрительные условия, например, предлагала пойти в гости, прикинувшись, будто мы с ней не пара. Жизнь с Азаль была очень похожа на пьянство: чем больше дерьма она преподносила, тем больше я его принимал, отказываясь понимать, что она со мной делает, постоянно повторяя себе, что дальше будет лучше.
Когда она сидела за рулем, можно было запросто поставить десять тысяч риалов, что скоро свернет, остановит машину, прикажет мне выйти. Я, как в ловушке, оказывался посреди какого-нибудь пригородного квартала, где не видно ни одного такси, автобусы ходят раз в два часа, а чтоб выйти из того квартала, требуются еще два часа. Однако на этот раз за рулем сидел я, мы ехали домой. Дым шел у нее чуть ли не из ушей – ту-ту-у-у, – поезд в любую секунду грозил сойти с рельсов. Она пыхала гневом. Наша пара составлена вовсе не на небесах.
Свернули на подъездную дорожку.
– Дальше что?
– Ты о чем это? Проваливай в задницу, счастливого пути.
– Даже переночевать не позволишь? На диване…
– Имеется в виду, на папином диване?
– Теперь это твой диван, Азаль. После смерти вещи меняют хозяев. Он хотел, чтобы диван достался тебе.
Она вылезла из машины. Я знал – хочет проверить, хватит ли у меня духу войти за ней в дом. Так я и сделал, хотя не потому, что духу хватило. Мне предстоял еще долгий путь, который я пока не осмыслил. За два дня проехал больше, чем за много лет. Дома поход в сортир представлял собой десятиборье. Здесь, в угаре, чувствуя, как под ногами дрожит земля перед следующим легким землетрясением, я нуждался в передышке.
Догнал ее у дверей, она их открыла, не говоря ни слова. Я вошел и упал на диван. Она села в кресло напротив меня, качая головой.
– Любое личное дело превращается в политическое. Кругом политика.
– Ох, Боже. Парень просто делал свое дело. Люди, мимо которых мы ехали по дороге к могилам, наверняка сразу выхватили сотовые телефоны. И сообщили типу в фургоне, что тут разъезжают какие-то ненормальные. Он был обязан нас выставить. А если бы мы не уехали, обязан был вызвать полицию. Потом к нам подвалил бы какой-то говнюк из полиции на слоновьих ножищах – так что я поступил абсолютно разумно.
– Нет, это как раз политика.
Я часто понимаю обезьянью жажду насилия, желание двинуть кому-нибудь костью в лоб. Азаль мне нередко внушала такое желание, и внушила теперь. Она мне перечила. Угнетала меня. Расстреливала из пулемета мои мозги. Изрешечивала, посмеиваясь над пробитым телом, сквозь которое сочился свет. Я был уткой в никогда не закрывавшийся охотничий сезон.
Потом она сказала ни с того ни с сего, должно быть, чтоб снова меня испытать:
– Ну, давай.
– Чего?
Азаль стала расстегивать кофточку. Ох, нет, только не сейчас. Джонни, Джонатан и, тем более, Джон Томас сейчас просто не может.
– Не слишком удачная мысль возобновлять отношения.
– Кто сказал, будто мы возобновим отношения?
– Я устал.
– Сама справлюсь.
Тут я понял – вот это политика. Все, что угодно, только не секс. Азаль пристроилась рядом, началась возня.
– Может быть, это я хочу тебя убить, – прошептала она, хоть, наверно, подразумевала герменевтическое исследование лингвистического использования садомазохистских откровений Эдипа на кушетке у психиатра.
Мне надо было б взглянуть на собственные ступни, не вынесены ли туда сноски. Я сдался – будь что будет.
А потом вдруг, приложив больше силы, чем намеревался, столкнул ее с себя. Она грохнулась на пол, чуть не ударилась головой о журнальный столик, взглянула на стекло, едва не ткнувшись в него лицом, а потом на меня.
– Ты сделал мне больно.
– Дай передохнуть.
– Ты это сделал нарочно. – Она указала на портрет шаха. – Мой дядя работал в САВАК. Знаешь, что такое САВАК?
– Угу, угу, секретная шахская служба. Не сумели вернуть его, перебрались сюда. Теперь служат на автозаправках, да? Или спиртным торгуют. Я несколько раз покупал бутылки у пары бывших палачей. Похоже, ты мне угрожаешь?
– Правильно. А теперь проваливай отсюда к чертовой матери. Раздевайся. В этой одежде ты не уйдешь.
Я переоделся в ванной, а выйдя, увидел, что она зачем-то направилась в гараж. Бросился к своей машине, повернул ключ зажигания – двигатель не завелся.
Посмотрел на открытую дверь гаража с алюминиевыми жалюзи, за которыми виднелись ее ноги. Машина не заводилась. Азаль целиком появилась в дверях. С какой-то жестянкой в руках. Зажигание не срабатывало. Она зашагала к машине. При следующей попытке мотор чуть не заурчал, но, хрипнув заглох. Я снова повернул ключ, а она успела сорвать с банки крышку и вывести синей краской на капоте слово «ТРАХНУТАЯ» над «ЖОПОЙ».
– Какого хрена…
Мотор затарахтел. Я повел машину задним ходом по подъездной дорожке, она догнала, вцепилась в ручку дверцы, рванула, плеснула мне краской в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38