– Давай сядем под этим деревом.
Наступило молчание.
– Минуточку. Я только сниму куртку.
«Влюбленные», – подумал Хэнк, и моментально почувствовал сильное замешательство. Он разжал кулаки. Битвы не будет, только сцена у балкона. Он мрачно улыбнулся. Единственное, что ему сейчас следовало сделать – это как можно быстрее и тише выбраться отсюда…
– Приятное место, – сказал парень. – Приятное и прохладное. Сюда от реки дует ветерок.
– Я люблю реку, – ответила девушка. – Мне нравится смотреть на огни. Меня всегда интересует, куда плывут пароходы.
– Хочешь сигарету? – спросил парень.
– Вообще-то я не курю.
– Я видел, как ты курила, – заметил парень.
– Да, но вообще-то я не курю.
Парень рассмеялся. В темноте Хэнк едва различал фигуры парня и девушки, сидевших на земле. Парень чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете девушки Она сидела к Хэнку спиной, и все, что он мог заметить в неожиданном свете зажженной спички – это удивительной красоты светлые волосы. Спичка погасла.
– Я рад, что мы ушли оттуда, – сказал парень. – Самый скучный вечер, на котором я был за последние годы.
– Смертельная скука, – согласилась девушка.
Лежа на спине, Хэнк пытался найти путь к бегству. Ему не хотелось ни спугнуть, ни смутить эту парочку, и в то же время не хотелось быть невольным слушателем их юношеского щебетания. К несчастью, единственный путь, ведущий на улицу, проходил мимо пары, сидевшей под огромным деревом справа от тропинки. Вздохнув, Хэнк покорился своей судьбе.
– Между прочим, сколько тебе лет? – спросил парень.
– Тринадцать. В общем-то, почти четырнадцать. В конце месяца мне будет четырнадцать.
– Ты еще совсем ребенок, – сказал парень.
– Ну, не такой уж ребенок. А тебе сколько?
– Шестнадцать.
– Я была знакома с ребятами постарше.
– Да?
– Конечно.
– Хотя, должен признаться, ты выглядишь гораздо старше.
– Старше чем четырнадцать? Сколько бы ты дал мне лет?
Парень подумал, затем сказал:
– Я бы дал тебе по крайней мере лет пятнадцать.
– Так много!
– Не волнуйся.
– Приятно так беседовать, – сказала девушка. – Тебе трудно разговаривать с людьми?
– Иногда. Хотя с тобой мне легко говорить.
– Мне с тобой тоже приятно разговаривать. Особенно трудно со старшими, правда?
– Да. Я ненавижу говорить со старшими. От разговоров с ними у меня мороз по коже. Я имею в виду обычных стариков. Ты понимаешь. Что-нибудь лет сорок – сорок пять.
– Да. Сколько лет твоим родителям?
– Они слишком старые, – ответил парень и засмеялся.
– Мои не очень старые. – Девушка помолчала. – Но с ними ужасно трудно говорить, правда? Ты с ними делишься?
– Нет.
– Почему?
– Ну, помню, как-то стал рассказывать отцу о том, что я и еще двое ребят заключили трехстороннее соглашение накопить денег, чтобы купить автомашину, когда мы станем достаточно взрослыми: понимаешь? Я тебе скажу, это было очень сложно, так как мы собирались по субботам и воскресеньям чистить подвалы, продавать старье и все такое, понимаешь? Я потратил почти полчаса, объясняя ему это, а он только взглянул на меня и говорит: «Молодец, Лонни». Как тебе это нравится? Я полчаса выворачиваю себя наизнанку, стараясь объяснить ему это, а он даже и не слушал меня, можешь себе представить? Так что после этого я решил: черт с ними, с этими разговорами, и на этом все кончилось. Сейчас они зовут меня «Лонни-моллюск».
– Моя мама думает, что я ей все рассказываю, – сказала девушка, – но на самом деле это не так.
– Вообще, что им можно рассказывать? Если они понимают, о чем речь, то поднимают шум, а если не понимают, то зачем и рассказывать?
– Я обычно много говорила со своим отцом, когда я была маленькой. Мы очень часто мило беседовали. Помню, я очень гордилась, что могла вести с отцом взрослые разговоры.
– Но сейчас ты с ним не беседуешь?
– Редко. Он занят.
– О, боже, заняты! – воскликнул парень. – Они все время куда-то бегут.
– Кроме того, мне… мне нечего ему сказать…
– Да, – согласился парень. В его голосе послышалась тоскливая нотка.
– Мне хотелось бы, чтобы у меня было о чем с ним говорить, – продолжала девушка. – Но мне не о чем.
– Я считаю, что они воспитывали нас до сих пор, пока кормили, одевали. Когда-то мы должны дать им возможность отдохнуть, правда?
– Думаю, что да.
– Я не согласен с ребятами, которые всегда повторяют: «Я не просил, чтобы меня родили». Хорошо, а кто просил? У кого-нибудь есть выбор? Но, однако, я доволен, что я родился.
– Ты говоришь очень хорошие вещи, Лонни.
– Нет ничего лучше жизни, – продолжал парень. – Разве ты не рада, что живешь?
– О, да, да, Лонни, ты… любишь кого-нибудь?
– Как свою мать? Своего отца?
– Ну…
– Но это не совсем настоящая любовь, понимаешь? Это больше похоже на привычку.
Несколько минут они молчали. Затем парень сказал:
– Дженни… можно тебя поцеловать? Девушка не ответила.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Извини. Я хотел… я подумал, что, может быть, ты не будешь против, если я…
– Не буду, Лонни, – ответила она, и в ее голосе прозвучала такая трогательная невинность, что Хэнк, лежавший на камне, был готов заплакать. – Но…
– Что, Дженни?
– Ты мог бы… Ты мог бы…
– Что, Дженни, что?
– Ты мог бы вначале сказать мне, что ты меня любишь, – попросила она.
У Хэнка на глаза навернулись слезы. В то время, как его дочь целовалась, он лежал в темноте на камне, прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить рыдания. Закусив губу, он качал головой снова и снова, охваченный своим неожиданным прозрением, чувствуя себя маленьким и ничтожным и в то же время необычайно сильным.
– Я люблю тебя, Дженни, – сказал парень.
– Я люблю тебя, Лонни.
Он слушал эти слова, и ему вдруг захотелось, чтобы сейчас был понедельник, ему вдруг захотелось, чтобы уже начался судебный процесс. Который час, Лонни?
Почти двенадцать.
– Ты не проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы они волновались.
– Можно поцеловать тебя еще раз?
Наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают и неуклюже пробираются через кусты на тропинку. Спустя некоторое время звуки их шагов замерли.
«Я ничем им не обязан, – подумал он. – Я ничем им не обязан: за исключением будущего».
ГЛАВА XII
Нью-йоркским юристам было известно, что судья Абрахам Самалсон не позволяет никаких вольностей в зале судебного заседания. В понедельник, когда начался процесс по делу Морреза, в зале уголовного суда, секция III, отделанном деревянными панелями и залитом солнечным светом, царила торжественная атмосфера, несмотря на то, что он был битком набит кандидатами в присяжные, зрителями и репортерами. Сидя в конце зала, Кэрин и Дженифа Белл слушали почтенного Абрахама Самалсона, производившего в своей судейской мантии внушительное впечатление. Он напомнил зрителям, что суд имеет дело с серьезным случаем и что всякие попытки превратить его в цирк закончатся тем, что он запретит доступ зрителям в зал суда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Наступило молчание.
– Минуточку. Я только сниму куртку.
«Влюбленные», – подумал Хэнк, и моментально почувствовал сильное замешательство. Он разжал кулаки. Битвы не будет, только сцена у балкона. Он мрачно улыбнулся. Единственное, что ему сейчас следовало сделать – это как можно быстрее и тише выбраться отсюда…
– Приятное место, – сказал парень. – Приятное и прохладное. Сюда от реки дует ветерок.
– Я люблю реку, – ответила девушка. – Мне нравится смотреть на огни. Меня всегда интересует, куда плывут пароходы.
– Хочешь сигарету? – спросил парень.
– Вообще-то я не курю.
– Я видел, как ты курила, – заметил парень.
– Да, но вообще-то я не курю.
Парень рассмеялся. В темноте Хэнк едва различал фигуры парня и девушки, сидевших на земле. Парень чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете девушки Она сидела к Хэнку спиной, и все, что он мог заметить в неожиданном свете зажженной спички – это удивительной красоты светлые волосы. Спичка погасла.
– Я рад, что мы ушли оттуда, – сказал парень. – Самый скучный вечер, на котором я был за последние годы.
– Смертельная скука, – согласилась девушка.
Лежа на спине, Хэнк пытался найти путь к бегству. Ему не хотелось ни спугнуть, ни смутить эту парочку, и в то же время не хотелось быть невольным слушателем их юношеского щебетания. К несчастью, единственный путь, ведущий на улицу, проходил мимо пары, сидевшей под огромным деревом справа от тропинки. Вздохнув, Хэнк покорился своей судьбе.
– Между прочим, сколько тебе лет? – спросил парень.
– Тринадцать. В общем-то, почти четырнадцать. В конце месяца мне будет четырнадцать.
– Ты еще совсем ребенок, – сказал парень.
– Ну, не такой уж ребенок. А тебе сколько?
– Шестнадцать.
– Я была знакома с ребятами постарше.
– Да?
– Конечно.
– Хотя, должен признаться, ты выглядишь гораздо старше.
– Старше чем четырнадцать? Сколько бы ты дал мне лет?
Парень подумал, затем сказал:
– Я бы дал тебе по крайней мере лет пятнадцать.
– Так много!
– Не волнуйся.
– Приятно так беседовать, – сказала девушка. – Тебе трудно разговаривать с людьми?
– Иногда. Хотя с тобой мне легко говорить.
– Мне с тобой тоже приятно разговаривать. Особенно трудно со старшими, правда?
– Да. Я ненавижу говорить со старшими. От разговоров с ними у меня мороз по коже. Я имею в виду обычных стариков. Ты понимаешь. Что-нибудь лет сорок – сорок пять.
– Да. Сколько лет твоим родителям?
– Они слишком старые, – ответил парень и засмеялся.
– Мои не очень старые. – Девушка помолчала. – Но с ними ужасно трудно говорить, правда? Ты с ними делишься?
– Нет.
– Почему?
– Ну, помню, как-то стал рассказывать отцу о том, что я и еще двое ребят заключили трехстороннее соглашение накопить денег, чтобы купить автомашину, когда мы станем достаточно взрослыми: понимаешь? Я тебе скажу, это было очень сложно, так как мы собирались по субботам и воскресеньям чистить подвалы, продавать старье и все такое, понимаешь? Я потратил почти полчаса, объясняя ему это, а он только взглянул на меня и говорит: «Молодец, Лонни». Как тебе это нравится? Я полчаса выворачиваю себя наизнанку, стараясь объяснить ему это, а он даже и не слушал меня, можешь себе представить? Так что после этого я решил: черт с ними, с этими разговорами, и на этом все кончилось. Сейчас они зовут меня «Лонни-моллюск».
– Моя мама думает, что я ей все рассказываю, – сказала девушка, – но на самом деле это не так.
– Вообще, что им можно рассказывать? Если они понимают, о чем речь, то поднимают шум, а если не понимают, то зачем и рассказывать?
– Я обычно много говорила со своим отцом, когда я была маленькой. Мы очень часто мило беседовали. Помню, я очень гордилась, что могла вести с отцом взрослые разговоры.
– Но сейчас ты с ним не беседуешь?
– Редко. Он занят.
– О, боже, заняты! – воскликнул парень. – Они все время куда-то бегут.
– Кроме того, мне… мне нечего ему сказать…
– Да, – согласился парень. В его голосе послышалась тоскливая нотка.
– Мне хотелось бы, чтобы у меня было о чем с ним говорить, – продолжала девушка. – Но мне не о чем.
– Я считаю, что они воспитывали нас до сих пор, пока кормили, одевали. Когда-то мы должны дать им возможность отдохнуть, правда?
– Думаю, что да.
– Я не согласен с ребятами, которые всегда повторяют: «Я не просил, чтобы меня родили». Хорошо, а кто просил? У кого-нибудь есть выбор? Но, однако, я доволен, что я родился.
– Ты говоришь очень хорошие вещи, Лонни.
– Нет ничего лучше жизни, – продолжал парень. – Разве ты не рада, что живешь?
– О, да, да, Лонни, ты… любишь кого-нибудь?
– Как свою мать? Своего отца?
– Ну…
– Но это не совсем настоящая любовь, понимаешь? Это больше похоже на привычку.
Несколько минут они молчали. Затем парень сказал:
– Дженни… можно тебя поцеловать? Девушка не ответила.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Извини. Я хотел… я подумал, что, может быть, ты не будешь против, если я…
– Не буду, Лонни, – ответила она, и в ее голосе прозвучала такая трогательная невинность, что Хэнк, лежавший на камне, был готов заплакать. – Но…
– Что, Дженни?
– Ты мог бы… Ты мог бы…
– Что, Дженни, что?
– Ты мог бы вначале сказать мне, что ты меня любишь, – попросила она.
У Хэнка на глаза навернулись слезы. В то время, как его дочь целовалась, он лежал в темноте на камне, прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить рыдания. Закусив губу, он качал головой снова и снова, охваченный своим неожиданным прозрением, чувствуя себя маленьким и ничтожным и в то же время необычайно сильным.
– Я люблю тебя, Дженни, – сказал парень.
– Я люблю тебя, Лонни.
Он слушал эти слова, и ему вдруг захотелось, чтобы сейчас был понедельник, ему вдруг захотелось, чтобы уже начался судебный процесс. Который час, Лонни?
Почти двенадцать.
– Ты не проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы они волновались.
– Можно поцеловать тебя еще раз?
Наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают и неуклюже пробираются через кусты на тропинку. Спустя некоторое время звуки их шагов замерли.
«Я ничем им не обязан, – подумал он. – Я ничем им не обязан: за исключением будущего».
ГЛАВА XII
Нью-йоркским юристам было известно, что судья Абрахам Самалсон не позволяет никаких вольностей в зале судебного заседания. В понедельник, когда начался процесс по делу Морреза, в зале уголовного суда, секция III, отделанном деревянными панелями и залитом солнечным светом, царила торжественная атмосфера, несмотря на то, что он был битком набит кандидатами в присяжные, зрителями и репортерами. Сидя в конце зала, Кэрин и Дженифа Белл слушали почтенного Абрахама Самалсона, производившего в своей судейской мантии внушительное впечатление. Он напомнил зрителям, что суд имеет дело с серьезным случаем и что всякие попытки превратить его в цирк закончатся тем, что он запретит доступ зрителям в зал суда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52