«Почему вы кричите? Вы не мои рабыни, а женщины моего племени. А они были иноземцами и оскорбили нас». Но женщины продолжали кричать, и Омаата сказала: «Ты воткнул головы наших танэ на пики — ты обращаешься с нами, как с рабынями». Тогда ваине заговорили все разом, осыпая его упреками. Тетаити терпеливо выслушаю их и сказал: «Эти мужчины были чужестранцами и подняли на нас оружие. Мы их убили в честном бою, и я украсил свой дом их головами, чтобы прославить себя, ибо я хорошо сражался. Я был смелым и хитрым. И я остался жив. А они мертвы. Но вы — вы мои сестры. Я не смотрю на вас, как на рабынь. Пусть та, которая захочет войти в мой дом, входит. Я встречу ее с почетом». Потом он оглядел женщин одну за другой. Не тем взглядом, который зовет. Нет, совсем другим взглядом. Он стоял, опершись на ружье, а за поясом у него был нож. Большой человек! Сильный человек! Женщины тоже смотрели на него. Тогда Ороа, которая еще при Скелете и даже при Уилли, бывало, немного играла с ним, заявила: «Сними голову моего танэ с копья, и я приду в твой дом». И Тетаити ответил, как будто с сожалением: «Нет. Таков обычай». Все замолчали. И одна лишь Таиата вошла в его дом. А когда Ороа это увидела, то крикнула с насмешкой (а может, просто со зла): «Человек! Ты приобрел себе сокровище!» И все женщины покинули его, кроме Таиаты и, конечно, Рахи и Фаины.
— А ты? — спросил Парсел, подняв голову.
— Я тоже ушла, — ответила она, и глаза ее сверкнули. — Тетаити позвал меня и сказал: «Итиа, сестра моя, ты тоже уходишь?» И я ответила: «Моим танэ был Меани, а не ты. И я считаю, что ты поступаешь нехорошо». Он проговорил с суровым лицом: «Я поступаю по праву. Сбегай за Омаатой и приведи ее ко мне». Я привела Омаату, он посмотрел ей в глаза и спросил: «Где Тими?» Она не ответила. Тогда он сказал: «Где Адамо? И почему Ивоа не было среди женщин?» А когда она снова ничего не ответила, он сказал твердым голосом: «Адамо мой пленник, и я его не убью. Скажи ему, чтобы он пришел поговорить со мной в мой дом». Омаата ничего не сказала. Она ушла, а я не знала, куда идти, и пошла за ней в ее дом. Ауа! Все женщины были там! Когда они увидели Омаату, они закричали: «Что делать, Омаата?» И некоторые плакали, хотя плакать нехорошо. Одни спрашивали: «Где Тими? Где Ивоа?» А другие говорили: «Что он сделает с Адамо?» Омаата сказала: «Замолчите! Он говорит, что не убьет Адамо».
Итиа смолкла, Парсел тоже молчал.
— Ну, что же ты будешь делать? — спросила Итиа.
Парсел повернулся к ней, и она увидела, что лицо его снова стало твердым.
— Итиа, — проговорил он наконец, — скажи мне правду, ты не знаешь, где Ивоа?
— Нет.
— Омаата знает?
— Может быть, знает.
Он встал, пощупал свои брюки, с досадой убедился, что они еще не просохли, и натянул их.
— Послушай, — сказал он. — Мы спустимся вниз. Я буду ждать под баньяном, а ты приведешь Омаату. — Он добавил: — Но не говори другим женщинам, где я.
— А что я скажу Тетаити?
— Ничего. Скажешь, что Омаата меня ищет. Иди, не жди меня.
За эти сутки он почти забыл, какое солнце горячее и какой яркий свет оно проливает на землю. Щуря глаза и хватаясь обеими руками за камни, спустился он по крутому обрыву. Он был жив и не хотел думать ни о чем другом.
Его голову, плечи и ноги сквозь мокрую материю жгли палящие лучи солнца. Весь остров раскинулся под ним, как рельефная карта, зеленый, пестрый, окруженный темно — лазоревым океаном. Парсел глубоко вдыхал ветер, пролетавший над чащей, над кострами поселка, над цветущим плоскогорьем.
Он не вошел под тень баньяна. Сняв брюки, он повесил их на воздушном корне и растянулся ничком на траве. Через несколько минут он уже обливался потом, но не двинулся с места: ему казалось, что никогда он не прогреется насквозь. По небу плыло несколько облачков, и стоило одному из них заслонить солнце, как Парсела охватывало мучительное ощущение, будто свет и тепло могут исчезнуть и остров погрузится в вечную тьму.
Омаата пришла через час; она все предусмотрела и принесла ему поесть. Он сделал несколько шагов ей навстречу, поглядел в лицо, почувствовал легкое смущение и взял лепешку у нее из рук. Не сказав ни слова, он вернулся под баньян, но на этот раз уселся в тени. Он чувствовал ожог на плечах.
— Где Ивоа?
— Не знаю.
Он продолжал смотреть на нее, и Омаата сказала
— Человек, где ты хочешь, чтоб она была?
— Ты видела ее вчера вечером ?
— Сегодня утром. Когда Меани упал, она бросилась к нему, стала на колени, а потом поднялась и ушла.
— В каком направлении?
— К твоему дому.
Понятно. Она пошла за ружьем. Меани умер. Она не стала тратить время и оплакивать его. Она скрылась в чаще, чтобы защищать своего танэ от Тетаити.
Он спросил:
— А разве Тетаити хочет меня убить?
Омаата прилегла возле него. Опершись на локоть, она вырывала травинки и одну за другой прикусывала зубами.
— Он сказал, что не убьет тебя.
— Я спрашиваю тебя не об этом.
Она тихонько заворчала. Как ему объяснить? У Тетаити не было желания его убить — лично его. Все это гораздо сложней.
Омаата по-прежнему молчала, и Парсел спросил:
— Я должен его опасаться?
— Всегда надо опасаться.
— Так же, как когда Тими был жив?
— Может быть, и нет. — Она добавила: — Тетаити сказал, что он тебя не убьет.
Парсел тщетно пытался встретиться взглядом с ее глазами.
— Разве Тетаити такой человек, который говорит одно, а делает другое?
Она пожала широкими плечами
— Как все вожди.
— Оту был не таким.
— В мирное время — нет. Но во время войны Оту был очень хитер.
— Война кончилась.
— О мой малыш! — Омаата подняла голову, и из ее громадных глаз на Парсела хлынули целые потоки света.
Она вынула травинки изо рта и бросила их на землю.
— Война со Скелетом окончена. Но есть другая война — между Тетаити и женщинами. И еще одна — между Тетаити и Адамо…
— Война со мной? — воскликнул Парсел, опешив.
Она заворчала, легла на живот, подперев кулаками свое широкое лицо, и сбоку нежно поглядела на него.
— Знаешь, что сейчас делает Тетаити? Он кончает «па»…
— «Па», начатое перитани?
Она кивнула головой.
— Маамаа!
— Нет, — сказала она серьезно. — Нет… Нынче утром он поломал все ружья, кроме своего. Но на острове есть еще два ружья. Ружье Ивоа…
Пауза. Потупившись, Омаата добавила:
— И ружье Тими.
Парсел тотчас сказал:
— Я бросил ружье Тими в колодец.
Она вздохнула, но промолчала. Он продолжал:
— Неужели женщины решатся на убийство Тетаити?
Она снова заворчала. Вернее, сердито фыркнула. Вечно эти прямые беззастенчивые вопросы в духе перитани. Куда девались хорошие манеры Адамо? Потом она взглянула на него: какой он белый, розовый, с широкой красной полосой на плечах, бедный петушок, он не переносит солнца, — ничего-то он не понимает, сущий ребенок, затесавшийся среди взрослых, кому же он может задавать вопросы, как не им!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
— А ты? — спросил Парсел, подняв голову.
— Я тоже ушла, — ответила она, и глаза ее сверкнули. — Тетаити позвал меня и сказал: «Итиа, сестра моя, ты тоже уходишь?» И я ответила: «Моим танэ был Меани, а не ты. И я считаю, что ты поступаешь нехорошо». Он проговорил с суровым лицом: «Я поступаю по праву. Сбегай за Омаатой и приведи ее ко мне». Я привела Омаату, он посмотрел ей в глаза и спросил: «Где Тими?» Она не ответила. Тогда он сказал: «Где Адамо? И почему Ивоа не было среди женщин?» А когда она снова ничего не ответила, он сказал твердым голосом: «Адамо мой пленник, и я его не убью. Скажи ему, чтобы он пришел поговорить со мной в мой дом». Омаата ничего не сказала. Она ушла, а я не знала, куда идти, и пошла за ней в ее дом. Ауа! Все женщины были там! Когда они увидели Омаату, они закричали: «Что делать, Омаата?» И некоторые плакали, хотя плакать нехорошо. Одни спрашивали: «Где Тими? Где Ивоа?» А другие говорили: «Что он сделает с Адамо?» Омаата сказала: «Замолчите! Он говорит, что не убьет Адамо».
Итиа смолкла, Парсел тоже молчал.
— Ну, что же ты будешь делать? — спросила Итиа.
Парсел повернулся к ней, и она увидела, что лицо его снова стало твердым.
— Итиа, — проговорил он наконец, — скажи мне правду, ты не знаешь, где Ивоа?
— Нет.
— Омаата знает?
— Может быть, знает.
Он встал, пощупал свои брюки, с досадой убедился, что они еще не просохли, и натянул их.
— Послушай, — сказал он. — Мы спустимся вниз. Я буду ждать под баньяном, а ты приведешь Омаату. — Он добавил: — Но не говори другим женщинам, где я.
— А что я скажу Тетаити?
— Ничего. Скажешь, что Омаата меня ищет. Иди, не жди меня.
За эти сутки он почти забыл, какое солнце горячее и какой яркий свет оно проливает на землю. Щуря глаза и хватаясь обеими руками за камни, спустился он по крутому обрыву. Он был жив и не хотел думать ни о чем другом.
Его голову, плечи и ноги сквозь мокрую материю жгли палящие лучи солнца. Весь остров раскинулся под ним, как рельефная карта, зеленый, пестрый, окруженный темно — лазоревым океаном. Парсел глубоко вдыхал ветер, пролетавший над чащей, над кострами поселка, над цветущим плоскогорьем.
Он не вошел под тень баньяна. Сняв брюки, он повесил их на воздушном корне и растянулся ничком на траве. Через несколько минут он уже обливался потом, но не двинулся с места: ему казалось, что никогда он не прогреется насквозь. По небу плыло несколько облачков, и стоило одному из них заслонить солнце, как Парсела охватывало мучительное ощущение, будто свет и тепло могут исчезнуть и остров погрузится в вечную тьму.
Омаата пришла через час; она все предусмотрела и принесла ему поесть. Он сделал несколько шагов ей навстречу, поглядел в лицо, почувствовал легкое смущение и взял лепешку у нее из рук. Не сказав ни слова, он вернулся под баньян, но на этот раз уселся в тени. Он чувствовал ожог на плечах.
— Где Ивоа?
— Не знаю.
Он продолжал смотреть на нее, и Омаата сказала
— Человек, где ты хочешь, чтоб она была?
— Ты видела ее вчера вечером ?
— Сегодня утром. Когда Меани упал, она бросилась к нему, стала на колени, а потом поднялась и ушла.
— В каком направлении?
— К твоему дому.
Понятно. Она пошла за ружьем. Меани умер. Она не стала тратить время и оплакивать его. Она скрылась в чаще, чтобы защищать своего танэ от Тетаити.
Он спросил:
— А разве Тетаити хочет меня убить?
Омаата прилегла возле него. Опершись на локоть, она вырывала травинки и одну за другой прикусывала зубами.
— Он сказал, что не убьет тебя.
— Я спрашиваю тебя не об этом.
Она тихонько заворчала. Как ему объяснить? У Тетаити не было желания его убить — лично его. Все это гораздо сложней.
Омаата по-прежнему молчала, и Парсел спросил:
— Я должен его опасаться?
— Всегда надо опасаться.
— Так же, как когда Тими был жив?
— Может быть, и нет. — Она добавила: — Тетаити сказал, что он тебя не убьет.
Парсел тщетно пытался встретиться взглядом с ее глазами.
— Разве Тетаити такой человек, который говорит одно, а делает другое?
Она пожала широкими плечами
— Как все вожди.
— Оту был не таким.
— В мирное время — нет. Но во время войны Оту был очень хитер.
— Война кончилась.
— О мой малыш! — Омаата подняла голову, и из ее громадных глаз на Парсела хлынули целые потоки света.
Она вынула травинки изо рта и бросила их на землю.
— Война со Скелетом окончена. Но есть другая война — между Тетаити и женщинами. И еще одна — между Тетаити и Адамо…
— Война со мной? — воскликнул Парсел, опешив.
Она заворчала, легла на живот, подперев кулаками свое широкое лицо, и сбоку нежно поглядела на него.
— Знаешь, что сейчас делает Тетаити? Он кончает «па»…
— «Па», начатое перитани?
Она кивнула головой.
— Маамаа!
— Нет, — сказала она серьезно. — Нет… Нынче утром он поломал все ружья, кроме своего. Но на острове есть еще два ружья. Ружье Ивоа…
Пауза. Потупившись, Омаата добавила:
— И ружье Тими.
Парсел тотчас сказал:
— Я бросил ружье Тими в колодец.
Она вздохнула, но промолчала. Он продолжал:
— Неужели женщины решатся на убийство Тетаити?
Она снова заворчала. Вернее, сердито фыркнула. Вечно эти прямые беззастенчивые вопросы в духе перитани. Куда девались хорошие манеры Адамо? Потом она взглянула на него: какой он белый, розовый, с широкой красной полосой на плечах, бедный петушок, он не переносит солнца, — ничего-то он не понимает, сущий ребенок, затесавшийся среди взрослых, кому же он может задавать вопросы, как не им!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146