– Да, наверное, банки.
– Банки?!
– Ну да, со всякой едой. Холодильников нет, вот и ставят в ручей, в холод.
– Господи! – прошептала Кристель, и сказка развеялась окончательно.
В сарае – низком деревянном доме без окон, с зияющим вместо двери проходом, было холодно и повсюду валялись поленья, щепки, какой-то мусор. Однако Сергей, не задумываясь, бросил на пол куртку, усадил на нее Кристель, разжег крошечную печку и положил на импровизированный столик из доски банку черной икры и неизменную бутылку водки.
– Здорово, правда? – спросил он, любуясь на все это великолепие и радуясь как ребенок.
– О, да, – с трудом вытолкнула Кристель из застывших губ, со страхом ожидая, что вот сейчас, среди этого мусора, на земляном полу, он будет брать ее, нечистую после долгой дороги, а она станет обнимать и трогать его липкими, грязными руками, потом натягивать белье прямо на следы любви… И она чувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.
Но Сергей просто сел рядом и, обнимая ее одной рукой, другой угощал и поил, рассказывал при этом что-то веселое, интересное, живое. Кристель пила русскую водку, заедала, черпая икру выструганной Сергеем щепочкой. Его мягкие губы пахли икрой и лесом, а руки, которые она целовала, – спиртом и хвоей. И все тело его было торжеством природы, не знающей ни сомнений, ни уловок, ни грязи. Что-то больно кололо ей спину, но она уже ничего не замечала. В его теле, вдавливающем ее в землю, слилась вся ненасытная, алчная тяжесть мира, и в миг его победного стона Кристель вдруг широко открыла глаза, увидела через прореху в крыше поднимающееся бледное солнце и громко закричала, уже не боясь ничего:
– Люблю! Люблю! Люблю!
В ответ где-то протяжно и страстно замычала корова, заголосил петух, ветер пронесся над ветхим сараем, остужая разгоряченные тела, а Сергей, оторвавшись от нее, как человек, плодотворно и с удовольствием поработавший, вытер со лба пот, сел, прислонившись спиной к поленнице и весело сказал:
– Помнишь Рильке?
Кристель молча улыбнулась этому вопросу, заданному так, будто Райнер-Мария был ее хорошим приятелем и они расстались всего каких-нибудь полгода назад. В последний и единственный раз она читала его еще в школе. Не слушая ответа, которого, вероятно, и не требовалось, Сережа закрыл глаза и с выражением неги на сразу помолодевшем лице стал читать стихи. Закончив, он рассмеялся:
– Рильке, между прочим, и по-русски писал. Эх ты, немка! Вставай, поехали чемоданы забирать.
* * *
Сандра, нисколько не удивившись, что Кристель появилась только утром, одна, в помятой одежде, быстро оглядела ее с головы до ног и уточнила:
– С Сережкой все в порядке?
– Да.
– Мойся, переодевайся и поехали к Елене, они ждут еще с вечера.
Стоя под душем и стараясь не глядеть на отваливавшуюся тут и там кафельную плитку, Кристель пыталась понять, что же теперь делать дальше. Ночной морок все больше уходил под беспощадным светом дня, а ощущение телесного блаженства смывалось горячими струями воды. Ничего не изменилось, она только окончательно убедилась в том, что без Сергея не мыслит себе жизни. По-прежнему им не было сказано ни слова о чувствах, по-прежнему дома его ждала Елена, и по-прежнему Кристель не знала, когда и где увидится с ним снова. Неужели она должна сама начать этот разговор? Но что она может сказать, что предложить? Остаться с ним здесь невозможно, даже если он разведется. Оформить вызов к себе? Кристель понимала, что Сергей просто не сможет там жить. И эта ужасная, соблазняющая, исподволь жалящая сердце мысль о ребенке…
На кухне, с тарелкой супа, который здесь ели, кажется, в любое время дня и ночи, ее ждала Сандра. Как сивилла, она внимательно посмотрела на ее слишком блестевшие глаза, нетерпеливым жестом убрала с лица волосы и сказала, словно прочла по книге:
– Если ты хочешь добиться чего-нибудь в России, ничего не загадывай наперед. В твоей власти только принимать или не принимать настоящее. А теперь ешь и едем.
Им открыла дверь по-прежнему радушная и спокойная Елена. Кристель не знала, куда деться от ее голубых, гораздо более немецких, чем у нее самой, глаз. В холл вышел Сергей, поцеловал Кристель совершенно по-братски, и все вчетвером они прошли в комнату, где на диване среди разбросанных игрушек сидела Олюшка. Ее круглое, плоское лицо ничего не выразило при виде вошедших. Спустя несколько минут, отвечая каким-то своим внутренним движениям, она склонила голову на бок и очень правдоподобно произнесла: «Ку-ку». Кристель вздрогнула, оценив привычным взглядом, что девочка крайне тяжелая. «Куку» снова ударило ей в уши, и Олюшка, вскочив, принялась бегать по комнате кругами, взмахивая руками и крича все громче и громче, словно протестуя, словно пытаясь вырваться… Сергей резко повернулся и вышел, жестом позвав за собой Сандру.
– Зря вы это придумали, нехорошо, – покачал он головой, широким плечом тяжело приваливаясь к вытершимся клеенчатым обоям прокуренной кухни. – Девчонка домой рвется, что ей ваша Германия. Да и не только ей, – устало и зло закончил он.
– Итак, ни разводиться, ни уезжать ты не собираешься? – точно так же зло и устало спросила Сандра. – Зачем ты вообще затеял всю эту историю! – она собралась уйти, но Сергей неожиданно крепко обнял ее.
– Эх, Сашка-Сашенька, ты-то что злишься? Ведь знаешь, я и сам бы рад. Но… не осилить ей, со всей ее немецкой пунктуальностью, правильностью, стерильностью, моего разгильдяйства. Ее приют ей дороже всей немецкой поэзии и философии, да и всей остальной жизни тоже, ведь так?
– Но ведь именно за это ты и… оторваться от нее не можешь.
– Да. Как за костыли хватаюсь. Хочется ведь и нам чистой жизни, ясной, на десять лет вперед распланированной. И чтобы десять разных вилочек на столе, и чтоб себя уважать. У тебя сигареты есть? – прервал он монолог. – Спасибо. Но не можем мы так, не можем. Вон Борька, уж на что европейский человек, а и то вернется оттуда и непременно напьется как свинья, чтобы душу отвести и дома себя почувствовать.
– У нее очень много сил, очень. Может быть, справится?
– Нет, Сашка, золото мое, не справится. Не справиться им с нами. Не справиться, потому что на самом деле мы этого и не хотим вовсе, и расширокую натуру свою пуще глаза бережем, чтобы не дай бог кто не сузил. Пойдем, что-то там стало совсем тихо.
– А что же с Еленой тебе так плохо, если правильности ищешь? – в спину глухо спросила его Сандра.
Сергей обернулся как от удара.
– Да ведь она же самое ужасное, что может быть – она «полу». Ни размаха – ни железа. Духота одна.
В комнате, перед высоко поднявшей брови Еленой, Кристель сидела на полу и, положив руки на дергающиеся плечи девочки, тихо говорила ей что-то по-немецки, ласковое и бессмысленное, а Олюшка, широко открыв свои глаза-щелки, кивала в такт словам и улыбалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72