Краем глаза она посмотрела на свою спутницу: Сандра стояла с невозмутимым лицом и отсутствующими глазами.
– Мы привыкли к такому с детства, – прошептала она. – К тому же, сейчас выходим.
Площадь, на которой они оказались, в первое мгновение показалась Кристель роскошной декорацией современной постановки бетховенского «Фиделио» или черно-белой фотографией времен наступления союзников. Задником служило величественное, вероятно, вокзальное здание, которое духом модерна скрашивало и выбитые ступени, и выкрученные прутья чугунных перил, и отсутствие кое-где стекол, и камерные площадки, покрытые серым налетом какой-то мелкой скорлупы; кулисы же состояли из скособоченных разномастных киосков. Надо всем этим витал раздирающий запах разогретого прогорклого масла и бензиновых выхлопов. Солнца не было видно вообще.
Вся эта картина промелькнула перед Кристель буквально за секунды, ибо Сандра тянула ее внутрь.
– Скорее, электропоезд сейчас уйдет! – но, остановившись вовсе не у расписания, а у выщербленной стены с налепленными белыми листочками, ее проводница досадливо топнула ногой и, должно быть, выругалась.
– Что случилось, Сандра?!
– Отмена.
– Не понимаю.
– Этот поезд сегодня не пойдет, видишь, бумажка, объявление.
– Не понимаю! – уже почти со слезами на глазах воскликнула Кристель. – Но это должно быть объявлено заранее, во всех местных изданиях, по радио! Как же мы теперь?.. Ты должна предъявить иск этой дороге или вокзалу. Мы потеряли время, деньги!
Сандра вдруг по-мальчишески свистнула и произнесла что-то уже совсем непонятное:
– Как же, держи карман шире! Лучше бежим, тут рядом есть еще вокзал!
Окончательно сбитая с толку наличием рядом двух вокзалов и опасностью вообще никуда не уехать, Кристель бежала за русской, набирая воду в щегольские замшевые полусапожки и едва успевая лавировать между хмурыми людьми с диковинными крошечными тачками.
И все-таки через четверть часа они сидели в холодном поезде с жесткими сиденьями из деревянных реек. Изо рта шел пар.
– Ничего, сейчас надышат, – успокоила Сандра.
– Что будет?
– Все пассажиры будут дышать, и от их дыхания станет теплее. – Это невероятное утверждение оказалось правдой, и через полчаса в вагоне стало даже душно и запахло едой. – Нам ехать еще часа два, так что можешь поспать…
– Поспать? Где?
– …или, если это не военная тайна, рассказать, что заставило тебя променять наш блестящий и мистический город на псковскую глушь?
Кристель недоверчиво взглянула на собеседницу: неужели она серьезно говорит о «блестящем и мистическом», после того как они проехали сегодня, наверное, полгорода среди серого тумана и физически ощутимой на лице и руках грязи?! Кто знает, может, и у этой девушки есть убитые ими, немцами, родственники, и она не поймет ее желания увидеть три года унижаемую ими соотечественницу, сочтя это издевательством или кощунством? Кристель замялась.
– Я вовсе не настаиваю, – заметила ее колебания Сандра, – даже безо всяких объяснений твой поступок покорил меня. Просто, зная больше, я могла бы больше помочь.
Кристель, снова суеверно дотронувшись до лукавого ангела, рискнула.
– Дело в том, что в сорок втором году мои бабушка с дедушкой купили русскую девочку, привезенную из-под Плескау. Она работала у них няней, у детей, у моих мамы и дяди. Стыдно сказать, они купили ее за шестьдесят марок! Но ее не били, нет, не издевались, хорошо одевали, кормили, даже что-то дарили. Мой дядя до сих пор очень нежно о ней вспоминает, говорит, что она изменила его отношение к жизни. И поэтому я должна посмотреть ей в глаза и извиниться.
– За что? – вдруг холодно и отчужденно спросила Сандра.
– Как за что? – растерялась Кристель, и ей стало страшно оттого, что казавшееся там, дома, настоящим поступком, здесь окажется оскорбительно ничтожным.
– За то, что она жила там в свое удовольствие, ела и спала на пуховиках, в то время, как остальные пекли картофельные очистки и сгорали заживо в избах?
– Но она была рабыней!
– Вряд ли намного больше, чем была бы в то время здесь. Да это не ты должна перед ней извиняться, а она тебе в ножки кланяться.
– Ты говоришь неправду, Сандра! – ужаснулась Кристель.
– Правду. Но для тебя это, конечно, не должно играть роли, ты исполняешь свой долг и правильно делаешь. Я даже тебе завидую.
– Боже мой, чему? – Эта русская была пугающе нелогична. – Тому, что у меня был расстрелянный дедушка – комендант лагеря для интернированных? Тому, что отец моего жениха – нацист, увозивший вот таких девочек? – Кристель уже почти кричала.
– Тише, – неожиданно усталым и властным голосом сказала Сандра, и Кристель на секунду показалось, что девушка бесконечно старше и мудрее ее. – Не хватало только, чтобы к нам полезло с расспросами это быдло.
– Кто?
– Эти… Untermenschen…
– Не может быть… – прошептала Кристель. – Ты не можешь так говорить о своих!
– Могу, – еще более устало ответила девушка. – А завидую я тебе потому, что есть у меня и расстрелянный, да только своими, дедушка-белогвардеец, и отец моего бой-френда, оголтелый коммунист, творивший такое… Только мне-то некуда и не к кому пойти покаяться, и покаяния моего никто не примет. Поэтому сидим мы здесь в дерьме и будем сидеть. Все, хватит. – Сандра тряхнула волосами, и на Кристель глянуло совсем другое лицо, милое и приветливое. – Ты выходишь замуж?
– Да, перед Рождеством. Карлхайнц сам подарил мне на день рождения этот тур, чтобы… чтобы я разобралась в себе, – дипломатично закончила Кристель.
– Странный подарок. Россия не лучшее место для этого, так что будь осторожней. Впрочем, за три дня ничего не случится. – И Сандра перевела разговор на свою недавнюю поездку в Баден-Баден, снова поражая Кристель сердечностью, с которой говорила о ее родном крае, и блестящим знанием южно-германской культуры.
После изматывающей поездки, в конце которой у Кристель от спертого воздуха разболелась голова, они часа два сидели в зале ожидания убогого провинциального вокзала, а потом еще столько же тряслись на другом поезде. Но и это был не конец. Наступило полубессмысленное ожидание на другом вокзале, под дождем и безо всякой уверенности в появлении хотя бы какого-нибудь транспорта. Кристель словно впала в прострацию: она уже давно перестала замечать хлюпающую в полусапожках и просочившуюся за шиворот воду, обращать внимание на пробиравшийся до самого тела холод, на покрывшиеся пленкой грязи руки. Решив, что такие мучения вполне естественны для ее миссии, она сочла их за хорошее предзнаменование и переносила с твердостью.
Наконец, полуживой, едва не распадавшийся на ходу автобус, через запотевшие стекла которого ничего не было видно, остановился, и Сандра, сунув шоферу деньги, выпрыгнула прямо в лужу, потянув за собой Кристель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Мы привыкли к такому с детства, – прошептала она. – К тому же, сейчас выходим.
Площадь, на которой они оказались, в первое мгновение показалась Кристель роскошной декорацией современной постановки бетховенского «Фиделио» или черно-белой фотографией времен наступления союзников. Задником служило величественное, вероятно, вокзальное здание, которое духом модерна скрашивало и выбитые ступени, и выкрученные прутья чугунных перил, и отсутствие кое-где стекол, и камерные площадки, покрытые серым налетом какой-то мелкой скорлупы; кулисы же состояли из скособоченных разномастных киосков. Надо всем этим витал раздирающий запах разогретого прогорклого масла и бензиновых выхлопов. Солнца не было видно вообще.
Вся эта картина промелькнула перед Кристель буквально за секунды, ибо Сандра тянула ее внутрь.
– Скорее, электропоезд сейчас уйдет! – но, остановившись вовсе не у расписания, а у выщербленной стены с налепленными белыми листочками, ее проводница досадливо топнула ногой и, должно быть, выругалась.
– Что случилось, Сандра?!
– Отмена.
– Не понимаю.
– Этот поезд сегодня не пойдет, видишь, бумажка, объявление.
– Не понимаю! – уже почти со слезами на глазах воскликнула Кристель. – Но это должно быть объявлено заранее, во всех местных изданиях, по радио! Как же мы теперь?.. Ты должна предъявить иск этой дороге или вокзалу. Мы потеряли время, деньги!
Сандра вдруг по-мальчишески свистнула и произнесла что-то уже совсем непонятное:
– Как же, держи карман шире! Лучше бежим, тут рядом есть еще вокзал!
Окончательно сбитая с толку наличием рядом двух вокзалов и опасностью вообще никуда не уехать, Кристель бежала за русской, набирая воду в щегольские замшевые полусапожки и едва успевая лавировать между хмурыми людьми с диковинными крошечными тачками.
И все-таки через четверть часа они сидели в холодном поезде с жесткими сиденьями из деревянных реек. Изо рта шел пар.
– Ничего, сейчас надышат, – успокоила Сандра.
– Что будет?
– Все пассажиры будут дышать, и от их дыхания станет теплее. – Это невероятное утверждение оказалось правдой, и через полчаса в вагоне стало даже душно и запахло едой. – Нам ехать еще часа два, так что можешь поспать…
– Поспать? Где?
– …или, если это не военная тайна, рассказать, что заставило тебя променять наш блестящий и мистический город на псковскую глушь?
Кристель недоверчиво взглянула на собеседницу: неужели она серьезно говорит о «блестящем и мистическом», после того как они проехали сегодня, наверное, полгорода среди серого тумана и физически ощутимой на лице и руках грязи?! Кто знает, может, и у этой девушки есть убитые ими, немцами, родственники, и она не поймет ее желания увидеть три года унижаемую ими соотечественницу, сочтя это издевательством или кощунством? Кристель замялась.
– Я вовсе не настаиваю, – заметила ее колебания Сандра, – даже безо всяких объяснений твой поступок покорил меня. Просто, зная больше, я могла бы больше помочь.
Кристель, снова суеверно дотронувшись до лукавого ангела, рискнула.
– Дело в том, что в сорок втором году мои бабушка с дедушкой купили русскую девочку, привезенную из-под Плескау. Она работала у них няней, у детей, у моих мамы и дяди. Стыдно сказать, они купили ее за шестьдесят марок! Но ее не били, нет, не издевались, хорошо одевали, кормили, даже что-то дарили. Мой дядя до сих пор очень нежно о ней вспоминает, говорит, что она изменила его отношение к жизни. И поэтому я должна посмотреть ей в глаза и извиниться.
– За что? – вдруг холодно и отчужденно спросила Сандра.
– Как за что? – растерялась Кристель, и ей стало страшно оттого, что казавшееся там, дома, настоящим поступком, здесь окажется оскорбительно ничтожным.
– За то, что она жила там в свое удовольствие, ела и спала на пуховиках, в то время, как остальные пекли картофельные очистки и сгорали заживо в избах?
– Но она была рабыней!
– Вряд ли намного больше, чем была бы в то время здесь. Да это не ты должна перед ней извиняться, а она тебе в ножки кланяться.
– Ты говоришь неправду, Сандра! – ужаснулась Кристель.
– Правду. Но для тебя это, конечно, не должно играть роли, ты исполняешь свой долг и правильно делаешь. Я даже тебе завидую.
– Боже мой, чему? – Эта русская была пугающе нелогична. – Тому, что у меня был расстрелянный дедушка – комендант лагеря для интернированных? Тому, что отец моего жениха – нацист, увозивший вот таких девочек? – Кристель уже почти кричала.
– Тише, – неожиданно усталым и властным голосом сказала Сандра, и Кристель на секунду показалось, что девушка бесконечно старше и мудрее ее. – Не хватало только, чтобы к нам полезло с расспросами это быдло.
– Кто?
– Эти… Untermenschen…
– Не может быть… – прошептала Кристель. – Ты не можешь так говорить о своих!
– Могу, – еще более устало ответила девушка. – А завидую я тебе потому, что есть у меня и расстрелянный, да только своими, дедушка-белогвардеец, и отец моего бой-френда, оголтелый коммунист, творивший такое… Только мне-то некуда и не к кому пойти покаяться, и покаяния моего никто не примет. Поэтому сидим мы здесь в дерьме и будем сидеть. Все, хватит. – Сандра тряхнула волосами, и на Кристель глянуло совсем другое лицо, милое и приветливое. – Ты выходишь замуж?
– Да, перед Рождеством. Карлхайнц сам подарил мне на день рождения этот тур, чтобы… чтобы я разобралась в себе, – дипломатично закончила Кристель.
– Странный подарок. Россия не лучшее место для этого, так что будь осторожней. Впрочем, за три дня ничего не случится. – И Сандра перевела разговор на свою недавнюю поездку в Баден-Баден, снова поражая Кристель сердечностью, с которой говорила о ее родном крае, и блестящим знанием южно-германской культуры.
После изматывающей поездки, в конце которой у Кристель от спертого воздуха разболелась голова, они часа два сидели в зале ожидания убогого провинциального вокзала, а потом еще столько же тряслись на другом поезде. Но и это был не конец. Наступило полубессмысленное ожидание на другом вокзале, под дождем и безо всякой уверенности в появлении хотя бы какого-нибудь транспорта. Кристель словно впала в прострацию: она уже давно перестала замечать хлюпающую в полусапожках и просочившуюся за шиворот воду, обращать внимание на пробиравшийся до самого тела холод, на покрывшиеся пленкой грязи руки. Решив, что такие мучения вполне естественны для ее миссии, она сочла их за хорошее предзнаменование и переносила с твердостью.
Наконец, полуживой, едва не распадавшийся на ходу автобус, через запотевшие стекла которого ничего не было видно, остановился, и Сандра, сунув шоферу деньги, выпрыгнула прямо в лужу, потянув за собой Кристель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72