Удивленная столь необычной для дочери просьбой, Адельхайд оторвалась, наконец, от электрокювезов для выхаживания слабых щенков и внимательно посмотрела на Кристель.
– Ты высохла и побледнела, – спустя несколько секунд констатировала она. – Неужели твой Карлхен все-таки взялся за ум… и за тебя? Тебе идет имидж молодой женщины, чуть уставшей от излишеств. – Адельхайд вышла и вернулась с небольшим флаконом. – Вот, возьми. Я привезла это с Кубы, настойка глечедии. В эротическом смысле творит чудеса. Когда мы с Энрике…
Видя, что мать уже оседлала своего конька, сведя все исключительно к постельным восторгам – привычка, от которой ей как истинной дочери сексуальной революции шестидесятых так и не удалось избавиться окончательно, – и другого от нее не добиться, Кристель только сглотнула подступившие слезы и, пожелав удачных родов, выбежала на улицу.
Оставался Хульдрайх, но с ним Кристель почему-то боялась говорить. Не потому, что ей было неловко или стыдно, а лишь потому, что дядя не признавал никакого обмана и от лжи близких страдал так же, как от собственной. Какое-то время Кристель пыталась себе доказать, что никакой лжи нет, что есть обычный роман, каких миллионы, что тысячи помолвок ничем не кончаются, что разводятся и более дружные пары, но у нее ничего не получалось. В ходе этих мучительных рассуждений она поняла и еще одну очень тяжелую для себя вещь: Сергея, вероятно, устраивало это состояние взвешенности, неоформленности, любовного тумана, сладкого для пятнадцати, но уже весьма горького для двадцати шести лет. Она, вольно или невольно, оказалась вынужденной ему подыгрывать, и это оплетало ее честную, бескомпромиссную натуру все более тонкой ложью. Может быть, так можно было жить там, в Петербурге, но здесь – нет.
И снова оставалась одна работа. Первым делом Кристель, заручившись поддержкой магистрата, направила документы и просьбу в российское посольство в Бонн. Затем нужно было найти девочке соответствующую пару. Она слишком хорошо знала своих немного избалованных покоем и стабильностью стариков, чтобы не понимать, как трудно будет им налаживать контакт с ничего не понимающим ребенком, к тому же, вероятно, озлобленным и совершенно диким. В конечном счете Кристель остановила свой выбор на девяностолетней Кноке, чей питомец Курт в августе должен был перейти в реабилитационный центр для взрослых. Кноке души не чаяла в своем любимце, уже задолго плача об его уходе, и, придя к ней для разговора, Кристель отнюдь не была уверена в положительном исходе.
В «лугах», в своей квартире, которая напоминала дом зажиточного бауэра перед войной, Кноке сидела и рисовала. Способность к этому занятию она открыла в себе всего полгода назад. Курт ловил солнечных зайчиков от своей сверкающей коляски и старался спеть знаменитую песенку о камбале, полюбившей бессердечного селедку и нашедшей в утешение рубль. «О, Rubel! О, ?bel!» – звонко раздавалось на всю квартиру, и, под шумок, зная о неважном слухе Кноке, Кристель неслышно подошла посмотреть на ее акварель. С удивлением увидела она на большом листе картона густое звездное небо, в окнах – рождественские огни и елки, а под ними – женщину, выпускающую в небо ангела. При всей наивности, в акварели было что-то пронзительно-щемящее и тревожное. У Кристель на губах застыл немой вопрос. Но тут, почувствовав чужой взгляд, Кноке быстро перевернула картон, и Кристель, заметив на ее обычно веселом и спокойном лице мгновенно промелькнувшие грусть и даже боль, не решилась дать волю своему любопытству.
– У меня к вам серьезный и конфиденциальный разговор, фрау Карин. – Старушка, обожавшая всевозможные тайны и гордившаяся тем, что фрау директор, как правило, избирает в поверенные именно ее, сразу оживилась. – Вы знаете, что я была в России. И там, в одной нищей, забытой господом деревне я увидела девочку, которая больна так же, как ваш замечательный Курт. Но у него есть все, что может быть у юноши в его положении, а у русской девочки – ничего. И… я решила взять ее к нам. А поскольку вас я считаю самой мудрой, и Курт все равно покидает…
– Русская? – каким-то странным тоном уточнила вдруг Кноке. – Сколько ей лет?
– Тринадцать. Она безответное, доброе существо…
– Я видела однажды русскую, – продолжала Кноке тем же странным голосом, – но чуть постарше, наверное. Удивительно, это была первая русская, которую я увидела, и она показалась мне очень доброй, я всем это говорила. – Вопрос все настойчивей рвался наружу из самых глубин Кристель, но фрау Кноке невозмутимо продолжала: – А потом вернулся Готфрид, мой сын, один из пятерых оставшийся живым, и такое про них рассказывал – страх! Я тогда, благодаря ей, можно сказать, душу спасла: смогла под Рождество заказать панихиду по убитым Герберту и Георгу… – В голосе Кноке не было горечи, но Кристель стало как-то не по себе и от улетающего ангела на рисунке, и от четверых убитых сыновей.
– Как же… – начала она, но старушка истолковала ее вопрос по-своему и вздохнула.
– Генрих, когда вернулся, – дезертировав, конечно, кто ж тогда не дезертировал? – месяц жил в пещерке на берегу Неккара, боялся, что французы выдадут американцам, те больше зверствовали, французы-то помягче были. Ну, а ночами, дело жаркое, молодое, все плавал к своей невесте на тот берег, к нам то есть. И доплавался: патруль его на берегу застрелил. Жаркий тогда стоял июль, – совсем некстати добавила она. – А Гюнтер… Того штурмбанфюрер расстрелял на виду у всех мальчишек, для острастки, еще в апреле, на Зееловских высотах, за то, что где-то брякнул, будто Берлин теперь оборонять – дело бесполезное. У меня тогда и паек отобрали. А уж Готфрид после войны погиб, подорвался на мине. Бродили они тогда по всей стране и где-то развели костер. Так что я за нашу войну и сытую мою нынешнюю жизнь сполна расплатилась. И с нашими, и с русскими. А девочку надо взять. Может, мне ее бог посылает за ту, рождественскую.
– Спасибо, – Кристель была взволнована и тронута. – Если будут трудности с языком и вообще, я всегда помогу, и… словом, постарайтесь приготовить остальных к тому, что у нас скоро будет жить русская, хорошо?..
Спустя день весь «Роткепхен» только и говорил о русской, появились партии и даже интриги относительно того, как отобрать будущую девочку у Кноке и взять себе. Но этим уже занимался Хульдрайх, а Кристель после недолгого забытья снова чувствовала себя никому ненужной, более того – обманщицей.
Иногда, чаще всего поздно ночью, звонила Сандра, и было слышно, что где-то рядом пьют, кричат и спорят, то есть, по русским понятиям, веселятся по-настоящему. Сандра рассказывала последние новости: Борька снимает новый фильм, Андрей реставрирует старую картину, Колечка не получил обещанной роли, в магазинах окончательно исчезло все, и она уйму времени тратит на выкупание по талонам мяса и водки, лето безумно жаркое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72