Обсудим готовность техники, поговорим обо всех деталях уборочных работ. А сегодня я просто хочу проинформировать, какие меры поощрения установлены в этом году. И еще договоримся об уборочных звеньях. Чтоб вы уже сейчас знали, кому с кем работать, налаживали содружество. Помогнули бы друг другу в ремонте и советом, и делом, дней осталось не так уж много. Самому подчас не все в машине видать, а товарищ поглядит – да подскажет… В общем, так. Задача механизаторов на уборке и в этом году все такая же: убрать в сжатые сроки и без потерь…
– Вы что – начали? – опросил Рыбкин, недовольный, что не соблюдены принятые формальности и что он вроде бы обойден в своей роли председательствующего. – Ну, пожалуйста! – сказал он, вынужденно смиряясь и отходя на шаг в сторону. – Слово имеет товарищ Коростылев! – все же договорил он со своего нового места, из-за плеча Ильи Ивановича, уже под его слова.
– Ввиду того, что год трудный, засушливый и растягивать уборку никак нельзя, – продолжал Илья Иванович, – установлены премии тем, кто будет вести ее самыми ударными темпами. В первые десять дней на уборке зерновых расценки комбайнерам и помощникам увеличены на шестьдесят процентов – при условии выполнения сменных норм. Водителям автомашин на вывозке зерна тоже установлена повышенная оплата на пятнадцать процентов. Разумеется, опять же при выполнении сменных заданий…
– Да мы все это читали, знаем! – раздались голоса.
– Ну, раз знаете, так я дальше и перечислять не буду. Условия, как видите, хорошие, стимулы есть, остается только поработать на совесть. Кроме материального поощрения передовики уборки, – раз вы читали, это вам тоже известно, – будут отмечены почетными грамотами. А особо отличившиеся – представлены к награждению медалями и орденами.
– Неплохо бы – орденочек! – сказал кто-то в группе молодых парней позади Петра Васильевича.
– Сиди уж! Мало еще каши ел! – осадили его приятели.
– Поля наши и какой где получился хлеб, где какой стеблестой – это вы знаете, сами сеяли, наблюдали за ростом. Убирать, я думаю, будем теми же звеньями, что и в прошлом году: пять комбайнов, три грузовых автомашины. В наличном составе перемен больших нет, звенья у нас в основном сложившиеся, не один уже год, люди друг к другу притерлись, приспособились. Я сейчас зачитаю по списку, кто у нас в каком звене, а если кто не согласен, есть другие мнения, предложения, – после вы скажете…
Илья Иванович открыл тетрадку, завернул под нее обложечный лист, стал читать. И когда он говорил, и читая список, он все время переминался с ноги на ногу, точно ему жали ботинки или неловко, неудобно было стоять. При этом он беспрерывно поддергивал пальцем свои очки. И то, и другое он делал от нервности и от смущения. Начальственности – в смысле важности, солидности, уверенности перед народом, – в нем не было никакой, не приставала она к нему. Нехватку эту он чувствовал сам, но научиться держать себя по-командному не мог. Еще лет десять назад он был просто трактористом, рядовым колхозным механизатором, как все, что сейчас его слушали, заочно учился – сначала в техникуме, потом в институте. Учение давалось ему тяжким, упорным трудом, – известно, что такое заочник, который только вечером, вымотавшись за день на физической работе, садится за книги. И глаза слипаются, и голова тупа, и памяти нет… Особенно трудно давались ему чертежи. Черчение – дело тонкое, руки нужны как у скрипача, сорвался чуть-чуть рейсфедер – и все, лист испорчен, загублена работа нескольких вечеров. Не для загрубелых рабочих рук рейсфедер, которые привыкли действовать кувалдой, полупудовыми гаечными ключами, двигать неподатливые тракторные рычаги… На чертежах и за книгами Илья Иванович подпортил глаза, однако все премудрости одолел. По-честному, без скидок, одним своим упорством. И хотя не было у него начальственной осанки, важного вида, какой умеют придавать себе иные начальники, как будто посвящены во что-то значительное, чего не дано знать и понимать их подчиненным, колхозные трактористы его уважали даже больше, чем если бы прислали его откуда-нибудь со стороны, уже готового, дипломированного и без биографии простого тракториста, прошедшей у всех на глазах. Уважали за то, что он из самого низу выбился, своим старанием и охотой, той же породы, что и они все; каждый из них ведь мог бы так, да недостало отваги и упорства, а у него – достало… За то, что он инженер не по одному тому, что книжки выучил, не только умом технику знает, а и руками все может. Самому же Илье Ивановичу его должность главного колхозного инженера, там, где он должен быть администратором, стоять над людьми, как власть, приказывать и взыскивать, была неловка, точно чужая одежда, что не по плечу, не по размеру. Гораздо лучше чувствовал он себя там, где нужно было проявить знания, технический опыт – на прежних своих местах умелого механизатора, и охотно, с удовольствием лез всякий раз вместе с трактористами в незаладившую машину, марал руки, крутил гайки, искал и исправлял неполадки.
Петр Васильевич входил в звено вместе с Козломякиным, Данковцевым. На двух других комбайнах водители менялись, обычно ставили молодежь, нарочно подключали к «старикам», под их надзор, чтоб набирались в одной с ними компании опыта и дальше уже работали сами.
Слушая фамилии, Петр Васильевич ждал: назовет ли Илья Иванович его? Илья Иванович назвал Митрошу, но тут же скосил из-под очков на Петра Васильевича глаза:
– Ты не обижайся, Петр Васильевич, список мы писали, когда было еще неизвестно, успеешь ли ты на уборку. Но раз успел – стало быть, так с Митрошей, вдвоем, по-прежнему и будете…
Петр Васильевич промолчал – молчанием согласия и только потом вспомнил, что Люба предупреждала не запрягаться сразу в работу и такое же намерение было у него самого, шел он сюда, на это собрание, лишь повидаться с товарищами, послушать да посмотреть…
Едва Илья Иванович кончил читать по тетрадке, заспорили о составе звеньев. Неизбежно стали задевать и другое, что и не предполагалось обсуждать, и прежде всего подготовку комбайнов и всей остальной уборочной техники, почему задерживается ремонт, подсчитывать, что уже можно вывести на линейку готовности, а с чем еще возиться, проливать пот. Очень скоро разговор превратился в жаркий, многоголосый шум, как бывает, когда изрядно накопилось, наболело и каждому хочется сказать свое, самое себе близкое, важное. Уже никто не делал разбора – к месту, не к месту, спуталось, свалилось в одну кучу: разделение на звенья и нехватка запчастей, здравые предложения и всевозможные обиды; реплики, забивая друг друга, летели со всех сторон, – только успевай поворачивать голову к очередному оратору.
– …Почему это так – тем летом, и нынешним нашему звену ни одного «газона», одни только колесные тракторы с тележками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Вы что – начали? – опросил Рыбкин, недовольный, что не соблюдены принятые формальности и что он вроде бы обойден в своей роли председательствующего. – Ну, пожалуйста! – сказал он, вынужденно смиряясь и отходя на шаг в сторону. – Слово имеет товарищ Коростылев! – все же договорил он со своего нового места, из-за плеча Ильи Ивановича, уже под его слова.
– Ввиду того, что год трудный, засушливый и растягивать уборку никак нельзя, – продолжал Илья Иванович, – установлены премии тем, кто будет вести ее самыми ударными темпами. В первые десять дней на уборке зерновых расценки комбайнерам и помощникам увеличены на шестьдесят процентов – при условии выполнения сменных норм. Водителям автомашин на вывозке зерна тоже установлена повышенная оплата на пятнадцать процентов. Разумеется, опять же при выполнении сменных заданий…
– Да мы все это читали, знаем! – раздались голоса.
– Ну, раз знаете, так я дальше и перечислять не буду. Условия, как видите, хорошие, стимулы есть, остается только поработать на совесть. Кроме материального поощрения передовики уборки, – раз вы читали, это вам тоже известно, – будут отмечены почетными грамотами. А особо отличившиеся – представлены к награждению медалями и орденами.
– Неплохо бы – орденочек! – сказал кто-то в группе молодых парней позади Петра Васильевича.
– Сиди уж! Мало еще каши ел! – осадили его приятели.
– Поля наши и какой где получился хлеб, где какой стеблестой – это вы знаете, сами сеяли, наблюдали за ростом. Убирать, я думаю, будем теми же звеньями, что и в прошлом году: пять комбайнов, три грузовых автомашины. В наличном составе перемен больших нет, звенья у нас в основном сложившиеся, не один уже год, люди друг к другу притерлись, приспособились. Я сейчас зачитаю по списку, кто у нас в каком звене, а если кто не согласен, есть другие мнения, предложения, – после вы скажете…
Илья Иванович открыл тетрадку, завернул под нее обложечный лист, стал читать. И когда он говорил, и читая список, он все время переминался с ноги на ногу, точно ему жали ботинки или неловко, неудобно было стоять. При этом он беспрерывно поддергивал пальцем свои очки. И то, и другое он делал от нервности и от смущения. Начальственности – в смысле важности, солидности, уверенности перед народом, – в нем не было никакой, не приставала она к нему. Нехватку эту он чувствовал сам, но научиться держать себя по-командному не мог. Еще лет десять назад он был просто трактористом, рядовым колхозным механизатором, как все, что сейчас его слушали, заочно учился – сначала в техникуме, потом в институте. Учение давалось ему тяжким, упорным трудом, – известно, что такое заочник, который только вечером, вымотавшись за день на физической работе, садится за книги. И глаза слипаются, и голова тупа, и памяти нет… Особенно трудно давались ему чертежи. Черчение – дело тонкое, руки нужны как у скрипача, сорвался чуть-чуть рейсфедер – и все, лист испорчен, загублена работа нескольких вечеров. Не для загрубелых рабочих рук рейсфедер, которые привыкли действовать кувалдой, полупудовыми гаечными ключами, двигать неподатливые тракторные рычаги… На чертежах и за книгами Илья Иванович подпортил глаза, однако все премудрости одолел. По-честному, без скидок, одним своим упорством. И хотя не было у него начальственной осанки, важного вида, какой умеют придавать себе иные начальники, как будто посвящены во что-то значительное, чего не дано знать и понимать их подчиненным, колхозные трактористы его уважали даже больше, чем если бы прислали его откуда-нибудь со стороны, уже готового, дипломированного и без биографии простого тракториста, прошедшей у всех на глазах. Уважали за то, что он из самого низу выбился, своим старанием и охотой, той же породы, что и они все; каждый из них ведь мог бы так, да недостало отваги и упорства, а у него – достало… За то, что он инженер не по одному тому, что книжки выучил, не только умом технику знает, а и руками все может. Самому же Илье Ивановичу его должность главного колхозного инженера, там, где он должен быть администратором, стоять над людьми, как власть, приказывать и взыскивать, была неловка, точно чужая одежда, что не по плечу, не по размеру. Гораздо лучше чувствовал он себя там, где нужно было проявить знания, технический опыт – на прежних своих местах умелого механизатора, и охотно, с удовольствием лез всякий раз вместе с трактористами в незаладившую машину, марал руки, крутил гайки, искал и исправлял неполадки.
Петр Васильевич входил в звено вместе с Козломякиным, Данковцевым. На двух других комбайнах водители менялись, обычно ставили молодежь, нарочно подключали к «старикам», под их надзор, чтоб набирались в одной с ними компании опыта и дальше уже работали сами.
Слушая фамилии, Петр Васильевич ждал: назовет ли Илья Иванович его? Илья Иванович назвал Митрошу, но тут же скосил из-под очков на Петра Васильевича глаза:
– Ты не обижайся, Петр Васильевич, список мы писали, когда было еще неизвестно, успеешь ли ты на уборку. Но раз успел – стало быть, так с Митрошей, вдвоем, по-прежнему и будете…
Петр Васильевич промолчал – молчанием согласия и только потом вспомнил, что Люба предупреждала не запрягаться сразу в работу и такое же намерение было у него самого, шел он сюда, на это собрание, лишь повидаться с товарищами, послушать да посмотреть…
Едва Илья Иванович кончил читать по тетрадке, заспорили о составе звеньев. Неизбежно стали задевать и другое, что и не предполагалось обсуждать, и прежде всего подготовку комбайнов и всей остальной уборочной техники, почему задерживается ремонт, подсчитывать, что уже можно вывести на линейку готовности, а с чем еще возиться, проливать пот. Очень скоро разговор превратился в жаркий, многоголосый шум, как бывает, когда изрядно накопилось, наболело и каждому хочется сказать свое, самое себе близкое, важное. Уже никто не делал разбора – к месту, не к месту, спуталось, свалилось в одну кучу: разделение на звенья и нехватка запчастей, здравые предложения и всевозможные обиды; реплики, забивая друг друга, летели со всех сторон, – только успевай поворачивать голову к очередному оратору.
– …Почему это так – тем летом, и нынешним нашему звену ни одного «газона», одни только колесные тракторы с тележками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79