Нас восемь - четверо черных,
трое серых и я. Не было Серого, он, кажется, побаивается Стива.
Но Стив недолго баловал нас, отведал рыбки с кашей, и к балконной двери,
оглянулся на меня, зашипел, зарычал - "Отворяй, устал я с вами!.." И я со
спокойным сердцем отпустил его. Он, не оглядываясь, ушел в мутную мглистую
снежную пустыню, где небо и земля слились.
51. Хрюша едет верхом.
Стив снова исчез, но я успокоился - жив, бродяга. Дома все, кроме Хрюши. Макс с
Люськой в обнимку, она его любовно вылизывает, он милостиво разрешает, и сам
полизал чуть-чуть... Костик на улицу не хотел, но отчаянно хотел пописать. И,
улучив момент, когда я потерял бдительность, намочил бумажку в углу и
успокоился. А я поздно хватился, и сделал вид, что не заметил. В такой мороз мне
жаль их выталкивать на улицу, и я терплю лужи и кучи, надеясь на скорое
потепление... Поели, отдохнули, помылись, и я отворяю перед ними балконную дверь
или форточку минут на пять, и жду, в клубах морозного пара, кто куда... Кто
хочет уйти, уходит. Но сегодня воздух колюч как никогда, даже Макс дрогнул. А
Алиса ушла, хотя я оставляю ее без разговоров, но вот надо ей, и все! Три раза
выходил за Хрюшей, его все нет и нет. Из подвала выбежали собаки, они там
греются. На этот раз я ничего не сказал им, они знают меня и ведут себя тихо.
Дошел по тропиночке до девятого, снег по колено, вокруг дома здоровенные псы,
сидят на колючем ветре, ждут кого-то... Хрюше с его коротенькими ножками, да по
такому снегу... не проскочить! Звал, звал - и, наконец, слабенький голосок -
появляется в окошке Хрюша, чумазый настолько, что не черный, а серый. Взял его
на руки, он тут же успокоился и едет, гордо поглядывая на стадо собак...
Прибыли, тут же все сбежались, ведь ясно, что Хрюша получит премию. Я оставил
его в ванной с рыбьим хвостиком наедине, а дверь плотно закрыл, подоткнув
бумажку. Клаус пытался когтистыми лапами взломать Хрюшино уединение, трудился,
пыхтел, в конце концов победил... но увидел только довольную Хрюшину физиономию.
Опоздал! Что поделаешь, в другой раз, дружок.
52. Тридцатое декабря, завтра перевал...
Люська обожает всех без исключения котов, но в особенности Клауса, это ее кумир.
Утром кумир полакал разбавленного молока и пулей вылетел на балкон, оставив нам
огромную кучу, настоящая мужская работенка! Мороз застрял на двадцати пяти и при
этом ухитряется быть влажным, это для нас смертельно. Кошки прочно поселились в
доме. Хрюшу едва вытянул из подвала, теперь он спит рядом с батареей, она еле
теплится. Люська в отсутствие Клауса подобралась к Максу, приводит в порядок его
лохмы, ему это нравится. Но Клаус все поставит на свои места, как только Люська
на что-нибудь путное сгодится. Стив основательно исчез, наверное, объявился
могущественный обладатель купеческой колбасы. Но исчезнут его покровители, он
снова явится, пойдет по этажам выпрашивать подаяния, не теряя при этом гордого
вида.
Завтра первый перевал, за ним передышка, а потом даже круче. Коты это знают, у
них чувство времени точней моего, им не нужно чисел. Впрочем, я тоже не помню
чисел... и пейзаж для меня, как для кота, всегда нов, дорога сюда каждый день
другая, снег имеет сотню имен - он колет, жжет или гладит... холоден, мокр, сух,
блестящ... А цвет... как можно говорить о цвете - он охватывает все оттенки
настроений и состояний... Так вот, у наших такой настрой - придется потерпеть
еще, зима не все показала зубы. Никто не веселится, кроме Костика и Люськи,
которым все трын-трава. Мечта Костика - попробовать жизнь на зуб до сих пор
жива, а кот с мечтою не взрослый кот, он так и не вырос. Каким -то чудом
добрался до меня, доколыхался серой тенью, а потом схватился из последних
силенок, и держался, отчаянно держался!.. Не все смогли, куда делась лохматая
худышка с желтыми глазами? Почему не выскочила из темноты, если выскакивала сто
раз, когда ей было гораздо страшней и хуже?.. Не знаю, мир для меня разделен -
по ту сторону царство отвратительных теней, а по эту только подвалы и коты...
Почему не искал ее? Раньше бы искал, а теперь я все чаще так поступаю: выбежит -
спасу, не выбежит - отворачиваюсь, иду дальше. Иначе не выжить, не от голода или
усталости, а от сердечной тяжести. Их слишком много, даже в поле моего зрения, я
и семерых-то с трудом спасаю. Людей тоже бывает жаль, но они в этой жизни
хозяева, сами ее делают, пусть сами за все и платят.
А мне достаточно забот, я помогаю зверям. Я - перебежчик, всегда на их стороне.
Они запоминают меня и пробиваются поближе - к лестнице, к балкону, к двери,
потом оказываются на кухне... Они проявляют чудеса выдумки и выдержки, только бы
остаться на ночь, забиться в дальний угол, за кровать... Я находил их в мусорном
ведре, на верхней полке шкафа... Они лезут по кирпичной стенке, по деревьям на
балкон, а до этого просиживают неделями под окнами, наблюдая за счастливцами,
решая сложнейшую задачу - как проникнуть... Я слышу, как скрипят и ворочаются их
мозги... Каждый из моих восьми... что скрывать, Серый уже проник... Каждый
изобрел свой способ, свои трюки, чтобы обмануть меня, отвлечь внимание, а потом
оказаться в опасной близости, когда я, взглянув им в глаза, не смогу отодвинуть.
И я иду сюда, проклиная холод, скользкую дорогу, ветер, темноту, то, что мало
еды, на один зуб этим прожорам... окруженный частоколом враждебных взглядов,
связанный ожиданием чуда - еды, тепла, внимания...
Я девятый среди них.
53. Когда я шел к своим...
Когда я шел к своим, то увидел двух больших овчарок, которые пытались спастись
от холода. Им трудней, чем котам. Они забегали в каждый открытый подъезд - и
отовсюду их гнали. Им не выжить.
И я вспомнил несколько ночей, когда мне негде было ночевать, в середине октября.
Никого у меня не было, и одежды никакой, кроме старого пиджака. Ночью я
пробирался в один дом, там шел ремонт, не было ни окон ни дверей, зато на месте
крыша. И я дремал в углу, то покрывшись пиджаком, то подложив его под себя.
Кое-как дотянув до рассвета, плелся на вокзал, дремал на скамейке, а в шесть
уборщицы меня прогоняли... Что чувствовали собаки в тридцатиградусный мороз?
Кто-нибудь скажет с ухмылкой - они же не думали, ведь это звери... Но и я не
думал в том доме - я был просто живой тварью, и страдал, как они страдают...
Жизнь прожита, а вспоминаются именно те дни.
Я не мог отдать овчаркам все, что нес своим! Залез рукой в кастрюлю и вывалил на
снег пригоршню каши с рыбой. Вытер руку о полу пальто, а то вмиг замерзнет.
"Все, что могу, ребята!.." Они проглотили и уставились на меня, на сумку, в
которой кастрюля с кашей. Немигающий взгляд, в нем не было благодарности, только
вражда и медленное созревание одной и той же мысли у обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
трое серых и я. Не было Серого, он, кажется, побаивается Стива.
Но Стив недолго баловал нас, отведал рыбки с кашей, и к балконной двери,
оглянулся на меня, зашипел, зарычал - "Отворяй, устал я с вами!.." И я со
спокойным сердцем отпустил его. Он, не оглядываясь, ушел в мутную мглистую
снежную пустыню, где небо и земля слились.
51. Хрюша едет верхом.
Стив снова исчез, но я успокоился - жив, бродяга. Дома все, кроме Хрюши. Макс с
Люськой в обнимку, она его любовно вылизывает, он милостиво разрешает, и сам
полизал чуть-чуть... Костик на улицу не хотел, но отчаянно хотел пописать. И,
улучив момент, когда я потерял бдительность, намочил бумажку в углу и
успокоился. А я поздно хватился, и сделал вид, что не заметил. В такой мороз мне
жаль их выталкивать на улицу, и я терплю лужи и кучи, надеясь на скорое
потепление... Поели, отдохнули, помылись, и я отворяю перед ними балконную дверь
или форточку минут на пять, и жду, в клубах морозного пара, кто куда... Кто
хочет уйти, уходит. Но сегодня воздух колюч как никогда, даже Макс дрогнул. А
Алиса ушла, хотя я оставляю ее без разговоров, но вот надо ей, и все! Три раза
выходил за Хрюшей, его все нет и нет. Из подвала выбежали собаки, они там
греются. На этот раз я ничего не сказал им, они знают меня и ведут себя тихо.
Дошел по тропиночке до девятого, снег по колено, вокруг дома здоровенные псы,
сидят на колючем ветре, ждут кого-то... Хрюше с его коротенькими ножками, да по
такому снегу... не проскочить! Звал, звал - и, наконец, слабенький голосок -
появляется в окошке Хрюша, чумазый настолько, что не черный, а серый. Взял его
на руки, он тут же успокоился и едет, гордо поглядывая на стадо собак...
Прибыли, тут же все сбежались, ведь ясно, что Хрюша получит премию. Я оставил
его в ванной с рыбьим хвостиком наедине, а дверь плотно закрыл, подоткнув
бумажку. Клаус пытался когтистыми лапами взломать Хрюшино уединение, трудился,
пыхтел, в конце концов победил... но увидел только довольную Хрюшину физиономию.
Опоздал! Что поделаешь, в другой раз, дружок.
52. Тридцатое декабря, завтра перевал...
Люська обожает всех без исключения котов, но в особенности Клауса, это ее кумир.
Утром кумир полакал разбавленного молока и пулей вылетел на балкон, оставив нам
огромную кучу, настоящая мужская работенка! Мороз застрял на двадцати пяти и при
этом ухитряется быть влажным, это для нас смертельно. Кошки прочно поселились в
доме. Хрюшу едва вытянул из подвала, теперь он спит рядом с батареей, она еле
теплится. Люська в отсутствие Клауса подобралась к Максу, приводит в порядок его
лохмы, ему это нравится. Но Клаус все поставит на свои места, как только Люська
на что-нибудь путное сгодится. Стив основательно исчез, наверное, объявился
могущественный обладатель купеческой колбасы. Но исчезнут его покровители, он
снова явится, пойдет по этажам выпрашивать подаяния, не теряя при этом гордого
вида.
Завтра первый перевал, за ним передышка, а потом даже круче. Коты это знают, у
них чувство времени точней моего, им не нужно чисел. Впрочем, я тоже не помню
чисел... и пейзаж для меня, как для кота, всегда нов, дорога сюда каждый день
другая, снег имеет сотню имен - он колет, жжет или гладит... холоден, мокр, сух,
блестящ... А цвет... как можно говорить о цвете - он охватывает все оттенки
настроений и состояний... Так вот, у наших такой настрой - придется потерпеть
еще, зима не все показала зубы. Никто не веселится, кроме Костика и Люськи,
которым все трын-трава. Мечта Костика - попробовать жизнь на зуб до сих пор
жива, а кот с мечтою не взрослый кот, он так и не вырос. Каким -то чудом
добрался до меня, доколыхался серой тенью, а потом схватился из последних
силенок, и держался, отчаянно держался!.. Не все смогли, куда делась лохматая
худышка с желтыми глазами? Почему не выскочила из темноты, если выскакивала сто
раз, когда ей было гораздо страшней и хуже?.. Не знаю, мир для меня разделен -
по ту сторону царство отвратительных теней, а по эту только подвалы и коты...
Почему не искал ее? Раньше бы искал, а теперь я все чаще так поступаю: выбежит -
спасу, не выбежит - отворачиваюсь, иду дальше. Иначе не выжить, не от голода или
усталости, а от сердечной тяжести. Их слишком много, даже в поле моего зрения, я
и семерых-то с трудом спасаю. Людей тоже бывает жаль, но они в этой жизни
хозяева, сами ее делают, пусть сами за все и платят.
А мне достаточно забот, я помогаю зверям. Я - перебежчик, всегда на их стороне.
Они запоминают меня и пробиваются поближе - к лестнице, к балкону, к двери,
потом оказываются на кухне... Они проявляют чудеса выдумки и выдержки, только бы
остаться на ночь, забиться в дальний угол, за кровать... Я находил их в мусорном
ведре, на верхней полке шкафа... Они лезут по кирпичной стенке, по деревьям на
балкон, а до этого просиживают неделями под окнами, наблюдая за счастливцами,
решая сложнейшую задачу - как проникнуть... Я слышу, как скрипят и ворочаются их
мозги... Каждый из моих восьми... что скрывать, Серый уже проник... Каждый
изобрел свой способ, свои трюки, чтобы обмануть меня, отвлечь внимание, а потом
оказаться в опасной близости, когда я, взглянув им в глаза, не смогу отодвинуть.
И я иду сюда, проклиная холод, скользкую дорогу, ветер, темноту, то, что мало
еды, на один зуб этим прожорам... окруженный частоколом враждебных взглядов,
связанный ожиданием чуда - еды, тепла, внимания...
Я девятый среди них.
53. Когда я шел к своим...
Когда я шел к своим, то увидел двух больших овчарок, которые пытались спастись
от холода. Им трудней, чем котам. Они забегали в каждый открытый подъезд - и
отовсюду их гнали. Им не выжить.
И я вспомнил несколько ночей, когда мне негде было ночевать, в середине октября.
Никого у меня не было, и одежды никакой, кроме старого пиджака. Ночью я
пробирался в один дом, там шел ремонт, не было ни окон ни дверей, зато на месте
крыша. И я дремал в углу, то покрывшись пиджаком, то подложив его под себя.
Кое-как дотянув до рассвета, плелся на вокзал, дремал на скамейке, а в шесть
уборщицы меня прогоняли... Что чувствовали собаки в тридцатиградусный мороз?
Кто-нибудь скажет с ухмылкой - они же не думали, ведь это звери... Но и я не
думал в том доме - я был просто живой тварью, и страдал, как они страдают...
Жизнь прожита, а вспоминаются именно те дни.
Я не мог отдать овчаркам все, что нес своим! Залез рукой в кастрюлю и вывалил на
снег пригоршню каши с рыбой. Вытер руку о полу пальто, а то вмиг замерзнет.
"Все, что могу, ребята!.." Они проглотили и уставились на меня, на сумку, в
которой кастрюля с кашей. Немигающий взгляд, в нем не было благодарности, только
вражда и медленное созревание одной и той же мысли у обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40