Он поднимается, отряхивает ладонями пыль со своих штанов, и она чихает. Он сдувает снег-штукатурку с рыжей травы, по которой не мешало бы пройтись граблями.
Из окна он видит Баркаса и Банана, направляющихся к улице с трамваями. Банан несет гитару, как чемодан, и кажется страшно толстым и каким-то рыхлым в розовом свитере и зеленых брюках. На улице полно людей, но тело с плащом исчезло. А потом ноги у него наливаются свинцом, и радость покидает его.
— Джейн, — говорит он. — Наше путешествие окончено. Пришла полиция.
Она подбегает к нему и тоже выглядывает из окна.
— Живо. — Она не теряет присутствия духа. — Ты говорил, тут есть чердачок…
Он не успевает ей ответить — первая фуражка уже показывается на лесенке.
— Чем это вы тут занимаетесь?
— Мы у себя дома, — отвечает он ледяным тоном.
Появляются еще двое полицейских и мужчина в штатском.
— Он говорит, что это его дом.
— Его дом, — говорит один из полицейских (он узнает его), — это дом его дяди, напротив церкви. И она тоже там живет, это дочь мадам Пауэр.
— Надо же, — усмехается мужчина в штатском. — Дочь мадам Пауэр! У нее, должно быть, неплохие задатки.
А полицейский, которого он узнал, — это Эжен, тот самый Эжен, который посадил его на лошадь.
— Насколько мне известно, ты не перестал водиться с Крысой. Я ведь тебя предупреждал. Где вы были этой ночью?
— Здесь, у себя дома, — отвечает он тем же ледяным тоном.
— Эка хватился! Этот дом давно не твой! С тех самых пор, как исчез твой проходимец-папаша.
Он бросается на него, но через секунду руки его уже скручены за спину, и он без толку брыкается, представ в таком унизительном виде перед Джейн. А она напускает на себя высокомерный вид. И, услышав ее голос, взобравшийся на высокие каблуки, они разражаются хохотом.
— Во всяком случае, этот дом не ваш. По какому праву вы врываетесь сюда без стука?
— Ах ты рыжая! Побеседуем об этом в участке.
— Меня зовут мадемуазель Пауэр. Мой отец летчик, он займется вами, когда вернется.
— Ладно, сейчас постучимся, а вы ответите нам, мадемуазель Пауэр? — говорит мужчина в штатском. Он ударяет кулаком по стенке, и ему под ноги летит здоровенный кусок штукатурки.
— Вот видите, детям нельзя здесь играть, дом вот-вот развалится. Вы здесь ночевали?
— Да, потому что мы убежали навсегда. Мы теперь муж и жена. И имеем право делать все, что хотим.
— У нас еще будет время обсудить этот вопрос. Слышали, какой шум тут подняли лошади?
— Конечно. Мы же не глухие.
— А что было до лошадей?
— Мы спали.
— А потом она так испугалась лошадей, что больше мы ничего не видели, — поспешно добавляет он.
— Крысу знаете?
— Эжен ведь только что вам это сказал.
Мужчина в штатском смущенно почесывает затылок.
— И Эжена ты тоже знаешь?
— Да, мы соседи. Я катался с ним на лошади. Я-то ведь лошадей не боюсь.
— Нам сказали, что вы подошли первые к… — Наверно, он не может найти слова, подходящего для детей.
— К… мотоциклу. Чей это был плащ?
— Не знаю.
— Ты видел кого-нибудь на улице?
— Видел. На всей улице, даже у моста, было много людей.
— Вы сразу вернулись сюда?
— Да. В три часа ночи дети спят.
— А как ты узнал, который час?
Он достает золотые часы и молча протягивает их. Человек в штатском берет часы и долго рассматривает.
— Где ты их взял?
— Мне их подарили.
— Кто, Крыса?
— Нет. Человек в голубом. Больше я о нем ничего не знаю, он уплыл вчера вечером на подводной лодке.
— На подводной лодке, говоришь? Ладно, я потом тебе верну эти часики, а пока они побудут у меня. Эти часы принадлежали одному очень богатому человеку, с которым случилось несчастье.
— Так мы и думали. Он был такой грустный. — Теперь голос Джейн становится кокетливым.
— Есть у тебя сестра, которую зовут Эмили?
— Хотите попросить у меня ее адрес? Я ее адреса не знаю.
— Ну, мы с вами еще встретимся, — вежливо улыбаясь, заканчивает разговор мужчина в штатском. — А ты, Эжен, раз уж ты их знаешь, отведи-ка их домой и скажи родителям, что они нам еще понадобятся, ведь поболтать с ними — одно удовольствие.
И они уходят не попрощавшись. Тихонько насвистывая и подталкивая их к лестнице, Эжен замыкает шествие. Старуха, присев на корточки, собирает комья земли с остатками цветов.
Он берет Джейн за руку, теперь он окончательно уверился, что путешествие их окончено и сейчас он в последний раз идет с белочкой по улице. Их, конечно, запрут на весь день, а завтра — вторник; одна надежда, что ему, как Марселю, удастся удрать из того, другого дома, и, когда он немножко подрастет, он тоже уплывет в море, к Северному полюсу. Но Джейн? Как же он разыщет ее?
Дверь открывает ее мать, она не причесана, лицо помятое, на ней — широкий зеленый халат, в нескольких местах прожженный сигаретами, и сейчас она уже не кажется ни такой стройной, ни такой красивой. Он удивленно таращит глаза — эта холодная, ледяная женщина плачет, как ребенок. Она прижимает к себе Джейн и судорожно целует ее, словно и вправду боялась потерять. Джейн освобождается из ее объятий, бросается к нему, целует его и тоже плачет, еще громче, чем ее мама.
— На всю жизнь, Пьеро! Клянусь тебе! — кричит она, бросая вызов всему свету.
Дверь дядиной квартиры широко распахнута, и тетя Роза со своим обычным угрюмым видом наблюдает всю эту сцену.
— Приходите к нам, когда вам захочется. Теперь я всегда буду дома, — тихо говорит ему мама Джейн.
Этого он никак не ожидал. Тетя Роза молча втаскивает его в квартиру. Дядя вертит в пальцах вилку, глядя на него. Эжени поворачивается к нему спиной.
Он бросается на зеленый диван и тут же засыпает, раздавленный непоправимой бедой, приключившейся с ним, — мать Джейн оказалась настоящей мамой. Он не плачет, но никакая другая мама на свете не смогла бы причинить ему такую боль.
— Русские теперь наступают быстрее, чем американцы. Не понимаю, как это немцы не сопротивляются…
Щеки свисают над жестким пристежным воротничком, взгляд устремлен в окно на далекие поля сражений — дядя сообщает ежедневную военную сводку, допивая кофе. Потом он снимает салфетку, вытирает рот, встает, шевеля губами, словно разговаривает сам с собой, и наконец ухолит в ванную.
Тетя Роза на минутку присаживается. Она тоже смотрит в окно и ищет какие-то слова, но они застревают у нее в горле. Тетя Мария еще в постели. Вчера у нее был врач; через несколько дней — это уже решено — ее тоже отправляют в Большой дом, в ту самую больницу, которой так боялся Крыса, что даже купил себе ружье, но оно послужило ему только раз — для Люцифера.
Встав из-за стола, он заметил на дядином кресле свою тюремную рубаху и комбинезон, чистенькие и отутюженные, — они даже стали как-то мягче и приятнее на ощупь, как все старые вещи после стирки. А на ковре рядом — башмаки, такие же коричневые и блестящие, как «бьюик», запертый в саду до конца войны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84