-- Легли вы, значит, в час ночи? -- не унимался Санька.
-- Во втором часу.
-- И ничего подозрительного не видели и не слышали?
-- Так я уж говорила, что ничего. Токо это...
-- Что? -- напрягся Санька.
-- Где-то под утро куры заметушились. Темень еще была. Я еще подумала, петух кукареть подсобрался да передумал. А минут через десять он и вправду заорал. Первую зарю, значит.
-- Ну что? -- вернулся к дому Андрей. -- Нашел чего-нибудь?
-- Нашел -- едва ушел, -- мрачно пошутил Виталий.
Он сидел на другой скамье, у окна, обняв за плечи поникшего Игорька, у которого на коленях лежала изувеченная гитара. Глядя на них, можно было заплакать. Гитара лежала, как зарезанный ребенок.
-- Все, мышьяковцы, не поминайте лихом! -- вырос на пороге дома Эразм.
С черным гитарным футляром за спиной он смахивал на охотника, собравшегося на сафари в Кению. Наверное, потому, что часть футляра, внутри которого находился гриф, смотрелась ружейным чехлом, а на вязанной шапочке был типично африканский узор. Черные кругляшки очков тоже навевали что-то жаркое, экваториальное. Ничего, кроме футляра, у него не было. Каким приехал, таким и уезжал.
-- Это не по-честному, -- зло сказал Андрей. -- Ты обещал мне, что выручишь группу.
-- Я -- профессионал. И пашу за деньги. А если каждый день сплошные убытки, да еще и чуть не сделали наркоманом, то ничего, кроме "Гуд бай", я вам сказать не могу.
-- Аппаратура есть в доме культуры, -- вяло посопротивлялся Андрей.
-- У них нет "Гибсона". Да и не в "Гибсоне" дело. Я лучше в Питер поеду. Меня в один кабак звали играть. Там тоже бандитов хватает, но они хоть не такое зверье, как местные...
-- Может, все-таки останешься, -- почти умоляя, бросил ему в спину Андрей.
-- До новых встреч в эфире, -- не оборачиваясь, ответил Эразм и с замаха, одним ударом ноги распахнул калитку.
-- Ой! -- вскрикнул кто-то за нею женским голоском.
-- Бонжур, мадам! -- зло поздоровался с обладательницей голоска Эразм. -- Желаю вам счастливо дожить до старости в славном тауне Перевальном!
Когда черная майка со все такими же торчащими лопатками-крыльями уплыла вправо, в проулок, Санька увидел покрасневшую Нину. Ее появление вряд ли могло означать что-то хорошее, но плохого уже было так много за эти дни, что он, не став ничего предугадывать, пошел к ней навстречу.
-- Здравствуй, Ниночка! -- протянул он руку.
-- Чего он у вас такой? -- не смывая красноту с лица, поинтересовалась она.
Ее "прикид" был стандартно суров и аскетичен: серая юбка, серый пиджак, черные туфли на немодном каблуке и черная, без малейшей металлической заклепки-украшения, сумочка на левом плече.
-- Это наши дела, -- ушел от ответа Санька.
-- Здравствуйте, -- со всеми сразу поздоровалась Нина и ощутила, как кисло и противно стало во рту.
Ей вроде бы ответили, но как-то вяло. Андрей уже хотел закатить скандал. Все-таки Нина была не только членом оргкомитета конкурса, но и жительницей Перевального, а, значит, как бы вдвойне считалась виноватой во всех их бедах и особенно в той, что стряслась с аппаратурой.
-- Тебя можно на минуту? -- тихо спросила она Саньку.
-- Конечно.
-- Тогда это... Ну, на улицу выйдем...
-- Так мы и так вроде на улице.
-- Я имею в виду туда, -- кивнула она на калитку.
-- Пошли.
Он первым двинулся к избитой Эразмом некрашеной калитке, подержал ее, пока проходила Нина, последовал за ней, и вот так молча они добрели до угла двора, точно до сломаной ветки малины. Нина остановилась возле нее, взялась рукой за забор, будто могла упасть от слов, которые требовалось произнести, помолчала, но все-таки решила:
-- Владимир Захарыч в реанимации. Большой процент кожи подвергся ожогу.
Санька молчал, глядя на пальчики, подрагивающие в такт словам на срезе серой некрашеной доски. В печали Нина выглядела еще строже, чем до этого. Хотелось сделать что-нибудь такое, чтоб она похвалила его. Такое Санька испытывал только в школе милиции перед начальником курса, сухим болезненным подполковником. Когда он встречал его, Саньке всегда казалось, что это именно он виноват в в многочисленных болезнях начальника, и он говорил какую-нибудь глупость, за которую начальник почему-то всегда благодарил его.
-- Он просил, чтобы ты приехал к нему в палату. -- Снова немножко повздрагивали пальчики Нины.
Алый лак на ногтиках смотрелся поздними ягодами, свесившимися с
поломанной ветки малины над забором. Их хотелось съесть.
-- Ты же сама сказала -- реанимация. Разве меня пустят?
-- Слово Владимира Захарыча -- закон, -- грустно ответила она. -- Ты ему очень понравился.
-- А я и не заметил.
-- У вас что-то случилось?.. В смысле, в группе...
-- Да так. Пустяки. Продолжение старой истории.
-- Опять шантаж?
-- Хуже. В тридцатые годы это называлось вредительством. Статья пятьдесят восьмая...
-- А что случилось?
-- Кто-то залез ночью в комнату, где хранилась аппаратура, и сломал ее.
-- Нужно сообщить в милицию, -- устало предложила Нина. -- В Перевальном хороший начальник.
-- Хороших начальников не бывает.
-- Ну почему же!
Ее пальчики соскользнули с забора, но что-то красное осталось. Будто доски решили навсегда сохранить на себе память об алом лаке ее ногтей.
-- Ты не порезалась? -- спросил Санька.
-- Не-ет, -- внимательно изучила она подушечки пальцев. -- А обо что здесь можно обрезаться?
Склонившись над доской, Санька изучил уже основательно подсохшее, уже побуревшее пятнышко крови и самому себе пояснил:
-- Значит, он вернулся этим же путем.
-- Кто вернулся?
-- Ночной грабитель. Так, говоришь, здесь хороший милицейский начальник?
-- Да. Это мой отец. Глава шестнадцатая
БЕЗМОЛВНЫЕ ПРОСЬБЫ
Санька где-то читал, что Майкл Джексон, желая прожить до ста лет, спал одно время в барокамере. Чистый воздух, ни одного микроба, ни малейшего звука, способного нарушить сон.
С первым шагом в палату реанимации Санька ощутил, что сейчас предстоит разговор с Майклом Джексоном. Только камера была прозрачной, а сквозь искусственное стекло виднелось лицо Буйноса. Уцелевший глаз на уцелевшей половине лица не хотел открываться, и Санька недоуменно обернулся к Нине.
-- Не более трех минут, -- вместо нее сухо ответил врач и сел на потертый стульчик у пульта.
-- Там своя среда, -- шепотом пояснила Нина. -- Владимира Захарыча все время овевают холодным воздухом. К вечеру приедут спецы из Москвы, привезут искусственную кожу. Они уверяли по телефону, что она даже будет иметь чувствительность. Почти как живая.
-- Лучше свою иметь, -- вздохнул Санька.
-- Разрешите? -- легонько отодвинул его в сторону мужичонка с острыми глазами-бусинками.
Рубашка навыпуск с накладными карманами в дополнение к огромным, изжеванным коричневым сандалиям делали его бухгалтером начала шестидесятых годов, перенесенным машиной времени в бешеные девяностые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115