-- В чем дело?! -- вопросом заглушил всех подошедший милиционер. -Что случилось?! Вызвать "воронок"?!
-- В отделение их всех! -- скомандовал седой.
-- Да отпусти ты их, -- попросил Санька. -- Соплюхи же. Малолетки.
Пойманная им лично девчонка стояла рядом и пыталась спасти уши в воротнике джинсовой куртки. Но уши были слишком большими. Или воротник узким.
-- Прими нарушителей! -- то ли потребовал от него, то ли предложил седой, и милиционер, видимо, хорошо и давно знавший его, безропотно подчинился. Его губы тут же приблизились к черному брикету рации, висящей на плече...
Из отделения милиции Санька вернулся к Дворцу съездов только через два часа с лишком. За девчонками приехали вызванные по телефону родители, дело замяли, но на душе все равно остался камень.
Билетерши, памятниками сидящие у входа во дворец, пропустили его с таким видом, словно он всю жизнь работал рядом с ними. Хотя, возможно, все объяснялось гораздо проще: они видели, как Санька вместе с седым выволакивали девчонок, и оттого посчитали и его гэбэшником.
Дорогу в обход зала к фойе он не запомнил. В таких лабиринтах можно проводить конкурсы юных следопытов.
А в концертном зале стояла темень поплотнее ночной, и было непонятно, закончилось представление или нет. Но стоило Саньке шагнуть за плотную, пахнущую пылью занавесь, как темноту разорвала знакомая музыка.
Ощупывая рукой стенку, Санька прошел метров десять, и глаза стали привыкать к полумраку. Все зрители, каких он только мог высмотреть вблизи, оказались женщинами. Это удивило его. До этой минуты Санька считал, что раз мужчин и женщин на земле поровну, то в таких пропорциях они и должны сидеть в концертном зале. Дворец съездов эту статистику упорно опровергал.
-- Он! Это он! Миленький! -- локтем толкнула соседку женщина на крайнем сидении и по-молитвенному сложила ладони у подбородка. -- Боже, какой красивый!
Ей было не меньше сорока пяти, обручальное кольцо отсутствовало, а платье, которое она, возможно, считала самым большим своим достоянием, стоило около двадцати долларов в палатке у станции метро. Санька сам видел.
А мелодия все набирала силу и, наконец, изнутри ее выплыл голос. Мягкий, грустный, какой-то совсем нездешний голос. Он вместе с мелодией ввинтился в ускорившийся темп и сразу из мягкого и грустного стал сильным и волевым. Санька отыскал певца на сцене. Он резко, порывисто двигался по сцене, почти летал, и Санька даже не поверил, что перед ним тот сонный, вялый Киркоров, рядом с которым он сидел в фойе. Его как будто подменили. Худющие полуголые танцовщицы совершенно не успевали за ним.
Высокая фигура Киркорова, истонченная черным костюмом, ввинчивалась в свет, в музыку, во вздохи зала, и Санька вдруг почувствовал, что никогда не сможет влюбить в себя так много женщин. И дело было не в росте. Наверное, ему не хватало этого умения Киркорова экономить силы для главного. А возможно, в Киркорове жило гораздо больше людей, чем в Саньке. Один из них, когда нужно было, вяло отвечал, вяло пожимал руки и ничего не хотел делать. Другой, появляющийся где-нибудь в телестудии, выглядел скорее английским джентльменом, чем певцом. А третий бесенком вырывался из него на сцену и вытворял такое, что было не под силу десятку цыган, даже если бы они сменяли друг друга несколько часов подряд.
Конечно, и внутри Саньки жили разные люди. Они живут в каждом из нас. Одни умирают. Другие рождаются. Но он до сих пор не определил, какой же из них должен стать певцом. Грустный или веселый, вялый или шустрый.
-- Ты-ы... Ты-ы... Ты-ы... -- поддержала певца дама, упрямо молящаяся на Киркорова. -- Е-эсли ты меня разлюбишь, в то-от же вечер я умру-у...
Вразнобой, волнами запел зал. Запела женская душа. Запела половина человечества.
И Санька, зачарованный невиданным зрелищем, не выдержал. Он вышел из зала и сел на первую же попавшуюся скамейку. Наверное, он завидовал. А может, даже ненавидел. Он почему-то лишь сейчас почувствовал, что певцы врут, когда с пафосом признаются друг другу в любви. Или нужно достичь какого-то уровня, чтобы сжечь в душе ненависть и зависть? Он не знал этого. Он еще ничего не достиг...
Только через полчаса, когда в зале не осталось ни одного зрителя, и даже билетерши стали подозрительно коситься на него, он вспомнил об Аркадии. Путь через сцену был свободен, и он без блужданий по лабиринтам Дворца съездов нашел фойе.
Оно было пустынно, как подземный переход в два часа ночи.
-- Ты где шляешься?! -- из-за колонны, перепугав его, появился Аркадий.
Возможно, он опять смог овеществиться из воздуха. Рубаха-яичница на его груди выглядела остывшей. Освещение в фойе кто-то заботливо убавил.
-- У нас рейв-клуб на носу, а ты пропал! -- не унимался он.
Из коридора грим-уборных вышел уже знакомой раскачивающейся походкой Валерий Леонтьев. Видимо, он выступал в последних номерах концерта. Рядом с ним шел незнакомый Саньке человек и терпеливо слушал рассказ певца.
-- У меня тоже такое было. И не раз, -- на правах ветерана вспоминал боевую молодость Валерий Леонтьев. -- Как-то набросились фанатки на улице и всю шубу в клочья разорвали. А шуба хорошая была, песцовая...
-- Да-а, фанатки, -- посочувствовал ему собеседник, и они вдвоем унесли из фойе терпкий запах одеколона.
Под скамьей, на которой сидел Киркоров, что-то желтело. Нагнувшись, Санька разглядел, что это два золотых звена цепи, и тут же вспомнил, что на груди Филиппа до нападения девчонок поверх прозрачной шелковой рубашки висел массивный золотой крест на цепи.
-- Что это? -- подошел ближе Аркадий.
-- Вот... Золото...
-- Я сторговал тебя на десятое место в рейтинге, -- не сумев долго продержать гримасу обиды на лице, объявил он. -- Клип прокрутят на той неделе. Завтра подошлю к тебе журналиста. Что говорить, потом скажу. Сволочи, конечно, эти журналисты, но в шоу-бизнесе без них нельзя. Они как микробы в кишках. С ними плохо, а без них вообще помрем...
-- А что с этим делать?
На ладони двумя отвердевшими слезами лежали желтые звенья цепочки.
-- Как что?.. Отдать надо.
Ладонь приблизилась к груди Аркадия. Он посмотрел на звенья, как на яд, который ему предлагают проглотить, и отступил на шаг.
-- Ты что, думаешь, я понесу?!
-- А как тогда?
-- Ты нашел, ты и отнесешь. Я позвоню Филиппу. А сейчас надо спешить. У тебя через полчаса шоу в рейв-клубе. Беги к моей машине!
Глава восемнадцатая
ЭКСТАЗ ПОД ЭКСТЕЗИ
Над фасадом Дома культуры, над колоннами сталинской эпохи, в неистовом порыве вперед застыли рабочий и колхозница. На копии с мухинского оригинала они выглядели худее и свирепее, словно уже извели все свои гипсовые нервы от вида снующей между колоннами молодежи с тинейджеровскими рюкзачками за спиной. Молодежь совсем не хотела подхватывать серп и молот из их слабеющих рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115