Третья досталась уже Боровикову, выскочившему в сени. Выронив наган, зажимая раненое плечо, парень кинулся во двор, побежал к калитке. Барабанов, тут же придя в себя, пополз к выходу, на крыльце попытался было встать, но сил не хватило, и он кувыркнулся на снег, рядом с метлами и лопатами, гремя и обваливая их на гулкие бревенчатые стены дома. Мимо него быстро пронесся человек в легком пальто, в шапке смушковой с широкими ушами. Не оглянувшись даже на ворочавшегося со стоном на снегу Федора, он быстро завернул за дом. Во дворе появился теперь Дужин с топором. Он встал над Барабановым молча, подкидывая топор. У Федора хватило сил приподняться и вырвать топор.
- Эк, какой ты живучий, - выругался Дужин. Он поднял наган, лежавший возле крыльца, и выстрелил в голову Барабанову. Тот упал. Дужин вернулся в квартиру - ударил понятого кулаком так, что тот повалился без памяти на стол. Затем накинул шинель, схватил какие-то деньги из-под божницы и пошел к выходу. Обернулся к завизжавшей вдруг жене:
- Запряги лошадь да вывези агента со двора... В поле, чтобы духу не было.
И ушел тоже, только в другую сторону. Успел еще посмотреть на фигуры соседей, погрозил им кулаком:
- Помалкивать чтобы, а то я вас...
В это время Боровиков накручивал трубку телефона в проходной сапого-валяльной артели, сбивающимся голосом докладывал Ярову о том, что произошло. Потом его перевязывали, обессилевшего от потери крови, ослабшего, вялого, а он вдруг принялся плакать и икать. Болезненная икота схватывала судорогой горло, и все, кто был в это время вокруг, молча и непонимающе смотрели на него. Но вот Боровиков как опомнился, кинулся бежать опять туда, на окраину, к дому Дужина. Здесь уже стояла толпа. Тихо и устало рассказывал понятой о том, что произошло. В избе тонко и длинно выла жена Дужина, еще пахло остро порохом и гарью. Возле ступенек крыльца валялся топор, поблескивая в свете фонарей, принесенных соседями-жителями. И вот тут Боровиков сказал громко:
- Прости, Федя... Прости, что оставил тебя одного...
Он сидел на корточках до появления агентов из губрозыска, склонив голову, как спал, и был похож на сына возле умершего отца. Яров положил руку ему на плечо. Вскинувшись, он тотчас встал по-военному. Голос был спокоен и даже равнодушен. Выслушав, Яров оглянулся на Костю, как-то виновато и грустно улыбнулся, и в этой вымученной невольной улыбке было: "Вот что такое наша работа".
- Откуда знаешь, где и что нас подстерегает, - проговорил он, присаживаясь возле Барабанова. Костя тоже присел, разглядывая вытянутое лицо своего товарища. Сбоку проговорил тихо Леонтий:
- Такого агента поищешь теперь...
Яров поднялся, пошел между жителями, стоявшими в молчании. Ему отвечали с испугом:
- Егор туда, в улицу. Второй вниз, к Волге, за город, верно. Невысокий... В пальто, в шапке.
50
Сынок уходил из города. Он перешел Волгу, сначала двинулся вдоль берега, по тропкам. Километрах в трех снова перешел Волгу, углубился в лес. Пройдя этот лес, выбрался на тракт. И вскоре остановил сани. Сидевший в них мужичок, окутанный женским платком, похожий на куклу, принял его радушно. Он был пьяненький и крикливый. Под носом тлела цигарка, борода была в инее, и весь он казался снежным двигавшимся сугробом. Погоняя лошадь, не оглядываясь на своего пассажира, он стал громко кричать о том, как только что был у своей матери, которая лежит в "паралике".
- От живой матери, - тонко и жалобно выкрикивал он, поддергивая вожжи. - Господи, от живой матери...
Сынок был угрюм, отмалчивался. Он смотрел на дорогу, на встречных лошадей, на прохожих и ругался про себя время от времени, вздрагивая при каждом далеком крике или неожиданном хрусте вывернувшейся из-за поворота лошади.
- А ты-то сам кто? - вдруг точно спохватился возница. Он смахнул с подбородка, с шарфа иней, уже как-то пристально и тревожно оглядел попутчика. - Ай по делу?
- Ботечника ищу, - ответил Сынок. - Хочу мастерскую сапожную завести. Колодки нужны. В вашей деревне не мастерят ли?
- Как не мастерят, - с облегчением в голосе отозвался мужичок. Сосед мой, Никита Грушин. У него закупают помногу... Коль надо, так сразу к нему.
- Надо, - отозвался попутчик. Он подвигал намороженными щеками, и какое-то беспокойство проникло в тусклые ледяные глаза.
- Эй, Петр, - обратился он к вознице. - А самогону можно достать?..
- Отчего же, - так и обрадовался тот. - Да мигом сыщем. Тот же Никита и продаст. Хоть и скрывает, где варит. Не то в поле, не то в риге... Но самогон у него всегда... Продаст...
- Ну, и правь тогда в свою деревню.
Остановились возле ладной, но крохотной, в два окна, избушки с чисто пробитой к дверям дорожкой, с лопатами у бревенчатой завалинки, с поленницами дров под крышей сарая, с кучей навоза, выкиданного из хлева да так и не увезенного в поле на десятину.
- Милости прошу, заходите, - сказал Петр, слезая с лошади. - Входите в избу, располагайтесь, а я распрягу и мигом к Никите.
Сынок вошел в избу, в полутемку - чуть тлела на столе семилинейная лампа. Пахло остро лампадным маслом, и за печью, в закутке, кто-то постукивал копытами - то ли телок, то ли овца с приплодом. На полатях торчали три головы, все рыжеватые. Ребятишки молчали и во все глаза глядели на гостя. Вышла из кухоньки женщина, приземистая и в мужском кожушке, с ведром.
- Это кого же нанесло?
- Хозяин велел зайти, - сказал Сынок, сбрасывая свою шапку. Ботечника ищу, насчет колодок. Погреться разрешил хозяин. Сейчас и сам явится...
Женщина ничего не ответила, загремела ведром, вышла, похрустела по дорожке.
Вбежал с бутылью Петр, шепнул радостно:
- Гони монету... Сейчас он и сам заявится... Да раздевайсь, - уже с каким-то нетерпением закричал он, торопливо разматывая платок мягкими женскими движениями. Открылась под жидкой шапчонкой лысая, горбом, голова, белые брови казались поседевшими. Он выхватил из горки кружку, вытащил хлеб, краюху, луковицы, подумав немного и крякнув даже с сожалением, достал кусок сала. Бросил на стол нож и приказал гостю:
- Полосуй на куски.
Сынок разделся, подсел к столу и принялся неторопливо резать сало на мелкие дольки, крутя головой, прислушиваясь к голосам снаружи. Вошли жена Петра и крепкий молодой мужик, видимо побритый недавно, потому что кожа лица была чиста и даже блестела, точно смазанная жиром.
Он присел на коник, рядом с Сынком, и тот как-то невольно вздрогнул, быстро и пристально посмотрел, как ожег его взглядом. Мужик этот был приветлив ко всем незнакомым. Он протянул руку, пожимая, сказал:
- Никита, по колодкам мастер...
- Он хочет у тебя и на женскую ногу, и на мужскую, - пояснил Петр, присаживаясь, хватая бутыль. Жена его, подвигая ведро к печи, недовольно сказала:
- Черт какой! И где нашел пьянку?.. Ат, уж пьяницы так пьяницы, не разминутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
- Эк, какой ты живучий, - выругался Дужин. Он поднял наган, лежавший возле крыльца, и выстрелил в голову Барабанову. Тот упал. Дужин вернулся в квартиру - ударил понятого кулаком так, что тот повалился без памяти на стол. Затем накинул шинель, схватил какие-то деньги из-под божницы и пошел к выходу. Обернулся к завизжавшей вдруг жене:
- Запряги лошадь да вывези агента со двора... В поле, чтобы духу не было.
И ушел тоже, только в другую сторону. Успел еще посмотреть на фигуры соседей, погрозил им кулаком:
- Помалкивать чтобы, а то я вас...
В это время Боровиков накручивал трубку телефона в проходной сапого-валяльной артели, сбивающимся голосом докладывал Ярову о том, что произошло. Потом его перевязывали, обессилевшего от потери крови, ослабшего, вялого, а он вдруг принялся плакать и икать. Болезненная икота схватывала судорогой горло, и все, кто был в это время вокруг, молча и непонимающе смотрели на него. Но вот Боровиков как опомнился, кинулся бежать опять туда, на окраину, к дому Дужина. Здесь уже стояла толпа. Тихо и устало рассказывал понятой о том, что произошло. В избе тонко и длинно выла жена Дужина, еще пахло остро порохом и гарью. Возле ступенек крыльца валялся топор, поблескивая в свете фонарей, принесенных соседями-жителями. И вот тут Боровиков сказал громко:
- Прости, Федя... Прости, что оставил тебя одного...
Он сидел на корточках до появления агентов из губрозыска, склонив голову, как спал, и был похож на сына возле умершего отца. Яров положил руку ему на плечо. Вскинувшись, он тотчас встал по-военному. Голос был спокоен и даже равнодушен. Выслушав, Яров оглянулся на Костю, как-то виновато и грустно улыбнулся, и в этой вымученной невольной улыбке было: "Вот что такое наша работа".
- Откуда знаешь, где и что нас подстерегает, - проговорил он, присаживаясь возле Барабанова. Костя тоже присел, разглядывая вытянутое лицо своего товарища. Сбоку проговорил тихо Леонтий:
- Такого агента поищешь теперь...
Яров поднялся, пошел между жителями, стоявшими в молчании. Ему отвечали с испугом:
- Егор туда, в улицу. Второй вниз, к Волге, за город, верно. Невысокий... В пальто, в шапке.
50
Сынок уходил из города. Он перешел Волгу, сначала двинулся вдоль берега, по тропкам. Километрах в трех снова перешел Волгу, углубился в лес. Пройдя этот лес, выбрался на тракт. И вскоре остановил сани. Сидевший в них мужичок, окутанный женским платком, похожий на куклу, принял его радушно. Он был пьяненький и крикливый. Под носом тлела цигарка, борода была в инее, и весь он казался снежным двигавшимся сугробом. Погоняя лошадь, не оглядываясь на своего пассажира, он стал громко кричать о том, как только что был у своей матери, которая лежит в "паралике".
- От живой матери, - тонко и жалобно выкрикивал он, поддергивая вожжи. - Господи, от живой матери...
Сынок был угрюм, отмалчивался. Он смотрел на дорогу, на встречных лошадей, на прохожих и ругался про себя время от времени, вздрагивая при каждом далеком крике или неожиданном хрусте вывернувшейся из-за поворота лошади.
- А ты-то сам кто? - вдруг точно спохватился возница. Он смахнул с подбородка, с шарфа иней, уже как-то пристально и тревожно оглядел попутчика. - Ай по делу?
- Ботечника ищу, - ответил Сынок. - Хочу мастерскую сапожную завести. Колодки нужны. В вашей деревне не мастерят ли?
- Как не мастерят, - с облегчением в голосе отозвался мужичок. Сосед мой, Никита Грушин. У него закупают помногу... Коль надо, так сразу к нему.
- Надо, - отозвался попутчик. Он подвигал намороженными щеками, и какое-то беспокойство проникло в тусклые ледяные глаза.
- Эй, Петр, - обратился он к вознице. - А самогону можно достать?..
- Отчего же, - так и обрадовался тот. - Да мигом сыщем. Тот же Никита и продаст. Хоть и скрывает, где варит. Не то в поле, не то в риге... Но самогон у него всегда... Продаст...
- Ну, и правь тогда в свою деревню.
Остановились возле ладной, но крохотной, в два окна, избушки с чисто пробитой к дверям дорожкой, с лопатами у бревенчатой завалинки, с поленницами дров под крышей сарая, с кучей навоза, выкиданного из хлева да так и не увезенного в поле на десятину.
- Милости прошу, заходите, - сказал Петр, слезая с лошади. - Входите в избу, располагайтесь, а я распрягу и мигом к Никите.
Сынок вошел в избу, в полутемку - чуть тлела на столе семилинейная лампа. Пахло остро лампадным маслом, и за печью, в закутке, кто-то постукивал копытами - то ли телок, то ли овца с приплодом. На полатях торчали три головы, все рыжеватые. Ребятишки молчали и во все глаза глядели на гостя. Вышла из кухоньки женщина, приземистая и в мужском кожушке, с ведром.
- Это кого же нанесло?
- Хозяин велел зайти, - сказал Сынок, сбрасывая свою шапку. Ботечника ищу, насчет колодок. Погреться разрешил хозяин. Сейчас и сам явится...
Женщина ничего не ответила, загремела ведром, вышла, похрустела по дорожке.
Вбежал с бутылью Петр, шепнул радостно:
- Гони монету... Сейчас он и сам заявится... Да раздевайсь, - уже с каким-то нетерпением закричал он, торопливо разматывая платок мягкими женскими движениями. Открылась под жидкой шапчонкой лысая, горбом, голова, белые брови казались поседевшими. Он выхватил из горки кружку, вытащил хлеб, краюху, луковицы, подумав немного и крякнув даже с сожалением, достал кусок сала. Бросил на стол нож и приказал гостю:
- Полосуй на куски.
Сынок разделся, подсел к столу и принялся неторопливо резать сало на мелкие дольки, крутя головой, прислушиваясь к голосам снаружи. Вошли жена Петра и крепкий молодой мужик, видимо побритый недавно, потому что кожа лица была чиста и даже блестела, точно смазанная жиром.
Он присел на коник, рядом с Сынком, и тот как-то невольно вздрогнул, быстро и пристально посмотрел, как ожег его взглядом. Мужик этот был приветлив ко всем незнакомым. Он протянул руку, пожимая, сказал:
- Никита, по колодкам мастер...
- Он хочет у тебя и на женскую ногу, и на мужскую, - пояснил Петр, присаживаясь, хватая бутыль. Жена его, подвигая ведро к печи, недовольно сказала:
- Черт какой! И где нашел пьянку?.. Ат, уж пьяницы так пьяницы, не разминутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70