Ай, разбойнички, теплые ребята, душа с них вон! Кто хочет на соревнование? В одну ночь сто печей поставлю! Тыщу печей поставлю! Миллион поставлю! С моими дорогими черта не боюсь! Теплые ребята, воровской народ!..
Увидев Круглова, он пошел к нему, раскачиваясь, распахнув объятия:
– Комсомол дорогой, запиши в комсомольцы! Запиши на старости, душа с тебя вон! Прошу тебя, запиши.
К ночи собралось срочное заседание комсомольского комитета. Присутствовали главный инженер и Морозов, были вызваны Тоня и Епифанов, к обвиняемым были причислены Катя Ставрова и Валька Бессонов – как члены комитета, допустившие воровство кирпича и принявшие в нем участие. Катя сидела притихшая и добросовестно записывала в протокол все плохое, что о ней говорили.
Валька Бессонов не явился – за ним посылали, но Вальки не было ни дома, ни на работе, и никто не знал, куда он девался.
– Понятия не имею, – сказала Катя, когда спросили ее. – Он ко мне не пришит.
Тоня, волнуясь, рассказала о положении в больнице и об отказе Михалева дать кирпич. Она признавала себя виноватой, но заявила, что еще больше виноваты руководители – больница нужна больше, чем контора, а в больнице мерзли больные товарищи – ударники стройки.
Епифанов честно рассказал всю историю кражи кирпича, но попробовал взять всю вину на себя, уверяя, что другие не знали о краже и считали ночную работу очередным авралом.
– А вот это ты врешь! – вскакивая и краснея пятнами, крикнула Катя. – Все мы знали, и вовсе мы не воровали, а взяли для больницы, потому что больным холодно… И если уж надо за это исключить, исключайте меня, – я член комитета, я больше всех виновата!..
– Погоди, Ставрова, – сказал Морозов. – Ты говоришь – не воровали, а просто взяли. Это что же значит – просто взяли?
Катя растерянно оглянулась.
– Ну, я не знаю, как объяснить, – пробормотала она. – Мы же не для себя, как вы не понимаете… Мы же не для себя!..
Андрей Круглов был всей душой на стороне Кати и ее соучастников, но он чувствовал себя обязанным строго осудить анархический поступок комсомольцев. Он заговорил о воровстве, о несознательности, о вреде анархии, о примере, который должны бы показывать комсомольцы, о пьяном печнике…
В это время в коридоре раздался грохот. Казалось, сам пьяный печник пришел подтвердить слова Круглова. Дверь с шумом распахнулась – и в комнату повалили комсомольцы, предводительствуемые Валькой.
– Это еще что такое? – сурово спросил Круглов.
– Вот мы все участники, – сказал Валька, снимая шапку и усиленно приглаживая свои вихры. – Вот здесь нас двадцать шесть человек. Соня Исакова не пришла, потому что нездорова, остальных троих вы знаете.
– А кто вас звал, ты не знаешь? – подавляя смех, спросил Круглов.
– Совесть! – торжественно провозгласил Валька и оглянулся на свою ватагу, чтобы получить одобрение. Ребята одобрили. – Комсомольская совесть нас привела. Ребята хотят, чтобы отвечали все или никто. При чем здесь Епифанов, когда все таскали? Ребята требуют, чтобы наказали всех.
– Не бойся, всем достанется.
– Так мы и не спорим. Я только хочу сообщить, что мы все, двадцать шесть человек, только что были у Павла Петровича и с ним договорились.
– То есть, как это договорились?
– Так же, как насчет кирпича? – вставил Морозов.
– По-другому, – вздыхая, сказал Валька, – по-хорошему… Попросили прощения. Сказали, что больше не будем. Обещали ударно работать. Ну и обещали ему в конторе печи поставить вот так же, по-ударному, в одну ночь… Опыт-то теперь есть!
– Старик сперва раскричался, а потом даже заплакал, так мы его умаслили, – вынырнув из-за спины Вальки, сказала Клава и покраснела.
Морозов хохотал.
Круглов не мог больше сдерживаться и хохотал тоже. Напряжение разрядилось. Вопрос был решен. Надо было поругать комсомольцев, но Андрею не хотелось: он понимал их и любовался их товарищеской сплоченностью.
– Ну, вот что, – сказал он наконец. – Вам ясно, что вы поступили не по-комсомольски, что вы совершили вредный, антиобщественный поступок?
– Ясно! – дружно крикнули все виновники.
– Вы понимаете, что вас придется осудить перед лицом всего города?
– Понимаем… Ну что ж… Ну конечно… – вразнобой, неуверенно отвечали сдавленные голоса.
– Вы знаете, что за такие штуки надо исключать из комсомола?
Раздался общий вздох, но никто ничего не сказал.
– Ну, а теперь идите… Или нет, можете оставаться, только не шуметь.
И комсомольский комитет, коротко посовещавшись, постановил: вынести порицание всем комсомольцам, участвовавшим в краже кирпича; Васяевой и Епифанову, как организаторам, а Ставровой и Бессонову, как членам комитета, вынести строгий выговор с предупреждением.
– Правильно! Правильно! – восклицал Епифанов. – Я водолаз, военный человек, демобилизованный Красного Рабоче-Крестьянского Флота, я вдвойне заслужил! Первый раз имею взыскание – но заслужил!
Он был совершенно искренен, но после заседания, когда все расходились, так же искренне воскликнул:
– А печи все-таки стоят, что и требовалось доказать!
Морозов вышел вместе с главным инженером.
– Все виноватые наказаны или нет? Как вы думаете, Сергей Викентьевич?
– То есть… все ли они пришли?..
– Они-то все пришли! Народ честный. А вот кто виноват в том, что в больнице не было печей? Кто виноват в том, что кирпич выдали для новой конторы раньше, чем для больницы? Я бы хотел, чтобы эти вот виновники сами пришли на партком. Впрочем, я человек не гордый, могу пригласить.
Сергей Викентьевич пробормотал:
– Конечно, вышло очень неудачно…
– Неудачно?.. Вы знаете, дорогой, иногда мне кажется, что у нас слишком часто выходит неудачно. А люди все умные. Так, может быть, не в удаче дело?
Их догнала Тоня.
– Сергей Викентьевич!.. Там у нас заслонок нет… Нельзя ли выписать со склада?
– Что ж, заслонки стащить пороху не хватило?
– Нет, пожалуйста, Сергей Викентьевич, – настаивала Тоня. – Ведь уже топить пора, как же без заслонок?
Морозов погладил ее по плечу и ласково подтолкнул:
– Иди, иди, не волнуйся, Сергей Викентьевич завтра же сделает все, что нужно. Верно, Сергей Викентьевич?
На следующий день, усмехаясь и балагуря, по наряду из конторы в больницу пришел протрезвившийся печник, чтобы докончить установку печей.
8
Соня проснулась очень рано. В комнате было темно, окно едва виднелось. Гриша спал, посапывая и вздыхая.
Соня не знала, что заставило ее проснуться. Что-то было неладно. Давила тревога.
Соня прислушалась, зорко вглядываясь в серый мрак, – не оттуда ли наплывает ощущение беды. Но в бараке и вокруг барака все было спокойно. Тревога была в ней самой. С нею что-то происходило – только что? Она не могла понять.
Она лежала, не смея встать. Ее пугали тишина и серый мрак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Увидев Круглова, он пошел к нему, раскачиваясь, распахнув объятия:
– Комсомол дорогой, запиши в комсомольцы! Запиши на старости, душа с тебя вон! Прошу тебя, запиши.
К ночи собралось срочное заседание комсомольского комитета. Присутствовали главный инженер и Морозов, были вызваны Тоня и Епифанов, к обвиняемым были причислены Катя Ставрова и Валька Бессонов – как члены комитета, допустившие воровство кирпича и принявшие в нем участие. Катя сидела притихшая и добросовестно записывала в протокол все плохое, что о ней говорили.
Валька Бессонов не явился – за ним посылали, но Вальки не было ни дома, ни на работе, и никто не знал, куда он девался.
– Понятия не имею, – сказала Катя, когда спросили ее. – Он ко мне не пришит.
Тоня, волнуясь, рассказала о положении в больнице и об отказе Михалева дать кирпич. Она признавала себя виноватой, но заявила, что еще больше виноваты руководители – больница нужна больше, чем контора, а в больнице мерзли больные товарищи – ударники стройки.
Епифанов честно рассказал всю историю кражи кирпича, но попробовал взять всю вину на себя, уверяя, что другие не знали о краже и считали ночную работу очередным авралом.
– А вот это ты врешь! – вскакивая и краснея пятнами, крикнула Катя. – Все мы знали, и вовсе мы не воровали, а взяли для больницы, потому что больным холодно… И если уж надо за это исключить, исключайте меня, – я член комитета, я больше всех виновата!..
– Погоди, Ставрова, – сказал Морозов. – Ты говоришь – не воровали, а просто взяли. Это что же значит – просто взяли?
Катя растерянно оглянулась.
– Ну, я не знаю, как объяснить, – пробормотала она. – Мы же не для себя, как вы не понимаете… Мы же не для себя!..
Андрей Круглов был всей душой на стороне Кати и ее соучастников, но он чувствовал себя обязанным строго осудить анархический поступок комсомольцев. Он заговорил о воровстве, о несознательности, о вреде анархии, о примере, который должны бы показывать комсомольцы, о пьяном печнике…
В это время в коридоре раздался грохот. Казалось, сам пьяный печник пришел подтвердить слова Круглова. Дверь с шумом распахнулась – и в комнату повалили комсомольцы, предводительствуемые Валькой.
– Это еще что такое? – сурово спросил Круглов.
– Вот мы все участники, – сказал Валька, снимая шапку и усиленно приглаживая свои вихры. – Вот здесь нас двадцать шесть человек. Соня Исакова не пришла, потому что нездорова, остальных троих вы знаете.
– А кто вас звал, ты не знаешь? – подавляя смех, спросил Круглов.
– Совесть! – торжественно провозгласил Валька и оглянулся на свою ватагу, чтобы получить одобрение. Ребята одобрили. – Комсомольская совесть нас привела. Ребята хотят, чтобы отвечали все или никто. При чем здесь Епифанов, когда все таскали? Ребята требуют, чтобы наказали всех.
– Не бойся, всем достанется.
– Так мы и не спорим. Я только хочу сообщить, что мы все, двадцать шесть человек, только что были у Павла Петровича и с ним договорились.
– То есть, как это договорились?
– Так же, как насчет кирпича? – вставил Морозов.
– По-другому, – вздыхая, сказал Валька, – по-хорошему… Попросили прощения. Сказали, что больше не будем. Обещали ударно работать. Ну и обещали ему в конторе печи поставить вот так же, по-ударному, в одну ночь… Опыт-то теперь есть!
– Старик сперва раскричался, а потом даже заплакал, так мы его умаслили, – вынырнув из-за спины Вальки, сказала Клава и покраснела.
Морозов хохотал.
Круглов не мог больше сдерживаться и хохотал тоже. Напряжение разрядилось. Вопрос был решен. Надо было поругать комсомольцев, но Андрею не хотелось: он понимал их и любовался их товарищеской сплоченностью.
– Ну, вот что, – сказал он наконец. – Вам ясно, что вы поступили не по-комсомольски, что вы совершили вредный, антиобщественный поступок?
– Ясно! – дружно крикнули все виновники.
– Вы понимаете, что вас придется осудить перед лицом всего города?
– Понимаем… Ну что ж… Ну конечно… – вразнобой, неуверенно отвечали сдавленные голоса.
– Вы знаете, что за такие штуки надо исключать из комсомола?
Раздался общий вздох, но никто ничего не сказал.
– Ну, а теперь идите… Или нет, можете оставаться, только не шуметь.
И комсомольский комитет, коротко посовещавшись, постановил: вынести порицание всем комсомольцам, участвовавшим в краже кирпича; Васяевой и Епифанову, как организаторам, а Ставровой и Бессонову, как членам комитета, вынести строгий выговор с предупреждением.
– Правильно! Правильно! – восклицал Епифанов. – Я водолаз, военный человек, демобилизованный Красного Рабоче-Крестьянского Флота, я вдвойне заслужил! Первый раз имею взыскание – но заслужил!
Он был совершенно искренен, но после заседания, когда все расходились, так же искренне воскликнул:
– А печи все-таки стоят, что и требовалось доказать!
Морозов вышел вместе с главным инженером.
– Все виноватые наказаны или нет? Как вы думаете, Сергей Викентьевич?
– То есть… все ли они пришли?..
– Они-то все пришли! Народ честный. А вот кто виноват в том, что в больнице не было печей? Кто виноват в том, что кирпич выдали для новой конторы раньше, чем для больницы? Я бы хотел, чтобы эти вот виновники сами пришли на партком. Впрочем, я человек не гордый, могу пригласить.
Сергей Викентьевич пробормотал:
– Конечно, вышло очень неудачно…
– Неудачно?.. Вы знаете, дорогой, иногда мне кажется, что у нас слишком часто выходит неудачно. А люди все умные. Так, может быть, не в удаче дело?
Их догнала Тоня.
– Сергей Викентьевич!.. Там у нас заслонок нет… Нельзя ли выписать со склада?
– Что ж, заслонки стащить пороху не хватило?
– Нет, пожалуйста, Сергей Викентьевич, – настаивала Тоня. – Ведь уже топить пора, как же без заслонок?
Морозов погладил ее по плечу и ласково подтолкнул:
– Иди, иди, не волнуйся, Сергей Викентьевич завтра же сделает все, что нужно. Верно, Сергей Викентьевич?
На следующий день, усмехаясь и балагуря, по наряду из конторы в больницу пришел протрезвившийся печник, чтобы докончить установку печей.
8
Соня проснулась очень рано. В комнате было темно, окно едва виднелось. Гриша спал, посапывая и вздыхая.
Соня не знала, что заставило ее проснуться. Что-то было неладно. Давила тревога.
Соня прислушалась, зорко вглядываясь в серый мрак, – не оттуда ли наплывает ощущение беды. Но в бараке и вокруг барака все было спокойно. Тревога была в ней самой. С нею что-то происходило – только что? Она не могла понять.
Она лежала, не смея встать. Ее пугали тишина и серый мрак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189