Лидинька охотно соглашалась, но Епифанов каждый раз испытывал страх и смущение, очень забавлявшие ее. Она угадывала его намерение задолго до того, как он решался высказаться, но никогда не выручала его и даже не прочь была заявить вопреки истине: «Ну и холод сегодня! Отвратительная погода!»
Он начинал спорить. Тогда она восклицала: «Почему же вы не приглашаете нас погулять?»
И начинала звать с собой Грозу Морей и Ивана Гавриловича.
– Кокетка, чего мучишь парня? – упрекала ее Гроза Морей.
– А ты посмотри, ему же нравится, что его мучат!
Постепенно вышло так, что они обо всем рассказывали друг другу, и если Епифанов не мог прийти, Лидинька скучала и не знала, куда девать вечер. Но о любви не было сказано ни слова.
Прошел месяц. Прошло два месяца. Епифанов все так же мял в руках шапку и возил по полу каблуками. Лидинька смеялась:
– Смотрите, на вашем месте в полу углубления сделались.
Прошло три месяца. Иван Гаврилович получил новую квартиру. Лидинька выпустила первую группу ворошиловских стрелков и отклонила четыре предложения выйти замуж. Епифанов уже самостоятельно водил машину и три раза ездил в Хабаровск и обратно. В пути он мучился ревностью, так как Лидинька не скрывала от него настойчивых предложений своих поклонников. Преодолевая сугробы и метели, он чувствовал себя могучим и смелым, рассчитывал на благосклонность Лидиньки. Он выдумывал слова любви – красивые и звучные… Но, очутившись под лукавым взглядом Лидиньки, он забывал все слова и убеждался, что Лидинька не может любить его, такого неуклюжего. Он мялся и заводил длинные, нудные разговоры о вещах, неинтересных для Лидиньки и для него самого, – лишь бы отдалить страшную минуту объяснения. Когда ему становилось невмоготу, он убегал и с горя, без удовольствия, выпивал стопку водки, а потом возвращался и сидел тихо, отворачивая лицо, чтобы Лидинька не почуяла запаха.
Гроза Морей пожимала плечами, усмехалась и боялась вмешиваться.
Андронникову было не до них. Он только разок зашел навестить Лидиньку, застал у нее Епифанова и решил, что все в порядке.
К концу третьего месяца он поинтересовался, как подвинулось дело. Гроза Морей сердито дернула плечом и накричала на Андронникова, уверяя, что «Епифанов просто тюфяк и сам виноват будет, если Лидиньку уведут у него из-под носа».
Андронников вызвал к себе Епифанова.
– Ходишь?
– Хожу.
– Влюблен?
Епифанов безнадежно вздохнул.
– А мне говорили, что ты водишь девушку за нос и не хочешь жениться. Это, приятель, не по-военному.
– Я… не хочу?
– А чем же тогда объяснить, что ты, как осел, не можешь сдвинуться с места? Мое дело сторона, но для девушки это просто обидно.
Потом он зашел к Лидиньке, вызвал ее в коридор.
– Товарищ Гаврилова, у меня к вам поручение, – сказал он строго. – Вы хороший стрелок и хорошая девушка. Поручение вам вполне по силам. Вы знаете, что Епифанов пьет?
– Неужели? – вскрикнула Лидинька и тотчас вспомнила, что однажды ей показалось…
– Так вот. Этого не должно быть. Он пьет с горя.
– С горя?
– Ну да, черт возьми, не с радости же! И запил он только с тех пор, как приехали вы. Поняли теперь?
– Поняла.
– Короче, почему вам не выйти за него замуж? Не бойтесь, он не алкоголик, он раньше не пил и впредь не будет. И я за него ручаюсь. Что, он вам не нравится?
Лидинька не ответила, но лукавые глаза ее потупились.
– В общем, подумайте. Насчет замужества – дело ваше. Тут я некомпетентен. А только пить он не должен. Это я поручаю вам.
Через неделю они поженились и пригласили Андронникова на свадьбу.
27
Хотя во время следствия Парамонов признался, что в его планы входило обезглавить стройку и убить не только Морозова, но и Вернера и Гранатова, в глубине души Вернер все еще переживал вопрос: «Почему не меня?» Парамонов упорно отрицал свою зависимость от кого бы то ни было и объяснял свои преступные намерения личной местью за то, что его раскулачили, и желанием не допустить создания нового города на месте его бывших владений.
– Врет! – говорил Андронников. – Во всех его показаниях правильно только то, что хотели обезглавить стройку.
В минуту тяжелого раздумья Вернер понимал, что убийце было трудно рассчитывать на три или хотя бы на два террористических акта и он начал с того, который считал наиболее важным. Это сознание делало Вернера несчастным и неуверенным в себе.
Он осудил все, что делал до сих пор, и написал по этому поводу откровенное письмо в крайком и ЦК. Из-за письма он впервые резко поссорился с Гранатовым и тогда же понял, что восторженная торопливость Гранатова была во вред делу, мешала организованному развитию стройки и сбивала его, Вернера, с толку. Впрочем, Вернер обвинял в первую очередь самого себя, так как считал Гранатова еще молодым, неврастеничным, легко увлекающимся энтузиастом, которым надо руководить, которого надо повседневно направлять. Как можно было поддаваться его влиянию?
Убедившись в том, что деловые качества Гранатова не соответствуют серьезности задач, Вернер взялся сам руководить снабжением и подсобными предприятиями, а Гранатову поручил руководить строительством тех объектов и жилых домов, которые не были законсервированы до весны. Гранатов проявил на новом поприще большую энергию и умение. «Я только сейчас понял, что сидел не на своем месте», – сказал он Вернеру виновато. «Это нам дорого обошлось», – хотел ответить Вернер, но удержался – ведь он должен был понять это раньше Гранатова!
В середине зимы положение было такое, что снабжение лимитировало всю жизнь строительства, а условия зимних перевозок вынуждали прекратить до весны всякий подвоз механизмов и материалов, так как колонны грузовиков с трудом перебрасывали на строительство лишь самые необходимые продукты питания.
Плохо было с пиломатериалами, кирпичом и цементом. Особенные трудности обнаружились в снабжении лесом. Хотя стройка шла в тайге, леса не было. Лесозавод вечно лихорадило, топлива тоже не хватало, комсомольцы вырубали все деревья, оставшиеся на площадке. В окружающей тайге преобладали нестроевые породы, а хорошие участки строевого леса были найдены только на другом берегу Амура, в восьми километрах вверх по течению. Чтобы спасти положение и обеспечить лесом весенний разворот строительства, надо было срочно наладить лесозаготовки широкого масштаба и, главное, перебросить этот лес на площадку до начала весны. Вопрос о лесе стал первоочередным и решающим. И Вернер понял, что еще раз придется возложить все надежды на героизм комсомольцев.
Он вызвал Круглова и долго обсуждал с ним, что делать. Потом они срочно созвали комсомольский комитет. Был объявлен ударный комсомольский поход в лес, а участие в нем – почетной обязанностью комсомольца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Он начинал спорить. Тогда она восклицала: «Почему же вы не приглашаете нас погулять?»
И начинала звать с собой Грозу Морей и Ивана Гавриловича.
– Кокетка, чего мучишь парня? – упрекала ее Гроза Морей.
– А ты посмотри, ему же нравится, что его мучат!
Постепенно вышло так, что они обо всем рассказывали друг другу, и если Епифанов не мог прийти, Лидинька скучала и не знала, куда девать вечер. Но о любви не было сказано ни слова.
Прошел месяц. Прошло два месяца. Епифанов все так же мял в руках шапку и возил по полу каблуками. Лидинька смеялась:
– Смотрите, на вашем месте в полу углубления сделались.
Прошло три месяца. Иван Гаврилович получил новую квартиру. Лидинька выпустила первую группу ворошиловских стрелков и отклонила четыре предложения выйти замуж. Епифанов уже самостоятельно водил машину и три раза ездил в Хабаровск и обратно. В пути он мучился ревностью, так как Лидинька не скрывала от него настойчивых предложений своих поклонников. Преодолевая сугробы и метели, он чувствовал себя могучим и смелым, рассчитывал на благосклонность Лидиньки. Он выдумывал слова любви – красивые и звучные… Но, очутившись под лукавым взглядом Лидиньки, он забывал все слова и убеждался, что Лидинька не может любить его, такого неуклюжего. Он мялся и заводил длинные, нудные разговоры о вещах, неинтересных для Лидиньки и для него самого, – лишь бы отдалить страшную минуту объяснения. Когда ему становилось невмоготу, он убегал и с горя, без удовольствия, выпивал стопку водки, а потом возвращался и сидел тихо, отворачивая лицо, чтобы Лидинька не почуяла запаха.
Гроза Морей пожимала плечами, усмехалась и боялась вмешиваться.
Андронникову было не до них. Он только разок зашел навестить Лидиньку, застал у нее Епифанова и решил, что все в порядке.
К концу третьего месяца он поинтересовался, как подвинулось дело. Гроза Морей сердито дернула плечом и накричала на Андронникова, уверяя, что «Епифанов просто тюфяк и сам виноват будет, если Лидиньку уведут у него из-под носа».
Андронников вызвал к себе Епифанова.
– Ходишь?
– Хожу.
– Влюблен?
Епифанов безнадежно вздохнул.
– А мне говорили, что ты водишь девушку за нос и не хочешь жениться. Это, приятель, не по-военному.
– Я… не хочу?
– А чем же тогда объяснить, что ты, как осел, не можешь сдвинуться с места? Мое дело сторона, но для девушки это просто обидно.
Потом он зашел к Лидиньке, вызвал ее в коридор.
– Товарищ Гаврилова, у меня к вам поручение, – сказал он строго. – Вы хороший стрелок и хорошая девушка. Поручение вам вполне по силам. Вы знаете, что Епифанов пьет?
– Неужели? – вскрикнула Лидинька и тотчас вспомнила, что однажды ей показалось…
– Так вот. Этого не должно быть. Он пьет с горя.
– С горя?
– Ну да, черт возьми, не с радости же! И запил он только с тех пор, как приехали вы. Поняли теперь?
– Поняла.
– Короче, почему вам не выйти за него замуж? Не бойтесь, он не алкоголик, он раньше не пил и впредь не будет. И я за него ручаюсь. Что, он вам не нравится?
Лидинька не ответила, но лукавые глаза ее потупились.
– В общем, подумайте. Насчет замужества – дело ваше. Тут я некомпетентен. А только пить он не должен. Это я поручаю вам.
Через неделю они поженились и пригласили Андронникова на свадьбу.
27
Хотя во время следствия Парамонов признался, что в его планы входило обезглавить стройку и убить не только Морозова, но и Вернера и Гранатова, в глубине души Вернер все еще переживал вопрос: «Почему не меня?» Парамонов упорно отрицал свою зависимость от кого бы то ни было и объяснял свои преступные намерения личной местью за то, что его раскулачили, и желанием не допустить создания нового города на месте его бывших владений.
– Врет! – говорил Андронников. – Во всех его показаниях правильно только то, что хотели обезглавить стройку.
В минуту тяжелого раздумья Вернер понимал, что убийце было трудно рассчитывать на три или хотя бы на два террористических акта и он начал с того, который считал наиболее важным. Это сознание делало Вернера несчастным и неуверенным в себе.
Он осудил все, что делал до сих пор, и написал по этому поводу откровенное письмо в крайком и ЦК. Из-за письма он впервые резко поссорился с Гранатовым и тогда же понял, что восторженная торопливость Гранатова была во вред делу, мешала организованному развитию стройки и сбивала его, Вернера, с толку. Впрочем, Вернер обвинял в первую очередь самого себя, так как считал Гранатова еще молодым, неврастеничным, легко увлекающимся энтузиастом, которым надо руководить, которого надо повседневно направлять. Как можно было поддаваться его влиянию?
Убедившись в том, что деловые качества Гранатова не соответствуют серьезности задач, Вернер взялся сам руководить снабжением и подсобными предприятиями, а Гранатову поручил руководить строительством тех объектов и жилых домов, которые не были законсервированы до весны. Гранатов проявил на новом поприще большую энергию и умение. «Я только сейчас понял, что сидел не на своем месте», – сказал он Вернеру виновато. «Это нам дорого обошлось», – хотел ответить Вернер, но удержался – ведь он должен был понять это раньше Гранатова!
В середине зимы положение было такое, что снабжение лимитировало всю жизнь строительства, а условия зимних перевозок вынуждали прекратить до весны всякий подвоз механизмов и материалов, так как колонны грузовиков с трудом перебрасывали на строительство лишь самые необходимые продукты питания.
Плохо было с пиломатериалами, кирпичом и цементом. Особенные трудности обнаружились в снабжении лесом. Хотя стройка шла в тайге, леса не было. Лесозавод вечно лихорадило, топлива тоже не хватало, комсомольцы вырубали все деревья, оставшиеся на площадке. В окружающей тайге преобладали нестроевые породы, а хорошие участки строевого леса были найдены только на другом берегу Амура, в восьми километрах вверх по течению. Чтобы спасти положение и обеспечить лесом весенний разворот строительства, надо было срочно наладить лесозаготовки широкого масштаба и, главное, перебросить этот лес на площадку до начала весны. Вопрос о лесе стал первоочередным и решающим. И Вернер понял, что еще раз придется возложить все надежды на героизм комсомольцев.
Он вызвал Круглова и долго обсуждал с ним, что делать. Потом они срочно созвали комсомольский комитет. Был объявлен ударный комсомольский поход в лес, а участие в нем – почетной обязанностью комсомольца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189