Прибежал врач, заспанный и взволнованный. Он не узнавал своей больницы и своих больных. Везде хозяйничали перемазанные, веселые и совершенно незнакомые молодые люди.
– Это самоуправство! Я не позволю!.. – наскочив на Епифанова, начал врач. И смолк. Епифанов побагровел, схватил его за отвороты пиджака и сказал тоном, не допускающим возражений:
– Вы человек сознательный. Печи нужны вам, а не мне. Кирпич краденый. Утром за ним прибегут. Значит, к утру все печи должны быть готовы. Ясно? Командую сейчас я, и только я.
– Но позвольте… как же так краденый? Ведь меня тоже спросят…
– Пожалуйста, пусть спрашивают, – вежливо сказал Епифанов. – А вы возьмите ваши очки, протрите их и спросите интеллигентным голосом: «Какие печи? Печи здесь всегда стояли, ничего не знаю, я принял больницу с печами, можете посмотреть акт…»
Больные хохотали вокруг, как здоровые. Врач машинально снял пенсне, протер стекла и пожал плечами:
– Но какой же акт? Никакого акта не было!
– А вы скажите – акт. Это производит впечатление. Да и потом, какое вам дело? Раз печи поставлены, никто их ломать не позволит.
– Но будет скандал!
– А вы скажите, что обнаружен случай холеры, или черной оспы, или чума бубонная… Смоются в два счета, только их и видали…
Врач ежился и смеялся. Он возмущался и радовался одновременно.
– Доктора! Доктора! – выглянув из крайней палаты, закричала Тоня.
И по ее лицу все поняли, что случилось серьезное несчастье.
Сема Альтшулер задыхался, кашлял и выкрикивал бессвязные, полубредовые распоряжения, воображая, что он все еще руководит работами. Тоня держала его за руки и умоляла успокоиться.
– Ваша авантюра может стоить ему жизни, – сказал врач присмиревшим комсомольцам и открыл приемную, чтобы перенести туда больного.
Работа продолжалась, но всех охватила растерянность. Никто не знал, что делать. Валька Бессонов наладил кое-какую работу, но довести до конца установку печей не мог. Епифанов метался из палаты в палату.
– Приналягте, братки… Хоть как-нибудь, ребятки, браточки, хоть для виду… – бормотал он, чувствуя свое полное бессилие, – он даже не видал никогда, как ставятся печи… И ему было ясно, что блестяще начатое дело должно бесславно и глупо провалиться.
Но дело не провалилось.
Никто не заметил исчезновения Клавы, а в полночь она вдруг влетела в больницу, ведя за собой здоровенного мужчину с красными, заспанными глазами и помятым лицом. Это был печник. Клава разбудила его, упросила и привела за руку с таким видом, словно это был ее трофей.
– А он не выдаст? – спросил Епифанов, недоверчиво оглядывая печника.
– Не знаю… я уже говорила ему… Ты поговори сам…
Епифанов приступил к делу прямо.
– Здравствуйте, – сказал он. – Молчать умеете?
– А чего же говорить-то? – вяло откликнулся печник и покосился на обступившую его толпу комсомольцев.
– Понимаете, печи надо поставить к утру, и поставить так, будто они здесь всегда стояли. Можно?
– Отчего же нельзя? Только ведь не успеть.
– Успеете. Вот вам тридцать подручных, ребята – огонь, только направляй да покрикивай. Ясно?
– А ясно, так чего же говорить? Работа бесплатная, али как?
– Это как хочешь. Мы не постоим.
– Водочки бы… – ласково сказал печник. – Литровочку!
Епифанов развел руками. Продажа водки на стройке была запрещена.
– Будет водка! – гаркнул за спиной Епифанова Мотька Знайде. – Завтра получишь. Чистую, сорокаградусную, без обмана.
Работа возобновилась, да так, что печник только посмеивался и покрякивал – никогда еще не видел он таких расторопных и неутомимых подручных.
– Ай да печники! – восклицал он, распаляясь в атмосфере общего трудового подъема. – Ай, разбойнички, теплые ребята, душа с тебя вон!
Всю ночь больница не спала. Беспартийный печник и пятьдесят комсомольцев – тридцать здоровых и двадцать больных – всю ночь волновались, посматривали на рассветающее за окнами небо, подбадривали друг друга и радовались каждому успеху.
Зеленый от волнения и бессонницы, между ними слонялся врач. Он был доволен и испуган и то пытался помочь работающим, то устремлялся к больным. Но больные не хотели никакой помощи.
– Ничего, ничего, мне хорошо, – отвечали все как один. – Вы лучше им подсобите, успеть бы…
Сема Альтшулер лежал в бредовом полузабытьи. Тоня месила раствор в углу коридора, через дверь то и дело поглядывая на Сему. Она уже не радовалась успеху. Она тупо крутила в ведре палкой, проклиная себя за то, что послушалась, что позволила ему погубить себя непосильной работой. Сема умрет. Что будет с нею тогда? Потеря Семы была бы новым крушением, и она не знала, как перенести его. Что останется ей в жизни, если уйдет единственный друг?
Она заплакала, увидев, что Сема успокоенно заснул, и прикосновением губ к его влажному лбу уловив падение температуры.
К утру все шесть печей были готовы, только без заслонок. О них забыли в суматохе, да и взять их было неоткуда.
Перепачканные, бледные, возбужденные, тридцать подручных и печник вышли из больницы, облегченно вдохнули холодный утренний воздух и разошлись во все стороны, чтобы разными путями, в одиночку, подойти к столовой. Только Соня, всю ночь не позволявшая себе отдохнуть, сейчас еле дотащилась до постели, с ужасом чувствуя ломоту во всем теле и тягостную боль в пояснице. Гриша принес ей кружку чаю, но Соня уже спала и жалобно стонала во сне.
В больнице Тоня, врач и сиделка выметали мусор, протирали полы, втаскивали в палаты топчаны с больными. Вооружившись тряпкой, врач с упоением смывал следы ночного погрома и напевал себе под нос бравурную песенку. И даже самые тяжелые больные смеялись.
Кирпича хватились сразу же, в начале рабочего дня. Прораб своими глазами видел вчера сложенный штабелем кирпич, а сегодня своими же глазами увидел, что кирпича нет и как будто не было, – на месте, где надлежало быть кирпичу, тлели осенние листья и валялись почерневшие стружки.
Михалев протер глаза, потоптался вокруг стройки и вызвал завхоза.
Завхоз тоже протер глаза, дважды обошел строящийся дом и, не обнаружив кирпича, сердито заявил, что это не его дело, что кирпич сдан по накладной и надо было охранять.
Собрались вышедшие на работу комсомольцы. Среди них были Валька Бессонов и Генька Калюжный, работающие у Михалева, и Катя Ставрова, привлеченная неудержимым любопытством. Прораб и завхоз кричали, комсомольцы недоумевали. Валька, Генька и Катя переглядывались и кусали губы, чтобы не рассмеяться. Прибежал Сергей Викентьевич – главный инженер. Никто не понимал, в чем дело. Был кирпич – и нет кирпича.
– Да вы, наверное, ошибаетесь, Павел Петрович, – участливо сказала Катя, подходя к прорабу, – где же здесь был кирпич? Здесь и следов не видно, посмотрите – листья и стружки, какой же кирпич?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189