В одном
что-то обеспокоился, припал носом ко мху, выдрал клок его из стены и
ударил по нему лапой. Из того клока мха вылетел молодой еще, черный
шмель. Кот не дал ему подняться, сгреб на взлете лапой, раздавил на
полу и проглотил.
- Так, один попался, - отозвался отец Марка. Кот же что-то удовлет-
воренно проворчал, почихал в угол. Может, отдавая должное не только
своей ловкости, но и ловкости шмеля, вспомнил его сладкий мед. Закон-
чил обход хаты. И подгребся уже не к Марку, а ко мне.
- Чисто, чисто, - услышал я довольный голос старого. - Докладывает,
мух и мин в хате нет. Хозяина признает. Теперь он твой, человече.
Но то котиное признание пришлось не совсем мне по вкусу. На свою
беду, растрогавшись, я сел на стул и взял кота на руки. Гладил его по
шерсти и против шерсти, по голове и меж ушей, под горлом, где, знал,
коты особенно любят, чтобы их гладили. И он прижмуривал глаза и мурлы-
кал, словно это была не моя шершавая ладонь, а ласковый язык его мате-
ри. Мурлыкал и от удовольствия замирал, и выпускал во всю свою длину
когти. А когти у него были что надо, на все сто. Есть такой милый лес-
ной зверек - рысь. И я думаю, что дикий кот на моих коленях по когтям
не уступил бы рыси. Не уступил бы их остроте и хищной мощи. Я вспоми-
нал коршуна и не завидовал ему.
Кот ласкался сам и ласкал, драл мое тело. Не сознавая, видимо, это-
го, потому что за всю жизнь его никогда никто не погладил по голове,
не сказал доброго слова. Невысказанная нежность копилась в нем, и вот
сейчас он от чистого сердца одаривал ею меня, не догадывался о хищной
силе своих когтей. Я был первым, кому он выказал свою нежность, кото-
рой хватило бы, наверно, на весь белый свет. А получил ее и познавал я
один. И до поры до времени, сколько мог, терпел. Терпел, терпел и не-
достало терпения и деликатности. Слаб человек. А кот только входил во
вкус. Бархатно похрапывал, благодарил меня и хату, что приняла его,
ширил границы нежности. Сначала легонько, лапой поскребся о сорочку на
моем животе. А потом резанул, приголубил и живот. Я взвыл и почти
сбросил кота на пол.
Услышал, как в голос хохочет старый плотник. Глянул на Марка, уви-
дел его обычную усмешку из-под ладони. Это был знакомый мне раньше
Марка, молчаливый, усмешливый и придурковатый. Кот, ничего, видимо, не
понимая, но еще хмельной от только что пережитой радости, раскачивался
с боку на бок и был очень смешной в своей растерянности. От обиды и
расстройства у него обмякли и обвисли усы. И хвост, кажется, потяже-
лел. Я корчился от боли. Ко всему было еще и стыдно. И тут я снова ус-
лышал голос Марка:
- Михля, Михля! - сказал он дважды, попеременно показывая пальцем
то на кота, то на меня. - "Михля" по-нашему - телепень. Хозяин, что
там у тебя есть? Я же знаю, что есть!
Полещуки - народ тонкий. И я понял его. Не специально ли вместе с
отцом поставили передо мной этот спектакль с котом, потому что еще ут-
ром я сказал старому, что больше не будет ни капли? Жидкий доллар кон-
чился. Но старый полещук с сыном были настоящими полещуками. А может,
и не полещуками, кто сегодня поймет этот народ, каков он, кто и отку-
да. Может, эти плотники и в самом деле из того же Назарета, а я немно-
го из земли Ханаанской. И у какого это сегодня ханаанца, если он стро-
ится, не припрятана среди стружек в загашнике оплетенная опилками,
заткнутая старой газетой бутылочка? А тут такое событие. Сам дикий
лесной кот пожаловал в гости. Специально пришел, чтобы заиметь имя,
жить на свете с именем. Грех будет большой, если такое не отметить.
Грех будет, если не полечу исполосованный котом живот. Сто лет не за-
живет.
Но мы не согрешили. Мне было стыдно перед котом. Ну и что из того,
что пустил он мне кровь. Не знал же, что творит, от чистой же души и в
приступе великой искренности. Сколько этой крови мы сами сознательно
пускаем. Но хорошие намерения по заслугам должны быть оценены и под-
держаны.
И мы отметили. Дали коту причаститься. Он, правда, из стакана пить
не мог. Усы мешали. Известное дело, неук, не обучен. Никто его в лесу
не наставил, как по-человечески брать двумя лапами, поднимать и опро-
кидывать стакан. И за нашим столом он хоть и обходился как-то, но
по-своему. Исправно обмакивал лапу в стакан и облизывал, обсасывал ее.
Что же, водку можно и так пить, была бы только. А вот закусывал он
исключительно только хлебом. Мы ели сало с луком, то есть с цыбулей, а
он - пустой черный хлеб. Удивительный, невероятный кот, в самом деле
вегетарианец. А может, такой уж мудрый, предсказывал нам наше будущее:
пить будем, но закусывать придется рукавом.
В конце застолья кот исчез, будто сквозь землю провалился. Напрасно
я искал его в хате, заглядывал и кричал в каждый угол, в печь, в трубу
и подпечье:
- Михля, Михля, иди к нам! У нас еще осталось.
Его нигде не было.
Старый плотник уже спал, пристроив на тарелке голову среди стрелок
зеленого лука.
Такое случалось с ним каждый раз, когда он перебирал лишнего. Я не
ждал от него никаких слов, тем более сочувствия. Марка, как и кота,
кажется, в хате не было. Одна только тень, оболочка человека. Но эта
тень заговорила со мной сама. И так, словно Марка все время слышал,
следил за мной, хотя и сказал только два слова:
- Он вернется.
VI
Идет комета на Землю. Небесное наказание, покаранье Земли. Идет ко-
мета, нагруженная добром и злом, ненавистью и любовью. Возмездием.
Земле поровну отпущено того и другого, добра и зла, столько, сколько
она может принять, чтобы двигаться во Вселенной. Но людей становится
все больше. Любви все меньше. Излишек ненависти на Земле. И наречено
ей небесами самоуничтожиться. Приближается комета, груженная возмезди-
ем. Добро на Земле расплескалось, растеклось по могилам. Ненависть хо-
ронит любовь. Добро отпускается людям по карточкам, по разнарядке, по
закрытым распределителям, и потому оно уже плодит и множит среди людей
зло и ненависть. Человек возомнил себя Богом и начал делить, как хлеб,
добро и зло, отмерять и отпускать избранным, поставил милосердие на
поток. Добром можно поиграть в карты, выиграть, заложить в ломбард. И
за все это грядет наказание. И падают уже люди. Первыми старики и де-
ти. Только-только успев подать голос, сказать миру "добрый день".
Раньше детей нам приносил белый аист в крахмальной простыне с кружева-
ми и розовым бантиком посредине. Сейчас у аистов нету времени зани-
маться этим богоугодным делом. Аисты заняты. Они грабят в лесу гнезда
малиновок и поедают их птенцов. Это куда легче, чем бродить по болотам
и выискивать лягушек. Да и лягушки перевелись, пересохли болота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
что-то обеспокоился, припал носом ко мху, выдрал клок его из стены и
ударил по нему лапой. Из того клока мха вылетел молодой еще, черный
шмель. Кот не дал ему подняться, сгреб на взлете лапой, раздавил на
полу и проглотил.
- Так, один попался, - отозвался отец Марка. Кот же что-то удовлет-
воренно проворчал, почихал в угол. Может, отдавая должное не только
своей ловкости, но и ловкости шмеля, вспомнил его сладкий мед. Закон-
чил обход хаты. И подгребся уже не к Марку, а ко мне.
- Чисто, чисто, - услышал я довольный голос старого. - Докладывает,
мух и мин в хате нет. Хозяина признает. Теперь он твой, человече.
Но то котиное признание пришлось не совсем мне по вкусу. На свою
беду, растрогавшись, я сел на стул и взял кота на руки. Гладил его по
шерсти и против шерсти, по голове и меж ушей, под горлом, где, знал,
коты особенно любят, чтобы их гладили. И он прижмуривал глаза и мурлы-
кал, словно это была не моя шершавая ладонь, а ласковый язык его мате-
ри. Мурлыкал и от удовольствия замирал, и выпускал во всю свою длину
когти. А когти у него были что надо, на все сто. Есть такой милый лес-
ной зверек - рысь. И я думаю, что дикий кот на моих коленях по когтям
не уступил бы рыси. Не уступил бы их остроте и хищной мощи. Я вспоми-
нал коршуна и не завидовал ему.
Кот ласкался сам и ласкал, драл мое тело. Не сознавая, видимо, это-
го, потому что за всю жизнь его никогда никто не погладил по голове,
не сказал доброго слова. Невысказанная нежность копилась в нем, и вот
сейчас он от чистого сердца одаривал ею меня, не догадывался о хищной
силе своих когтей. Я был первым, кому он выказал свою нежность, кото-
рой хватило бы, наверно, на весь белый свет. А получил ее и познавал я
один. И до поры до времени, сколько мог, терпел. Терпел, терпел и не-
достало терпения и деликатности. Слаб человек. А кот только входил во
вкус. Бархатно похрапывал, благодарил меня и хату, что приняла его,
ширил границы нежности. Сначала легонько, лапой поскребся о сорочку на
моем животе. А потом резанул, приголубил и живот. Я взвыл и почти
сбросил кота на пол.
Услышал, как в голос хохочет старый плотник. Глянул на Марка, уви-
дел его обычную усмешку из-под ладони. Это был знакомый мне раньше
Марка, молчаливый, усмешливый и придурковатый. Кот, ничего, видимо, не
понимая, но еще хмельной от только что пережитой радости, раскачивался
с боку на бок и был очень смешной в своей растерянности. От обиды и
расстройства у него обмякли и обвисли усы. И хвост, кажется, потяже-
лел. Я корчился от боли. Ко всему было еще и стыдно. И тут я снова ус-
лышал голос Марка:
- Михля, Михля! - сказал он дважды, попеременно показывая пальцем
то на кота, то на меня. - "Михля" по-нашему - телепень. Хозяин, что
там у тебя есть? Я же знаю, что есть!
Полещуки - народ тонкий. И я понял его. Не специально ли вместе с
отцом поставили передо мной этот спектакль с котом, потому что еще ут-
ром я сказал старому, что больше не будет ни капли? Жидкий доллар кон-
чился. Но старый полещук с сыном были настоящими полещуками. А может,
и не полещуками, кто сегодня поймет этот народ, каков он, кто и отку-
да. Может, эти плотники и в самом деле из того же Назарета, а я немно-
го из земли Ханаанской. И у какого это сегодня ханаанца, если он стро-
ится, не припрятана среди стружек в загашнике оплетенная опилками,
заткнутая старой газетой бутылочка? А тут такое событие. Сам дикий
лесной кот пожаловал в гости. Специально пришел, чтобы заиметь имя,
жить на свете с именем. Грех будет большой, если такое не отметить.
Грех будет, если не полечу исполосованный котом живот. Сто лет не за-
живет.
Но мы не согрешили. Мне было стыдно перед котом. Ну и что из того,
что пустил он мне кровь. Не знал же, что творит, от чистой же души и в
приступе великой искренности. Сколько этой крови мы сами сознательно
пускаем. Но хорошие намерения по заслугам должны быть оценены и под-
держаны.
И мы отметили. Дали коту причаститься. Он, правда, из стакана пить
не мог. Усы мешали. Известное дело, неук, не обучен. Никто его в лесу
не наставил, как по-человечески брать двумя лапами, поднимать и опро-
кидывать стакан. И за нашим столом он хоть и обходился как-то, но
по-своему. Исправно обмакивал лапу в стакан и облизывал, обсасывал ее.
Что же, водку можно и так пить, была бы только. А вот закусывал он
исключительно только хлебом. Мы ели сало с луком, то есть с цыбулей, а
он - пустой черный хлеб. Удивительный, невероятный кот, в самом деле
вегетарианец. А может, такой уж мудрый, предсказывал нам наше будущее:
пить будем, но закусывать придется рукавом.
В конце застолья кот исчез, будто сквозь землю провалился. Напрасно
я искал его в хате, заглядывал и кричал в каждый угол, в печь, в трубу
и подпечье:
- Михля, Михля, иди к нам! У нас еще осталось.
Его нигде не было.
Старый плотник уже спал, пристроив на тарелке голову среди стрелок
зеленого лука.
Такое случалось с ним каждый раз, когда он перебирал лишнего. Я не
ждал от него никаких слов, тем более сочувствия. Марка, как и кота,
кажется, в хате не было. Одна только тень, оболочка человека. Но эта
тень заговорила со мной сама. И так, словно Марка все время слышал,
следил за мной, хотя и сказал только два слова:
- Он вернется.
VI
Идет комета на Землю. Небесное наказание, покаранье Земли. Идет ко-
мета, нагруженная добром и злом, ненавистью и любовью. Возмездием.
Земле поровну отпущено того и другого, добра и зла, столько, сколько
она может принять, чтобы двигаться во Вселенной. Но людей становится
все больше. Любви все меньше. Излишек ненависти на Земле. И наречено
ей небесами самоуничтожиться. Приближается комета, груженная возмезди-
ем. Добро на Земле расплескалось, растеклось по могилам. Ненависть хо-
ронит любовь. Добро отпускается людям по карточкам, по разнарядке, по
закрытым распределителям, и потому оно уже плодит и множит среди людей
зло и ненависть. Человек возомнил себя Богом и начал делить, как хлеб,
добро и зло, отмерять и отпускать избранным, поставил милосердие на
поток. Добром можно поиграть в карты, выиграть, заложить в ломбард. И
за все это грядет наказание. И падают уже люди. Первыми старики и де-
ти. Только-только успев подать голос, сказать миру "добрый день".
Раньше детей нам приносил белый аист в крахмальной простыне с кружева-
ми и розовым бантиком посредине. Сейчас у аистов нету времени зани-
маться этим богоугодным делом. Аисты заняты. Они грабят в лесу гнезда
малиновок и поедают их птенцов. Это куда легче, чем бродить по болотам
и выискивать лягушек. Да и лягушки перевелись, пересохли болота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23