Странные названия вроде Ул. Пр. Богородицы или 2-й тупик им. И. И. Христа записывались в этом мире на мгновенно узнаваемых, повершенных жестяными шалашиками, что бессмысленно прикрывают вечно перегоревшие лампочки, прибитых ржавыми гвоздями к дощатым стенам полусгнивших бараков жестяных полукружьях; по обводу арки метро, напоминающего ?Лермонтовскую? и ?Кропоткинскую? одновременно, шла рельефная, литая из нержавейки надпись ИСКАРИОТЫ; громады многоэтажных корпусов представали в мертвенных отблесках болотных огоньков очередного салюта; краснорожерукие апостолы, требуя за послушничество хлеба и вина, приставляли ножи к горлу болезненного Учителя: пусть, мол, хоть от себя отрезает, пусть, мол, цедит хоть из собственных жил, - и надо всем этим миром, на маленьком квадратном холстике, к помощи которого Лика прибегала, когда ей совсем уже становилось невмоготу, висела в пространстве ничем не поддерживаемая пудовая гиря ВЕРЫ. Служил Второй Возлюбленный где-то в издательстве, очень прилично зарабатывал на иллюстрировании детских книжек, одевался у фарцовщиков, ездил в перекрашенных перламутрово-изумрудной краскою ?жигулях?.
Известие о том, что ее Режиссера взяли, застало Лику на длительных ленинградских гастролях, и невыполнение естественного решения: в то же мгновение покинуть театр (уже все равно с какой буквы) - стоило ей долгой тяжелой болезни, локализовавшейся внизу живота, там, куда бил Лику в свое время отец и откуда выскребали потом ребенка Первого ее Возлюбленного. Лика готовилась принять справедливую смерть и потому наотрез отказалась покинуть гостиничный номер ради пахнущей кухнею коммунальной больницы чужого города, но, по настоянию администрации, вынуждена была трижды в день принимать пухленькую чернявую медсестру: белый халат под плащом, никелированный стерилизатор, вмещающий шприц, иглы и запах эфира, - в сумочке. Медсестру, тут же перезнакомившуюся и, кажется, переспавшую с наиболее знаменитыми актерами их труппы и непрошеными откровенностями набившуюся Лике чуть ли не в подруги, звали Ией, и еще около года Лика не знала, что Ия уже внесла в ее трагическую жизнь так несвойственный последней привкус мелодрамы. Области Ликиного сознания, из которых уколами мало-помалу удавалось изгнать болезнь, Ия тут же стремилась заполнить рассказами о бесчисленных любовных похождениях и переживаниях, рассуждениями о выгоде и невинности стукачества, планами партийной карьеры и сетованиями на жмотистого мужа-еврея, у которого она все равно что положено оттягает. Надломленная болезнью и первым - первым ли? - своим предательством, Лика, вернувшись после отпуска на службу, почти равнодушно узнала, что из спектаклей Режиссера (а в других она давно не играла) в репертуаре остался только ?Жаворонок?, и то потому лишь, что едва не он один спасал театр от полного финансового краха. Во дворе горел костер, составленный из рекламных щитов Режиссеровых спектаклей, и Ликино лицо, увеличенное фотографом во много крат и многократно же размноженное, корчилось, чернело и исчезало навеки в клочьях небутафорского пламени.
Они продолжали спать с Живописцем в одной постели, но ночи их, и прежде не особенно жаркие, стали почти совсем уж целомудренными, ибо болезнь покидала облюбованное ею тело медленно и без охоты. Поэтому, когда Второй Возлюбленный изменил Лике с приехавшей в Москву на недельку - за тряпками - и остановившейся у нее Ией, - донельзя довольная Ия под маркой раскаяния сама и доложила подруге об этой измене, - Лика своего Возлюбленного поняла, даже, пожалуй, простила, но видеться с ним больше не пожелала. Ее, уже попробовавшую предать, даже удивила собственная непреклонность, однако Лика поделать с собою ничего не смогла.
94.
Лику обстало одиночество. Невнятные покаянные письма, которые она слала Режиссеру по странному, из одних цифр состоящему адресу, оставались без ответа; возможно, отвечать уже было просто некому, тем более это молчание угнетало Лику; в театре она не получала никаких ролей: новый главный, хоть и был глуп, обладал врожденным идеологическим нюхом овчарки; нюх подсказывал: необратимо раскрывшаяся в спектаклях Режиссера Ликина индивидуальность, сама по себе, независимо от мизансцен и текста, враждебна Системе, - и это интуитивное ощущение главный облекал зловещим рычанием: актриса Имярек - некрасивая; в зале - Лика угадывала - все меньше и меньше оставалось людей, сочувствующих ее Жанне: время менялось, и публика менялась вместе с ним; фильм, где Лика, говорили - сама она видела только кусочки, на озвучании - блистательно сыграла главную роль, лег навечно на полку, после чего, до Арсениева эксперимента, сниматься Лику уже не приглашали; бестелефонная, на самом краю города, на Сукином болоте, квартира не приманивала и без того немногочисленных знакомых и мелкими, но постоянными напоминаниями - запах трубочного дыма, например, - об изгнанном оттуда Живописце подчеркивала полную свою изолированность от мира; подругу завертел очередной - Лика не помнила который уже по счету - вихрь, и уловить подругу стало невозможно; Бог молчал.
Более других мест похожий на мир Живописца Ленинград - город традиционных гастролей - обрушился на Лику воспоминаниями о предательствах: ею и ее - и вытолкнул на подоконник восьмого этажа одной из своих гостиниц. Ах, как было бы хорошо! подумала Лика, глядя на поблескивающую внизу, такую ностальгическую в этом мире асфальта булыжную мостовую, как спокойно и вместе с тем - трагично! Актерское воображение подхватило идею, разыграло как по нотам и едва не заманило к действию, но четыре удара в дверь, ритмически повторившие бетховенскую тему рока, на несколько мгновений вернули Лику к реальности - на те несколько мгновений, что продлили житие на пять с небольшим лет. В незапертый - вполне ли случайно? позже спросит ее Психиатр - номер вошли беззаботные знакомые из прошлой жизни, принесли фрукты, шампанское, коньяк и огромный ворох поздних цветов. Все чуточку навеселе, и, пожалуй, один, коренастый, с залысинами, вклинивающимися в курчавую шевелюру, и черными глазами (за ними тянуло предположить не ограниченную глубину яблока, но бесконечность небытия) еврей, с которым (Лика, несмотря на странное ощущение dejavue, готова была поклясться и в этом) она встретилась впервые, - разгадал, впрочем, довольно презрительно, значение ее странного местоположения в номере. И так как только благодаря вторжению развеселой компании завтрашний ?Жаворонок? оказался неотмененным, все они получили на него приглашение.
Появления после спектакля в гримерной столь индифферентного вчера еврея Лика не ожидала. Однако когда этот взрослый, много старше ее, серьезный, сосредоточенный на чем-то внутри себя человек упал перед нею на колени и, словно из прошловекового бульварного романчика, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150