О проблемах долголетия
Самое забавное: все, даже моя генеалогия, предрасполагало к тому, чтобы
я дожил до глубокой старости. Мои родители, как и деды, были теми еще
живчиками — до самого смертного часа. Возможно, именно от них я и
унаследовал способность моей печени с завидным постоянством вырабатывать
желчь и не сдаваться, несмотря на самые мрачные прогнозы врачей. Оба моих
деда тоже отличались редкой выносливостью и упрямством (в этом с ними
сравниться могут только пони-земайтуко).
У них было много общего. Оба были солдатами, обоих отличала этакая
дородность тела, переходящая в благородство духа, и оба свято верили в
военную тактику безоглядного самопожертвования, заключающуюся в скорейшей
сдаче в плен, что несказанно способствовало подрыву боеспособности
противника, ибо с этого момента он был вынужден тратиться на содержание
военнопленных.
Дед по материнской линии капитулировал в 1941 году в Сингапуре. Бросил
строительство железной дороги в джунглях. На этом строительстве он сильно
сбросил поднакопленный за годы предыдущей жизни жирок. Однако эта история
стоила ему и потери веса в обществе. На родину он вернулся совсем исхудавшим
— настолько, что у бабушки зародились сомнения, правда ли перед ней родной
муж (она все же приняла его под свой кров, решив, что вряд ли кто-нибудь
захотел бы воспользоваться его именем).
Героизм, проявленный в годы войны, способствовал его избранию в мэры
родного городка, однако по прошествии нескольких месяцев пребывания в
должности во время заседания, посвященного лицензированию торговли, он вдруг
неожиданно встал: «Мне кажется, кто-то на улице звал меня. Не
расходитесь, я лишь выгляну узнать, в чем дело». Видимо, у дедушки был
превосходный слух: искомая улица оказалась во Флоренции, где он осел
(прихватив с собой городскую печать), играя в зигинетт, поедая на обед
зампоне и зарабатывая на жизнь тем, что водил по городу туристов, при этом
даже не удосужившись купить хоть какой-нибудь путеводитель. «Зачем
засорять голову ненужными фактами?» К нему вернулась врожденная
дородность, и он взял фамилию Черчилль. Американским туристкам дед намекал,
что премьер-министр его не такой уж дальний родственник. «Они были
рады услышать байку, которую можно пересказать по возвращении, а я был рад
получить от них весьма весомое вознаграждение за труды». Зарабатывал
он весьма неплохо — хватало, чтобы назюзюкаться до смерти превосходнейшей
местной граппой.
Бабушка поехала было во Флоренцию, чтобы вразумить его — и вернуть на
путь истинный. Вернулась она одна: «Не лучше ли оставить его там — в
этом-то состоянии? Только представьте, сколько женщин потеряли мужей во
время войны. Мне ли винить судьбу?! Он потерян — но я хоть знаю, где мне его
искать».
Услышав это, мама решила, что теперь — ее очередь. «Знаешь ли,
думаю, что лучше вам обойтись без меня. Я умерла. Самоустранилась.
Разбирайтесь-ка теперь без меня!»
Деда по материнской линии я никогда не видел, зато дед со стороны отца
жил с нами. Будучи кадровым военным, дед ожидал, когда подойдет срок выйти в
отставку. Срок подходил в конце сентября 1939 года. Как раз незадолго до
этого дед попал в плен — в первые же часы боев, когда английский корпус
столкнулся с вермахтом во Франции.
Дед был настоящим полиглотом. Член армейской сборной по бобслею
(идеальный спорт для человека, комплекцией своей более всего напоминающего
шар), он немало времени провел в Австрии и в горах под Цугом и разговорным
немецким бегло владел задолго до своей пятилетней отсидки в лагере для
военнопленных.
Время от времени его «заносило», но вместо того чтобы
пускаться во все тяжкие, переселившись во Флоренцию, он просто брал стул и
поднимался с ним в свою комнату, бросив нам: «Хочу минут пять
поразвлечься». Это желание охватывало его примерно так раз в года
полтора. Он закрывал дверь на задвижку, после чего разносил стул в щепки,
тщательно наводил порядок в комнате, выносил на помойку щепки, а потом шел и
покупал какой-нибудь подержанный стул, который тоже со временем ждало
уничтожение.
Деда ничего не стоило вывести из себя (чем пользовались кузены) -
достаточно было оставить что-нибудь недоеденным на тарелке: корку хлеба,
очистки яблока, одинокую головку брюссельской капусты — что угодно. Вид
отвергнутой еды подстегивал его раздражение — как и перекрученное полотенце
на крючке в ванной. Своим маниакальным стремлением к сверкающим чистотой
тарелкам дед был обязан не только воспоминаниям о пребывании в лагере, но и
тому факту, что за пять лет, проведенных в заключении, он опруссачился,
заразившись усердием и основательностью своих тюремщиков.
Страстный собиратель изданий Шиллера и Гельдерлина (и антикварных, и
современных), зимой он любил растопить камин парой-тройкой экспонатов из
своей коллекции. Пенсии, которую он получал, хватало ровно на то, чтобы
свести концы с концами, но Гельдерлина и Шиллера дед скупал везде, где
только мог найти, не считаясь с затратами (хотя как-то он мне намекнул, что
миниатюрные издания вынесены из библиотек и дорогих магазинов). Шиллер и
Гельдерлин были единственными авторами, представлеными в библиотеке Шталага.
В возрасте лет десяти, когда я только-только принялся развивать
присущие человеку рудименты разума, мной был задан вопрос: «Но ведь не
Шиллер и Гельдерлин виноваты в том, что, кроме них, тебе нечего было
читать?»
«Они, именно они, — ответил дед и в подтверждение своих слов
отправил очередного Шиллера в огонь. — Я человек не богатый, но что-то ведь
и мне по силам». Старый солдат, живущий на скромную пенсию в городишке
Маклесфилд, он, не ведая и тени страха, вступил в борьбу с двумя
прославленными поэтами, у которых при этом была еще и фора в целый век.
«Эдди, никогда не отступайся от работы лишь потому, будто кажется, что
та невыполнима. Я знаю, все против меня в этом мире, но нельзя отступаться,
если чувствуешь собственную правоту».
Доказательство своей правоты он видел в том, что мир неуклонно движется
к часу великой жатвы, когда Жнецы соберут урожай в житницы, а поэтому
прополка Шиллеров и Гельдерлинов так или иначе, но уменьшит шансы этих
поэтов перейти в вечность. Он также разделял учение, согласно которому Земле
суждено пройти через очистительный пожар, а потому в самых невообразимых
местах закапывал — во имя будущего — творения Шекспира, запаянные в
металлические контейнеры. Но, что бы ни ждало нас впереди, он был убежден:
так или иначе, нам вновь предстоит сойтись в схватке с немцами, лицом к
лицу.
— Я что, писал открытые письма, где призывал немцев напасть на
соседей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106