На следующее утро полиция,
высадив дверь, тщетно пыталась достучаться до моего оцепеневшего сознания.
Вот так-то. Да здравству... Короче: здравствуй, жизнь, раз так тебя и
разэтак! Что же — я любил ее больше, чем можно любить? Или я просто
чувствительный слизняк, пустое место, ноль без палочки?
Когда патологоанатом вскроет мое сердце, что найдет он там — портрет
Зои.
Драгиньян 1.3
— Да, но где же Жослин? — в который раз задал вопрос Юпп.
Она опаздывала уже на два часа, и это смущало тем больше, что, как
правило, она появлялась, овеянная шелестом той минуты, на которую была
назначена встреча. Я уже начал беспокоиться, не произошло ли с Жослин чего
недоброго, а также беспокоиться (правда, в значительно меньшей степени), не
пришла ли она к выводу, что ей и так хватает в жизни борьбы с хаосом, чтобы
усугублять это еще и присутствием ходячего источника бардака по имени Эдди.
Общаясь с женщинами, я обычно не могу отделаться от ощущения, что они
принимают меня за кого-то другого — намного более интересного, стильного и
веселого человека, — и вот сейчас у них раскроются глаза, они увидят, кто я
есть на самом-то деле.
Юпп, весь ужин пребывавший в состоянии какой-то покорной апатии, вдруг
оживился, услышав, как за соседним столиком кто-то обронил, что после
сегодняшнего полицейским впору пожертвовать свою зарплату в пользу
какого-нибудь детского приюта. Юпп выставил всей компании выпивку за свой
счет.
Мы выкатились из ресторана в ночь: двое, вероятно, самых ужратых, самых
эрудированных и самых везучих грабителей в этом секторе Галактики.
Исход из ресторана: еврейское счастье
Охотно соглашаюсь: пищеварению отнюдь не идет на пользу, когда вы мирно
шествуете к стоянке, где оставили машину, а навстречу вам из темноты вдруг
выскакивает комиссар полиции — особенно если именно вам этот комиссар обязан
тем, что возглавил список тех полицейских всех времен и народов, на которых,
заходясь от хохота, показывают пальцем на улице, если именно его карьеру вы
втоптали в грязь, ославив беднягу на всю страну, и именно в его квартире не
так давно вы учинили погром...
Воистину — зрелище, которое мне менее всего хотелось бы видеть. Хуже
может быть только (a) созерцание Фелерстоуна, на котором гроздьями висят
жрицы любви всех мастей и оттенков кожи, пышущие к тому же юностью и
здоровьем, и (b) вид неожиданно перекрывающей обзор слоновьей задницы,
владелец которой твердо вознамерился присесть именно там, где я имел
несчастье встать. И все же нечто во мне радостно воспрянуло: оказывается,
усилия наших стражей правопорядка не совсем безнадежны...
В сознании мелькнула мысль: а может, начисто отрицать, будто мы имеем
отношение к Банде Философов, — но мысль эта быстренько испарилась. Он знал.
И мы знали, что он знал. Мы знали, что он знал (возведите это знание в куб).
Судя по всему, речь на случай нашей поимки он еще не подготовил. Мы не
услышали даже общепринятого: «Вы арестованы». Он просто
воззрился на нас — его аж перекосило от гнева. Язык был бессилен предложить
что-нибудь достаточно выразительное для обуревавших его чувств.
Учитывая, сколь часто в нашем мире кого-нибудь убивают, удивительно,
как до сих пор никому не пришло в голову обессмертить этот взгляд,
запечатлев его на коробках с патронами. Однако не припомню, чтобы я видел
этот взгляд на полотнах великих мастеров. На этот раз я не ошибался:
человек, вплотную подошедший к черте, за которой убийство, и впрямь с
нетерпением ждет, когда же он сможет убить ближнего.
— Как, разве вы не должны сейчас писать объяснительный рапорт, — вместо
того чтобы ошиваться около ресторана, удостоившегося у Мишле трех звездочек?
— спросил Юпп, разыгрывая искреннее удивление.
Глядя на наливающееся яростью лицо комиссара Версини (ярость просто
переполняла этот скудельный сосуд), я осознал, что наши биографии (если их
таки включат в издательские планы) пришли к точке, где будущие биографы
могут перевести дух, расслабиться и спуститься в забегаловку внизу
пропустить по стаканчику. Здесь можно было ставить финальную точку.
— Мне кажется, на суде этот факт прозвучит не в вашу пользу, — ерничал
Юбер.
Я напрягся: если бы Корсиканец пристрелил нас сейчас на месте, он был
бы прав, тысячу раз прав, и его бы оправдали, но, честно говоря, мне
хотелось надеяться, что он не сделает этого. Бесконечно преклоняясь перед
бесстрашием Юппа — бесстрашием в чистом виде, — я не мог отрешиться от
подозрения, что на данный момент оное качество вряд ли способствует
долголетию. Я ведь знал: Юпп не обманывал меня, когда говорил: что угодно,
только не тюрьма! Полагаю, он решил: шутить — так до конца.
Версини произнес:
— Надо бы было остаться. Дел — куча. Все полицейские — в моем звании и
выше — позвонили мне сегодня, чтобы сообщить, какой я кретин. Можно было бы
остаться и подождать приказа об увольнении. — Речь его была медленной и
какой-то рваной, казалось, он только сегодня научился говорить
по-французски. — Но я ушел. Решил, что было бы неплохо пойти перекусить в
каком-нибудь тихом местечке. И кого я там вижу — моих спасителей.
Что ж, достойно аплодисментов: доверяйте нутру, этому учил еще Лао Цзы.
Однако по большому счету меня занимало иное. В сознании сцепились не на
жизнь, а на смерть две мысли: что было бы забавней — получить лет по сто
тюремного заключения или же пулю в лоб.
— Можно мне сказать две вещи? — поинтересовался Юпп.
Его слова вызвали эффект, подобный сходу лавины в горах, — ненависть
вдруг схлынула с лица Версини: комиссар решил не стрелять.
— Во-первых, если вы еще не доперли своим умом: ваш фургон был сегодня
обоссан. Ближе к вечеру. Так вот — обоссал его я.
— А во-вторых?
Корсиканца ситуация начинала все больше забавлять. На губах появилась
улыбка — такая бывает у людей, когда они снимаются на память с теми, кого в
любой момент могут снять пулей. Время будто расслоилось. Я видел, как на
дальний конец стоянки въезжает автомобиль, точь-в-точь похожий на машину
Жослин.
А так как мне вовсе не улыбалось все же получить перфорацию по всему
телу, то в голову закралась мысль — хорошо бы это была Жослин. Если бы это
была Жослин, тихонько выходящая из машины. Жослин, тихонько выходящая из
машины и на цыпочках подходящая к Корсиканцу. Жослин, тихонько выходящая из
машины и на цыпочках подходящая к Корсиканцу, сжимая в руке наспех сделанную
«укладочку» — из тех, которые учил ее делать Юпп
(«Наличные в чулке — всегда к вашим услугам», — объяснял он,
показывая убойный эффект, который может произвести стопка монет, обернутая
чулком), Жослин, тихонько выходящая из машины и на цыпочках подходящая к
Корсиканцу, сжимая в руке наспех сделанную «укладочку» из тех,
которые ее учил делать Юпп, и увесистым ударом в висок укладывающая
Корсиканца на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
высадив дверь, тщетно пыталась достучаться до моего оцепеневшего сознания.
Вот так-то. Да здравству... Короче: здравствуй, жизнь, раз так тебя и
разэтак! Что же — я любил ее больше, чем можно любить? Или я просто
чувствительный слизняк, пустое место, ноль без палочки?
Когда патологоанатом вскроет мое сердце, что найдет он там — портрет
Зои.
Драгиньян 1.3
— Да, но где же Жослин? — в который раз задал вопрос Юпп.
Она опаздывала уже на два часа, и это смущало тем больше, что, как
правило, она появлялась, овеянная шелестом той минуты, на которую была
назначена встреча. Я уже начал беспокоиться, не произошло ли с Жослин чего
недоброго, а также беспокоиться (правда, в значительно меньшей степени), не
пришла ли она к выводу, что ей и так хватает в жизни борьбы с хаосом, чтобы
усугублять это еще и присутствием ходячего источника бардака по имени Эдди.
Общаясь с женщинами, я обычно не могу отделаться от ощущения, что они
принимают меня за кого-то другого — намного более интересного, стильного и
веселого человека, — и вот сейчас у них раскроются глаза, они увидят, кто я
есть на самом-то деле.
Юпп, весь ужин пребывавший в состоянии какой-то покорной апатии, вдруг
оживился, услышав, как за соседним столиком кто-то обронил, что после
сегодняшнего полицейским впору пожертвовать свою зарплату в пользу
какого-нибудь детского приюта. Юпп выставил всей компании выпивку за свой
счет.
Мы выкатились из ресторана в ночь: двое, вероятно, самых ужратых, самых
эрудированных и самых везучих грабителей в этом секторе Галактики.
Исход из ресторана: еврейское счастье
Охотно соглашаюсь: пищеварению отнюдь не идет на пользу, когда вы мирно
шествуете к стоянке, где оставили машину, а навстречу вам из темноты вдруг
выскакивает комиссар полиции — особенно если именно вам этот комиссар обязан
тем, что возглавил список тех полицейских всех времен и народов, на которых,
заходясь от хохота, показывают пальцем на улице, если именно его карьеру вы
втоптали в грязь, ославив беднягу на всю страну, и именно в его квартире не
так давно вы учинили погром...
Воистину — зрелище, которое мне менее всего хотелось бы видеть. Хуже
может быть только (a) созерцание Фелерстоуна, на котором гроздьями висят
жрицы любви всех мастей и оттенков кожи, пышущие к тому же юностью и
здоровьем, и (b) вид неожиданно перекрывающей обзор слоновьей задницы,
владелец которой твердо вознамерился присесть именно там, где я имел
несчастье встать. И все же нечто во мне радостно воспрянуло: оказывается,
усилия наших стражей правопорядка не совсем безнадежны...
В сознании мелькнула мысль: а может, начисто отрицать, будто мы имеем
отношение к Банде Философов, — но мысль эта быстренько испарилась. Он знал.
И мы знали, что он знал. Мы знали, что он знал (возведите это знание в куб).
Судя по всему, речь на случай нашей поимки он еще не подготовил. Мы не
услышали даже общепринятого: «Вы арестованы». Он просто
воззрился на нас — его аж перекосило от гнева. Язык был бессилен предложить
что-нибудь достаточно выразительное для обуревавших его чувств.
Учитывая, сколь часто в нашем мире кого-нибудь убивают, удивительно,
как до сих пор никому не пришло в голову обессмертить этот взгляд,
запечатлев его на коробках с патронами. Однако не припомню, чтобы я видел
этот взгляд на полотнах великих мастеров. На этот раз я не ошибался:
человек, вплотную подошедший к черте, за которой убийство, и впрямь с
нетерпением ждет, когда же он сможет убить ближнего.
— Как, разве вы не должны сейчас писать объяснительный рапорт, — вместо
того чтобы ошиваться около ресторана, удостоившегося у Мишле трех звездочек?
— спросил Юпп, разыгрывая искреннее удивление.
Глядя на наливающееся яростью лицо комиссара Версини (ярость просто
переполняла этот скудельный сосуд), я осознал, что наши биографии (если их
таки включат в издательские планы) пришли к точке, где будущие биографы
могут перевести дух, расслабиться и спуститься в забегаловку внизу
пропустить по стаканчику. Здесь можно было ставить финальную точку.
— Мне кажется, на суде этот факт прозвучит не в вашу пользу, — ерничал
Юбер.
Я напрягся: если бы Корсиканец пристрелил нас сейчас на месте, он был
бы прав, тысячу раз прав, и его бы оправдали, но, честно говоря, мне
хотелось надеяться, что он не сделает этого. Бесконечно преклоняясь перед
бесстрашием Юппа — бесстрашием в чистом виде, — я не мог отрешиться от
подозрения, что на данный момент оное качество вряд ли способствует
долголетию. Я ведь знал: Юпп не обманывал меня, когда говорил: что угодно,
только не тюрьма! Полагаю, он решил: шутить — так до конца.
Версини произнес:
— Надо бы было остаться. Дел — куча. Все полицейские — в моем звании и
выше — позвонили мне сегодня, чтобы сообщить, какой я кретин. Можно было бы
остаться и подождать приказа об увольнении. — Речь его была медленной и
какой-то рваной, казалось, он только сегодня научился говорить
по-французски. — Но я ушел. Решил, что было бы неплохо пойти перекусить в
каком-нибудь тихом местечке. И кого я там вижу — моих спасителей.
Что ж, достойно аплодисментов: доверяйте нутру, этому учил еще Лао Цзы.
Однако по большому счету меня занимало иное. В сознании сцепились не на
жизнь, а на смерть две мысли: что было бы забавней — получить лет по сто
тюремного заключения или же пулю в лоб.
— Можно мне сказать две вещи? — поинтересовался Юпп.
Его слова вызвали эффект, подобный сходу лавины в горах, — ненависть
вдруг схлынула с лица Версини: комиссар решил не стрелять.
— Во-первых, если вы еще не доперли своим умом: ваш фургон был сегодня
обоссан. Ближе к вечеру. Так вот — обоссал его я.
— А во-вторых?
Корсиканца ситуация начинала все больше забавлять. На губах появилась
улыбка — такая бывает у людей, когда они снимаются на память с теми, кого в
любой момент могут снять пулей. Время будто расслоилось. Я видел, как на
дальний конец стоянки въезжает автомобиль, точь-в-точь похожий на машину
Жослин.
А так как мне вовсе не улыбалось все же получить перфорацию по всему
телу, то в голову закралась мысль — хорошо бы это была Жослин. Если бы это
была Жослин, тихонько выходящая из машины. Жослин, тихонько выходящая из
машины и на цыпочках подходящая к Корсиканцу. Жослин, тихонько выходящая из
машины и на цыпочках подходящая к Корсиканцу, сжимая в руке наспех сделанную
«укладочку» — из тех, которые учил ее делать Юпп
(«Наличные в чулке — всегда к вашим услугам», — объяснял он,
показывая убойный эффект, который может произвести стопка монет, обернутая
чулком), Жослин, тихонько выходящая из машины и на цыпочках подходящая к
Корсиканцу, сжимая в руке наспех сделанную «укладочку» из тех,
которые ее учил делать Юпп, и увесистым ударом в висок укладывающая
Корсиканца на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106