На договоре еще не успели высохнуть чернила, как у мадам Тома и ее благоверного появились на сей счет серьезные сомнения: ко мне зашел Юбер. Он окинул их хищным взглядом матерого уголовника, заставив испуганно встрепенуться: на месте ли столовое серебро? не пострадает ли от этого визита их репутация? Любое движение моего напарника было им аки нож острый: они чувствовали — такому, как он, ничего не стоит подпалить их домик, лишь бы погреть над огнем руки.
Явление Фалеса заставило их разрываться между желанием объявить мне обструкцию и отказать от квартиры и вожделением к денежным знакам (я платил наличными и готов поклясться, что этим бумажкам было не суждено оставить след в недрах налоговых ведомств). Они разразились уничижительной тирадой в адрес всех грызунов, а Фалес — Фалес рассматривал их с брезгливым любопытством. Слоновье дерьмо в голубом галстуке-бабочке меньше бы удивило моих хозяев и вызвало бы с их стороны прием куда более радушный. В отличие от большинства диких животных, которые, говорят, так и не могут примириться с потерей свободы, наш крысак по достоинству оценил прелести угощения на дармовщинку. Он обзавелся выразительным брюшком, воспылал чувством собственника к своей клетке, не желая отходить от нее дальше чем на пару шагов, а если его что и тревожило, так это перспектива лишиться своих апартаментов и вновь вернуться к бытию вольного крысака.
Юппа я представил как профессора-невропатолога из университета Монпелье. «Я должен извиниться за коллегу, но, как вы, возможно, знаете, невропатологи — люди со странностями».
Жослин пришла вскоре после того, как Юбер покинул мое обиталище, получив выразительное напутствие на дорожку: «Что бы ни случилось — сюда не суйся. Объяснения, кто мы, да что мы, — в гробу мы их видали!» Я даже написал ему памятку того же содержания, дабы, в случае чего, он не бил себя в грудь, утверждая, мол, — да, да, но он просто запамятовал или недослышал. В общем-то я понимал: с Юппом — что в лоб, что по лбу. И все же записочка — может, попавшись на глаза моему напарнику, она освежит его благоразумие?
Мы быстренько облачились в одежды похоти.
Я набрал воды в ванну. Намекая, что нам самое место в ней. «Мы же не влезем», — смутилась Жослин, но мы влезли. Вода ее прелестям была нипочем. Жослин обладала таким редким качеством, как водостойкая красота. Грудь Жослин, все выпуклости и впадинки тела сияли влажным блеском. «Я никогда этого не делала», — улыбнулась она (брызгая на меня ладошкой). Пожалуй, я не ожидал, что с ее губ может сорваться что-либо подобное.
— Что не делала?
— Никогда не принимала ванну вдвоем.
Я был поражен. И одновременно польщен. Польщен тем, что впервые это происходит именно у нас с ней, что старина Эдди показал ей что-то такое, что до него никто не делал. Спустя годы она скажет, если даже кроме этого и говорить-то будет нечего: «О, Эдди — в ванной он вел себя как бандит!»
Жослин мне нравилась, нравилась до бесконечности. Один из немногих даров, которыми награждает подкрадывающийся солидный возраст: ты перестаешь чего-нибудь ждать от жизни, и когда она тебе улыбается, ты способен оценить эту улыбку. Вечер, проведенный с Жослин. Даже если бы мне никогда больше не суждено было увидеть ее, у меня останутся эти 14 400 секунд вместе. С годами как-то все больше учишься ценить приятное общество. Жослин никогда не доставала меня мелочами, никогда не пускалась в разговоры о дальнейшем нашем маршруте, связанном с четвертым измерением, никогда не предлагала мне сделку, не вытаскивала на свет глагол урегулировать.
— Ты никогда не был женат?
— Это — единственная ошибка, которой я не сделал. Жизнь слишком коротка, чтобы совершить их все. Если только ты не ложишься спать далеко за полночь — или не сильно засветло, — чтобы все успеть.
Ее ноги — они казались бесконечными; само совершенство форм, устремленное в небо. Я тоже почувствовал, что я пока еще вполне в форме.
Окинув взглядом мои формы, Жослин пробормотала:
— Жизнь коротка, но кое-что другое весьма изрядно. У некоторых.
* * *
Кафе Жерара
Будет ли Жерар там? — спрашивал я себя. То ли это время, когда его можно застать? Я предпочел выйти на улицу и отправиться в кафе, отдавшись импульсивному желанию повидать старого приятеля. Тут уж либо — по вере вашей, либо — не взыщите, да не взыскомы будете... Бесполезно играть в предусмотрительность, когда с момента вашей разлуки минуло столько лет.
Города — это люди, и если Бордо — это Монтень, то Тулон — это Жерар.
Я не слышал о нем уже двадцать с лишним лет. Не видел же — все тридцать, а ведь пребывание в его компании всегда доставляло мне удовольствие.
Он был симпатичен мне по множеству причин; несмотря на то что Жерар преуспел там, где я потерпел фиаско, среди всех, с кем довелось сталкиваться в этой жизни, он был едва ли не единственным, чья неорганизованность, разгильдяйство и непрактичность могли затмить мои собственные. Про его закидоны я уж не говорю...
Первое поджераривание
То был год, когда я взял академический тайм-аут и отправился во Францию. После двух лет беззаветного служения философии в Кембриджском университете моя вера в избранное поприще начисто повыветрилась, поэтому Уилбур, мой научный руководитель, предложил мне съездить за границу и освежить любовь к мудрости новыми впечатлениями:
— Проведи-ка ты годик вне университета — поповесничай и все такое. Делай что угодно, только помалкивай о поисках истины, умоляю. Не выношу подобных разговоров. Если тебе невтерпеж докопаться до истины — лучший способ: поднесите электроды к чьим-нибудь гениталиям. Чертовски быстро все узнаешь, от и до.
— Везет же сукиному сыну, — напутствовал он меня на прощание. — Хотел бы я на годик вырваться из этого болота! — Последнее я меньше всего ожидал услышать: в моих глазах Уилбур всегда был олицетворением сдержанности и светскости — качеств, которые воспринимались и как маска мудреца-философа, и как проявление его истинного «я». Об ту пору я не осознавал: гребаная рутина из семестра в семестр настолько погребает тебя, что, как бы ты ни любил свое дело, на душе под конец остается лишь осадок досады — и ничего больше.
Вот так я получил место ассистента в лицее имени Золя в Тулоне. Работа вполне меня устраивала, ибо все, что от меня требовалось, — бездумно открывать рот и вещать нечто изнывающим от скуки подросткам.
— Эти выходные мне пришлось провести в Нормандии, — объявил Жерар через пятнадцать секунд после того, как я впервые столкнулся с ним в столовке вышеупомянутого учебного заведения. — Честно пытался сохранить верность жене, но куда уж там! — У Жерара были проблемы по этой части. Не такие, конечно, как у Ника (а знал ли я уже тогда Ника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Явление Фалеса заставило их разрываться между желанием объявить мне обструкцию и отказать от квартиры и вожделением к денежным знакам (я платил наличными и готов поклясться, что этим бумажкам было не суждено оставить след в недрах налоговых ведомств). Они разразились уничижительной тирадой в адрес всех грызунов, а Фалес — Фалес рассматривал их с брезгливым любопытством. Слоновье дерьмо в голубом галстуке-бабочке меньше бы удивило моих хозяев и вызвало бы с их стороны прием куда более радушный. В отличие от большинства диких животных, которые, говорят, так и не могут примириться с потерей свободы, наш крысак по достоинству оценил прелести угощения на дармовщинку. Он обзавелся выразительным брюшком, воспылал чувством собственника к своей клетке, не желая отходить от нее дальше чем на пару шагов, а если его что и тревожило, так это перспектива лишиться своих апартаментов и вновь вернуться к бытию вольного крысака.
Юппа я представил как профессора-невропатолога из университета Монпелье. «Я должен извиниться за коллегу, но, как вы, возможно, знаете, невропатологи — люди со странностями».
Жослин пришла вскоре после того, как Юбер покинул мое обиталище, получив выразительное напутствие на дорожку: «Что бы ни случилось — сюда не суйся. Объяснения, кто мы, да что мы, — в гробу мы их видали!» Я даже написал ему памятку того же содержания, дабы, в случае чего, он не бил себя в грудь, утверждая, мол, — да, да, но он просто запамятовал или недослышал. В общем-то я понимал: с Юппом — что в лоб, что по лбу. И все же записочка — может, попавшись на глаза моему напарнику, она освежит его благоразумие?
Мы быстренько облачились в одежды похоти.
Я набрал воды в ванну. Намекая, что нам самое место в ней. «Мы же не влезем», — смутилась Жослин, но мы влезли. Вода ее прелестям была нипочем. Жослин обладала таким редким качеством, как водостойкая красота. Грудь Жослин, все выпуклости и впадинки тела сияли влажным блеском. «Я никогда этого не делала», — улыбнулась она (брызгая на меня ладошкой). Пожалуй, я не ожидал, что с ее губ может сорваться что-либо подобное.
— Что не делала?
— Никогда не принимала ванну вдвоем.
Я был поражен. И одновременно польщен. Польщен тем, что впервые это происходит именно у нас с ней, что старина Эдди показал ей что-то такое, что до него никто не делал. Спустя годы она скажет, если даже кроме этого и говорить-то будет нечего: «О, Эдди — в ванной он вел себя как бандит!»
Жослин мне нравилась, нравилась до бесконечности. Один из немногих даров, которыми награждает подкрадывающийся солидный возраст: ты перестаешь чего-нибудь ждать от жизни, и когда она тебе улыбается, ты способен оценить эту улыбку. Вечер, проведенный с Жослин. Даже если бы мне никогда больше не суждено было увидеть ее, у меня останутся эти 14 400 секунд вместе. С годами как-то все больше учишься ценить приятное общество. Жослин никогда не доставала меня мелочами, никогда не пускалась в разговоры о дальнейшем нашем маршруте, связанном с четвертым измерением, никогда не предлагала мне сделку, не вытаскивала на свет глагол урегулировать.
— Ты никогда не был женат?
— Это — единственная ошибка, которой я не сделал. Жизнь слишком коротка, чтобы совершить их все. Если только ты не ложишься спать далеко за полночь — или не сильно засветло, — чтобы все успеть.
Ее ноги — они казались бесконечными; само совершенство форм, устремленное в небо. Я тоже почувствовал, что я пока еще вполне в форме.
Окинув взглядом мои формы, Жослин пробормотала:
— Жизнь коротка, но кое-что другое весьма изрядно. У некоторых.
* * *
Кафе Жерара
Будет ли Жерар там? — спрашивал я себя. То ли это время, когда его можно застать? Я предпочел выйти на улицу и отправиться в кафе, отдавшись импульсивному желанию повидать старого приятеля. Тут уж либо — по вере вашей, либо — не взыщите, да не взыскомы будете... Бесполезно играть в предусмотрительность, когда с момента вашей разлуки минуло столько лет.
Города — это люди, и если Бордо — это Монтень, то Тулон — это Жерар.
Я не слышал о нем уже двадцать с лишним лет. Не видел же — все тридцать, а ведь пребывание в его компании всегда доставляло мне удовольствие.
Он был симпатичен мне по множеству причин; несмотря на то что Жерар преуспел там, где я потерпел фиаско, среди всех, с кем довелось сталкиваться в этой жизни, он был едва ли не единственным, чья неорганизованность, разгильдяйство и непрактичность могли затмить мои собственные. Про его закидоны я уж не говорю...
Первое поджераривание
То был год, когда я взял академический тайм-аут и отправился во Францию. После двух лет беззаветного служения философии в Кембриджском университете моя вера в избранное поприще начисто повыветрилась, поэтому Уилбур, мой научный руководитель, предложил мне съездить за границу и освежить любовь к мудрости новыми впечатлениями:
— Проведи-ка ты годик вне университета — поповесничай и все такое. Делай что угодно, только помалкивай о поисках истины, умоляю. Не выношу подобных разговоров. Если тебе невтерпеж докопаться до истины — лучший способ: поднесите электроды к чьим-нибудь гениталиям. Чертовски быстро все узнаешь, от и до.
— Везет же сукиному сыну, — напутствовал он меня на прощание. — Хотел бы я на годик вырваться из этого болота! — Последнее я меньше всего ожидал услышать: в моих глазах Уилбур всегда был олицетворением сдержанности и светскости — качеств, которые воспринимались и как маска мудреца-философа, и как проявление его истинного «я». Об ту пору я не осознавал: гребаная рутина из семестра в семестр настолько погребает тебя, что, как бы ты ни любил свое дело, на душе под конец остается лишь осадок досады — и ничего больше.
Вот так я получил место ассистента в лицее имени Золя в Тулоне. Работа вполне меня устраивала, ибо все, что от меня требовалось, — бездумно открывать рот и вещать нечто изнывающим от скуки подросткам.
— Эти выходные мне пришлось провести в Нормандии, — объявил Жерар через пятнадцать секунд после того, как я впервые столкнулся с ним в столовке вышеупомянутого учебного заведения. — Честно пытался сохранить верность жене, но куда уж там! — У Жерара были проблемы по этой части. Не такие, конечно, как у Ника (а знал ли я уже тогда Ника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106