Но они продали ее в Колумбию, прежде чем смогли убедиться, что ошиблись.
В Колумбии машина отлетала еще 1500 часов как бомбардировщик, после чего ей был устроен еще один капитальный ремонт, который – удивляйтесь, удивляйтесь, – снова привел ее в состояние, соответствующее нулевому налету. Однако она снова была быстро продана и пролетала еще 900 часов в качестве грузового самолета и затем еще 300 часов в качестве частного пассажирского самолета. Но, за исключением перелета к месту сегодняшней стоянки, длительность которого, как это было аккуратно указано, составляла точно два часа пятьдесят минут, в этом году она не летала.
– И как это выглядит? – мрачно спросила Джи Би.
Я пожал плечами.
– Примерно так, как я и ожидал. Эти бумаги могут быть и честными, а могут быть и ложными...
– Можем мы подать на них в суд?
– Если дело пойдет плохо, то и мы, и самолет окажемся на дне Карибского моря. Скажите ему, что вы заплатите только после того, как я все проверю.
Она очень твердо посмотрела на меня, а потом нарочито безразличным тоном сказала:
– Он не говорит по-английски – так он утверждает. Еще он утверждает, что у него есть другой покупатель, так что он хочет немедленно получить деньги.
Я ухмыльнулся толстой физиономии под грязной панамой. Я прекрасно знал эти штучки с "другим покупателем".
– Скажите ему, – сказал я, медленно и тщательно выговаривая слова, – что, согласно бортовому журналу, эта машина, также как и его сестра, успела уже три раза побывать девственницей. Я собираюсь переспать с ней сегодня вечером и завтра скажу свое решение.
Наш приятель, торгующий подержанными самолетами, остался неподвижен, как столб. Штучки с тем, что он не говорит по-английски, я тоже прекрасно знал. Каждый, кто как-то связан с самолетами, должен говорить по-английски.
Джи Би посмотрела по сторонам, убедилась, что в переводе нет необходимости и спросила меня:
– А почему завтра?
– Я не хочу взлетать до тех пор, пока надлежащим образом не проверю двигатели, и не хочу этого делать раньше вечера, когда станет прохладнее. Завтра.
Она кивнула и протянула мне остальные бумаги: это была пачка разрозненных испачканных страниц размером с научно-фантастический журнал.
– Это все, что у него есть.
На верхней странице было написано:
ПОЛЕТНЫЙ ЖУРНАЛ, В25Н; ВВС США;
ПРОВЕРЕНО 15 АВГУСТА 1951 ГОДА.
По отношению к этой старой леди научная фантастика была как раз впору. Я вздохнул.
Джи Би быстро сказала:
– Если хотите послать все это к черту и вернуться на Ямайку, я не буду подавать в суд за нарушение вашего контракта.
– Спасибо. Но... – Я снова посмотрел на "митчелл". С тех пор, как я научился летать, каждые несколько месяцев меня преследовал один и тот же сон: будто бы я сижу в самолете, которому не доверяю, и у меня нет никаких руководств по управлению, и тем не менее я должен на нем лететь. А теперь я смотрел свой кошмарный сон наяву.
Всегда существует способ уйти: следует уйти первым.
– Спасибо, – снова сказал я. – Но я летчик – и у меня нет другого самолета. Я все скажу вам завтра.
Она некоторое время жестко смотрела на меня, потом повернулась к человеку в панаме и быстро бегло заговорила по-испански. Я отошел, залез под брюхо "митчелла" и вскарабкался через открытый люк, расположенный прямо перед бомбовым отсеком.
Я оказался в узкой, жаркой и темной кабине такой высоты, что мог встать, и не такой широкой, чтобы не достать ее стенок раскинутыми руками. Передо мной был крутой трап, свет, проходивший сквозь застекленную крышу, падал на стоявшие рядом сидения пилотов. Я постоял неподвижно, затем закрыл люк и начал медленно осматриваться.
Темно-зеленая пластмассовая обивка, предназначенная для звукоизоляции и прежде прикрепленная к металлической обшивке самолета, теперь свободно свисала и держалась на месте только благодаря перекрещивающимся трубопроводам и кабелям и мешанине переключателей и щитков с тумблерами. Надо мной был заделанный круглый вырез в крыше, где некогда размещалась турель пулемета. Позади металлический ящик бомбового отсека перегораживал доступ в кормовую часть фюзеляжа, если не считать небольшого пространства над ним. Около моего левого колена начинался тесный и темный тоннель, который вел вперед, проходил под сидениями пилотов и был предназначен для штурмана-бомбардира, располагавшегося в прозрачном носу.
Отдаленный шум аэропорта доносился сюда через люк, находившийся возле моих ног. Это меня раздражало; хотелось остаться наедине с этой сучкой. Я нашел складывающуюся верхнюю крышку люка и захлопнул ее. Шум стих.
Потом я медленно и глубоко вдохнул. В "митчелле" стоял какой-то запах. Это был запах бензина, масла, гидравлической жидкости, а еще пластика, кожи и пота, но ко всему этому добавлялся еще какой-то новый и странный запах, такой, каким должен был пахнуть "митчелл", потому что каждый тип самолета обладает своим собственным специфическим запахом. Это было довольно интересно, но вызывало и определенное беспокойство.
Я поднялся по крутой лестнице и, согнувшись, пробрался в левое пилотское кресло, стараясь быть крайне осторожным и не коснуться какого-нибудь рычага или переключателя, которые могли бы опрокинуть весь самолет. Конечно, ни один переключатель не должен был этого делать, но кто эти двадцать лет проверял блокировки?
Под прозрачной крышей кабины я почувствовал себя, как в печке. Кожаное кресло обожгло мой зад и я почувствовал, как по ребрам у меня потек пот. Но я устроился как можно удобнее и начал внимательно осматриваться.
Все выглядело так паршиво, как я и ожидал, но может быть даже хуже. Как бы найти хоть какой-то смысл во всем этом или возможность управлять... На этом указателе скорости можно было прочитать отметки до 700 миль в час – должно быть, он попал сюда с разбившегося реактивного самолета: ни один "митчелл" никогда не давал и половины этой скорости... А какой прибор стоял в этом пустом гнезде? ... Теперь я понял, почему запах меня беспокоил.
Эта машина была женщиной, против которой меня предупреждали все окружающие и мой собственный здравый смысл. И теперь я подошел к ней достаточно близко, чтобы почувствовать ее запах.
Медленно, нежно я протянул руки и коснулся ее.
Я лежал на кровати в своем номере и читал растрепанные страницы руководства по "митчеллу", где говорилось о семи различного типа дымах и пламени, которые могли начать вырываться из его двигателей, и размышлял над тем, с каким из них я столкнусь, когда он повалит из комнатного кондиционера, когда кто-то постучал в дверь.
Я крикнул:
– Animo! – и вошла Джи Би; на ней была юбка, лифчик и такое выражение лица, словно ее самым лучшим образом натренированный свидетель не явился в суд.
– Из отверстия для пробки в моем умывальнике вылез паук размером с лошадь, – холодно объявила она, – и телефон не работает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
В Колумбии машина отлетала еще 1500 часов как бомбардировщик, после чего ей был устроен еще один капитальный ремонт, который – удивляйтесь, удивляйтесь, – снова привел ее в состояние, соответствующее нулевому налету. Однако она снова была быстро продана и пролетала еще 900 часов в качестве грузового самолета и затем еще 300 часов в качестве частного пассажирского самолета. Но, за исключением перелета к месту сегодняшней стоянки, длительность которого, как это было аккуратно указано, составляла точно два часа пятьдесят минут, в этом году она не летала.
– И как это выглядит? – мрачно спросила Джи Би.
Я пожал плечами.
– Примерно так, как я и ожидал. Эти бумаги могут быть и честными, а могут быть и ложными...
– Можем мы подать на них в суд?
– Если дело пойдет плохо, то и мы, и самолет окажемся на дне Карибского моря. Скажите ему, что вы заплатите только после того, как я все проверю.
Она очень твердо посмотрела на меня, а потом нарочито безразличным тоном сказала:
– Он не говорит по-английски – так он утверждает. Еще он утверждает, что у него есть другой покупатель, так что он хочет немедленно получить деньги.
Я ухмыльнулся толстой физиономии под грязной панамой. Я прекрасно знал эти штучки с "другим покупателем".
– Скажите ему, – сказал я, медленно и тщательно выговаривая слова, – что, согласно бортовому журналу, эта машина, также как и его сестра, успела уже три раза побывать девственницей. Я собираюсь переспать с ней сегодня вечером и завтра скажу свое решение.
Наш приятель, торгующий подержанными самолетами, остался неподвижен, как столб. Штучки с тем, что он не говорит по-английски, я тоже прекрасно знал. Каждый, кто как-то связан с самолетами, должен говорить по-английски.
Джи Би посмотрела по сторонам, убедилась, что в переводе нет необходимости и спросила меня:
– А почему завтра?
– Я не хочу взлетать до тех пор, пока надлежащим образом не проверю двигатели, и не хочу этого делать раньше вечера, когда станет прохладнее. Завтра.
Она кивнула и протянула мне остальные бумаги: это была пачка разрозненных испачканных страниц размером с научно-фантастический журнал.
– Это все, что у него есть.
На верхней странице было написано:
ПОЛЕТНЫЙ ЖУРНАЛ, В25Н; ВВС США;
ПРОВЕРЕНО 15 АВГУСТА 1951 ГОДА.
По отношению к этой старой леди научная фантастика была как раз впору. Я вздохнул.
Джи Би быстро сказала:
– Если хотите послать все это к черту и вернуться на Ямайку, я не буду подавать в суд за нарушение вашего контракта.
– Спасибо. Но... – Я снова посмотрел на "митчелл". С тех пор, как я научился летать, каждые несколько месяцев меня преследовал один и тот же сон: будто бы я сижу в самолете, которому не доверяю, и у меня нет никаких руководств по управлению, и тем не менее я должен на нем лететь. А теперь я смотрел свой кошмарный сон наяву.
Всегда существует способ уйти: следует уйти первым.
– Спасибо, – снова сказал я. – Но я летчик – и у меня нет другого самолета. Я все скажу вам завтра.
Она некоторое время жестко смотрела на меня, потом повернулась к человеку в панаме и быстро бегло заговорила по-испански. Я отошел, залез под брюхо "митчелла" и вскарабкался через открытый люк, расположенный прямо перед бомбовым отсеком.
Я оказался в узкой, жаркой и темной кабине такой высоты, что мог встать, и не такой широкой, чтобы не достать ее стенок раскинутыми руками. Передо мной был крутой трап, свет, проходивший сквозь застекленную крышу, падал на стоявшие рядом сидения пилотов. Я постоял неподвижно, затем закрыл люк и начал медленно осматриваться.
Темно-зеленая пластмассовая обивка, предназначенная для звукоизоляции и прежде прикрепленная к металлической обшивке самолета, теперь свободно свисала и держалась на месте только благодаря перекрещивающимся трубопроводам и кабелям и мешанине переключателей и щитков с тумблерами. Надо мной был заделанный круглый вырез в крыше, где некогда размещалась турель пулемета. Позади металлический ящик бомбового отсека перегораживал доступ в кормовую часть фюзеляжа, если не считать небольшого пространства над ним. Около моего левого колена начинался тесный и темный тоннель, который вел вперед, проходил под сидениями пилотов и был предназначен для штурмана-бомбардира, располагавшегося в прозрачном носу.
Отдаленный шум аэропорта доносился сюда через люк, находившийся возле моих ног. Это меня раздражало; хотелось остаться наедине с этой сучкой. Я нашел складывающуюся верхнюю крышку люка и захлопнул ее. Шум стих.
Потом я медленно и глубоко вдохнул. В "митчелле" стоял какой-то запах. Это был запах бензина, масла, гидравлической жидкости, а еще пластика, кожи и пота, но ко всему этому добавлялся еще какой-то новый и странный запах, такой, каким должен был пахнуть "митчелл", потому что каждый тип самолета обладает своим собственным специфическим запахом. Это было довольно интересно, но вызывало и определенное беспокойство.
Я поднялся по крутой лестнице и, согнувшись, пробрался в левое пилотское кресло, стараясь быть крайне осторожным и не коснуться какого-нибудь рычага или переключателя, которые могли бы опрокинуть весь самолет. Конечно, ни один переключатель не должен был этого делать, но кто эти двадцать лет проверял блокировки?
Под прозрачной крышей кабины я почувствовал себя, как в печке. Кожаное кресло обожгло мой зад и я почувствовал, как по ребрам у меня потек пот. Но я устроился как можно удобнее и начал внимательно осматриваться.
Все выглядело так паршиво, как я и ожидал, но может быть даже хуже. Как бы найти хоть какой-то смысл во всем этом или возможность управлять... На этом указателе скорости можно было прочитать отметки до 700 миль в час – должно быть, он попал сюда с разбившегося реактивного самолета: ни один "митчелл" никогда не давал и половины этой скорости... А какой прибор стоял в этом пустом гнезде? ... Теперь я понял, почему запах меня беспокоил.
Эта машина была женщиной, против которой меня предупреждали все окружающие и мой собственный здравый смысл. И теперь я подошел к ней достаточно близко, чтобы почувствовать ее запах.
Медленно, нежно я протянул руки и коснулся ее.
Я лежал на кровати в своем номере и читал растрепанные страницы руководства по "митчеллу", где говорилось о семи различного типа дымах и пламени, которые могли начать вырываться из его двигателей, и размышлял над тем, с каким из них я столкнусь, когда он повалит из комнатного кондиционера, когда кто-то постучал в дверь.
Я крикнул:
– Animo! – и вошла Джи Би; на ней была юбка, лифчик и такое выражение лица, словно ее самым лучшим образом натренированный свидетель не явился в суд.
– Из отверстия для пробки в моем умывальнике вылез паук размером с лошадь, – холодно объявила она, – и телефон не работает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76