Захочется ему вдруг отправиться в Хорань, и он отправлялся, предупредив об этом только Беату. Он ездил по пригородным железным дорогам, на паромах, в автобусах, ходил пешком, продирался сквозь чащу леса, переваливал через горы, а когда вечером, к девяти, возвращался домой, не слышал ни единого слова упрека. Больше того, на всех лицах при его появлении изображалась величайшая радость, и все высказывали надежду, что он и Зебулон чувствуют себя отлично.
Лишь дважды за лето Жолт сделал попытку вырваться из вынужденного, предписанного ему одиночества и дважды потерпел неудачу; тогда, скрипя зубами, он снова уединялся и, нагнувшись к Зебулону, шептал ему в смущении на ухо, что и на сотню людей он не променяет свою собаку.
В июле с разрешения Амбруша Жолт и Беата уехали к тетке в Замарди. Там, в простом деревенском доме, они предполагали прожить неделю. Тетка была очень ласкова, но излишне чувствительна и говорлива, к тому же по вечерам она вслух читала молитвы. Дети много купались и загорали, но по ночам Жолт спал беспокойно: ему мешали теткины вздохи, напоминавшие чем-то звук непрерывно капающей воды.
Шел пятый день пребывания в Замарди, когда на имя Жолта пришло срочное письмо. Оно было короткое. «Жоли, дружище! – писал отец. – С Зебулоном творится неладное. После твоего отъезда он не ест, не пьет, бродит по квартире как неприкаянный. Он похудел, остались кожа да кости. Один раз ветеринар его накормил насильно, но после этого в приемной у него был приступ эпилепсии, если ты знаешь, что это такое. Советую немедленно ехать домой, тем более что, по договоренности с доктором Амбрушем, тебе осталось провести там всего лишь три дня. Беата пусть останется, она вернется с Магдой пятнадцатого. Зебулон пес удивительный, и ты можешь вполне им гордиться. Обнимаю тебя. Отец».
Жолт в тот же день уехал домой.
Поздоровавшись с отцом на ходу, он бросился в холл.
– Где же этот удивительный пес? – спросил он.
Зебулон, учащенно дыша, кинулся к нему со всех ног. На спине его проступали позвонки, живот обвис, и все ребра были наперечет.
– Дай же я на тебя посмотрю! – сказал Жолт.
Зебулон встал на задние лапы, передние положил Жолту на грудь и, откинув назад голову, с немым обожанием смотрел в лицо хозяину.
Жолт с некоторой неловкостью принял это неистовое проявление любви и, учитывая, что они не одни – отец и Тибор стояли рядом, – тихо бранил щенка. А сам в это время гладил его большие бархатистые уши.
– Ну, что это за капризы, Зебулон? Почему ты не ешь? Ах, как ты похудел! Ты же превратился в дохлятину! Надо есть!
– Бесценная собака! Ни одной сардельки не съела, – сказал двусмысленно Тибор.
Жолту пришлось уделить часть внимания и отцу, так как его изумление заслуживало ничуть не меньшего интереса, чем восторг Зебулона. «Папа не понимает, за что так любит меня собака, и он прав. Но кто это может понять?»
Слегка конфузясь, Керекеш объяснял, что каждый день выводил щенка на прогулку, но гулянье Зебулона не радовало и он все время рвался домой. Дома он обнюхивал углы, словно подозревал, что тот, кого он ищет, ловко спрятался от него; потом уныло укладывался в холле и время от времени скулил так, что разрывалось сердце. Когда его выводили во двор, он забивался в зеленую будку и отказывался от пищи.
– А воду он пил?
– Всего раз или два.
– Сейчас мы посмотрим, болен ты, Зебулон, или здоров.
Жолт принялся готовить обед. Налил в большую белую миску молока, размочил в нем куски хлеба с маслом, потом добавил витаминизированный концентрат для собак, имеющий вкус говядины.
Зебулон в нерешительности помахивал хвостом и к миске не приближался.
– Ешь, Зебу, это твое, – сказал ему Жолт.
И тогда Зебулон, очень довольный, накинулся на еду.
– Да он совершенно здоров. Просто он по тебе тосковал, – сказал Керекеш.
Вечером, прихватив грубошерстное одеяло, Жолт прокрался в холл, улегся на ковер неподалеку от Зебулона и стал поглаживать его черные мягкие уши. Сердце мальчика сильно стучало, а по лицу расплывалась улыбка, когда он слышал глухое довольное ворчание Зебулона.
– Теперь, когда я дома, тебе стало лучше? – спросил он шепотом.
Зебулон вздохнул и с наслаждением потянулся, коснувшись передними лапами шеи Жолта.
– Да не лягайся ты, козлотур! – выбранил его Жолт. – Разве можно так спать!
Тем не менее он заснул и спал всю ночь крепко. А утром Тибор споткнулся о его ноги.
– Это ты? Ты? Спишь на полу с собакой? – запинаясь от возмущения, говорил Тибор.
– В комнате было жарко, – пробормотал Жолт и выскользнул потихоньку из холла.
– Спать на полу! И где? В доме врача! Это же, можно сказать, патология! Да, патология!
В ванной Жолт слегка ополоснул лицо и оделся. Зебулон нетерпеливо бил лапой, визжал и рвался скорей на прогулку.
– Тише! – строго прикрикнул на него Жолт. – Говори лишь в том случае, когда я тебя спрашиваю!
– А что он тебе говорит? – спросил из комнаты голос Магды.
– Что я слишком долго копаюсь и ему непонятно, почему мы еще не мчимся как угорелые по склону горы.
Магда выглянула из двери и засмеялась, Зебулон мычал, как теленок, но все, что он хотел сказать, Жолту было совершенно понятно.

*
Наступил сентябрь, и Жолта вдруг стало тяготить одиночество. Каждое утро он с грустью смотрел в окно, где по улице, крича и размахивая портфелями, шли мальчишки и семенили девчонки в синих фартуках. Только после восьми он, крадучись, выбирался из дому. Безграничная свобода постепенно утрачивала для него свою прелесть, его все реже манили к себе высокие горы, девственные лужайки и лесные тропы.
Больше всего времени Жолт проводил на склоне холма, нависавшем над Куруцлешской дорогой. Он с любопытством наблюдал за Зебулоном. который всегда бывал чем-нибудь занят и никогда не скучал. Жолт пытался понять, что именно заставляет собаку приспосабливаться к одной-единственной, такой беспокойной роли – служить человеку. Зебулона, как и множество других собак, совсем не надо было учить стремглав мчаться на зов хозяина. Одним глазом он постоянно поглядывал назад, и даже охотничий азарт – когда он гнался за куропаткой, кошкой или фазаном – захватывал его лишь до тех пор, пока он не выбегал за круг радиусом метров в двести, незримо очерченный вокруг Жолта. Стоило ему оказаться за этой чертой, и он, словно бы по тревожному звонку, притормаживал и быстро трусил назад, поглядывая на мальчика вопросительно и преданно. Когда Жолт останавливался, Зебулон суживал круг метров до сорока и сразу же находил себе дело: свежевал ветку, зажав ее между передними лапами, будто «трепал перо»; ветка, очевидно, была для него как бы символом дикой утки, куропатки или фазана. Вот так бы он расправился с птицей, если б это было позволено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63