Затем он перешел к жалобе директора и спросил, почему Жолт на школьном празднике уселся на стул, в то время как вся школа стояла.
– Там был всего один стул, – нерешительно сказал Жолт.
Тогда Керекеш откровенно сообщил Жолту свое мнение: мотивировка поступка так же глупа, как и сам поступок, но его это нисколько не удивляет, ибо Жолт совершенно не способен постичь определенные человеческие отношения. В данном случае он возомнил, очевидно, что стул поставили специально для того, чтоб он, Жолт Керекеш, мог отдохнуть. То была, разумеется, единственная цель, с которой стул был поставлен.
Керекеш был в ударе, он оседлал своего конька, и это усыпило бдительность Жолта: мысленно развлекаясь, он дополнил картину школьного праздника некоторыми деталями. Самым забавным был момент, когда Жока Боднар, читая стихи, вдруг запнулась. «Всю неделю я думаю только о маме», – сказала Жока Боднар, потом повторила, потом замолчала и в конце концов разревелась. Тогда ее усадили на его стул и начали утешать: дескать, все это чепуха и может случиться с каждым. Потом Жоке дали шоколадку, и, пока произносилась торжественная речь, Жока весело жевала шоколад. А папа не понимает элементарных вещей: смеяться нравится всем, а маршировать или стоять навытяжку – удовольствия никакого. Стул же для того и придуман, чтоб на нем сидеть.
Беседа, казалось, вот-вот закончится, как обычно. И тут по непонятной причине отец неожиданно пришел в ярость. Из-за чего? Из-за реплики Жолта, что Йокаи читать он не будет.
– Нет? А почему?
Вот тут-то Жолт и совершил роковую ошибку. Подавив судорожный позыв к кашлю, он с трудом выдавил:
– Йокаи меня не интересует.
– Прекрасно, – холодно, с расстановкой произнес Керекеш. – Однако я должен сказать тебе, Жолт, что вообще ты не ухарь. И нет никакой надежды, что ты им когда-нибудь станешь. В настоящую минуту ты просто гаденький хулиган! И эти украденные шнурки отнюдь не делают тебя ухарем. Умойся, Жолт, и ложись спать.
Отец вышел, а Жолт бросился в ванную и изверг из себя сухари и чай.
*
Лежа на тахте, Магда читала. Махнув приветственно Керекешу рукой, она сказала:
– Я хочу тебя кое о чем спросить.
Керекеш рассеянно взъерошил ее черные, коротко стриженные волосы.
– Читай.
Магда засмеялась. Она знала, что дочитать книгу сегодня ей не удастся: сегодня Керекеш не в ладу сам с собой и, безусловно, ему нужен арбитр. Вот он, уже уйдя в свои мысли, бесцельно передвигает на столе блокноты и книги, потом направляется к двери, как будто хочет уйти, но неожиданно поворачивает назад, и глаза его начинают слегка косить.
– По-моему, здесь немыслимый беспорядок, – сказал Керекеш.
– Да, – согласилась Магда.
– Не понимаю, почему тренировочный костюм и грязные носки мальчика валяются в кресле. И почему свисает антенна приемника. Она болтается так по меньшей мере недели две. Жолт обещал ее сделать. Обещания Жолта… У меня, очевидно, бред.
Неожиданно из холла ворвался Тибор:
– Я запретил ему трогать приемник! Правда, милая, мы ему запретили?
– Правда, – сказала Магда, переворачивая страницу.
– Ты сегодня, надеюсь, гулял? – обратился Керекеш к брату.
– Разумеется, – сказал Тибор.
– Сколько? – с пристрастием допрашивал Керекеш.
– До церкви на площади Пашарет, потом дальше, до самого ада. Тебе не попадалась сегодняшняя газета?
– Ты гулял недостаточно. Очень мало. Если ты будешь торчать в квартире и к тому же лежать, тебе снова не миновать пневмонии.
– Я сгребал в саду опавшие листья. А завтра пойду на могилу к Тэрике. Ее надо расчистить. Доброй вам ночи, милые, – пролепетал Тибор смущенно, так как вспомнил, что листья сгребать он так и не кончил.
– Вот газета. Спокойной ночи!
Керекеш продолжал прокладывать дорогу от двери к столу и обратно.
– Сейчас, – сказала Магда. – Еще полстраницы.
– Читай, не спеши.
Магда снова коротко засмеялась и захлопнула книгу.
– Мы забыли про щенка, – сказал Керекеш.
– Его перед сном выводила Беата.
– Конечно, Беата.
Глаза Керекеша на мгновение блеснули.
– Я тебя слушаю, – садясь и закуривая, сказала Магда.
Керекеш слабо улыбнулся и присел на тахту.
– Что-то во мне подошло к концу.
– Твое терпение?
– Нет. Раздумья.
– Но раздумьям никогда не бывает конца.
– Я имею в виду Жолта.
– Разумеется. Ты думал достаточно громко, из детской было отчетливо слышно. Это был монолог. Мальчик и не пытался бить по мячу.
– Нет, конечно. Но сейчас и это мне уже безразлично. Тысячу раз я старался вызвать Жолта на откровенность… Минутку, позволь мне закончить. Ты утверждаешь, что Жолт всего лишь отбивает мне мяч. В действительности же он от мяча уходит и заставляет меня играть в одиночку. Но почему? Можешь ты мне сказать?
– Из-за его положения…
– Понятно. Я согласен, что мы сталкиваемся с ним в положениях противоборствующих. После побега, после драки мы обсуждаем его непонятную жестокость, его грубость, жалобы учителей на неуспеваемость, на угрозу провала, на проказы et cetera . Положения эти создал не я. Ты собираешься возразить?
– Собираюсь. Но то, что я хочу сказать, сформулировать трудно. Послушай. Ты ему заявляешь, что он ошибается, причисляя себя к категории ухарей. Ты ему заявляешь, что он вовсе не ухарь. Что же он отвечает? «Нет, конечно, и быть им не желаю». Будь скромен, мой мальчик, – это ты ему говоришь, – читай Йокаи, и чтоб тебя не было ни видно, ни слышно. На это он отвечает: согласен, но Йокаи мне не интересен. Тебе не кажется это странным?
– Что ты усмотрела здесь странного?
– Его искренность. Разве ты ее не заметил?
– Так ты полагаешь, что он искренен? Что он действительно не хочет казаться кем-то?
– В разговоре с тобой – нет. В разговоре с тобой больше всего ему хочется превратиться в ничто. В известном смысле это и происходит.
– Это ты говоришь серьезно?
– Совершенно серьезно. Сегодня утром он спрашивал Тибора, какова его, Жолта, стоимость. Стоит ли он столько, сколько, к примеру, лошадь.
– Лошадь? Почему именно лошадь?
– Не знаю. И это ли важно?
– Итак, он спрашивает у Тибора, какова его стоимость,
– Да. Спрашивать об этом тебя по меньшей мере бессмысленно: ты и без всяких его вопросов прямо врубаешь ему в сознание, что он гаденький хулиган.
– Ты считаешь, что я неправ, Магда?
Магда долго и молча гасила сигарету.
– У мальчика появилась странная привычка. Этот его тоненький свист. Ты заметил?
– Еще бы! Свист означает, что он сыт наставлениями по горло или чтоб я убирался восвояси. В общем, нечто подобное.
– Уверен ли ты, что свист означает именно это?
– Да, уверен. У него уже вошло в привычку выказывать мне таким образом свое уважение. А между тем его ответы и аргументы такого сорта, словно он дебил.
– Какие же аргументы?
– Никаких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Там был всего один стул, – нерешительно сказал Жолт.
Тогда Керекеш откровенно сообщил Жолту свое мнение: мотивировка поступка так же глупа, как и сам поступок, но его это нисколько не удивляет, ибо Жолт совершенно не способен постичь определенные человеческие отношения. В данном случае он возомнил, очевидно, что стул поставили специально для того, чтоб он, Жолт Керекеш, мог отдохнуть. То была, разумеется, единственная цель, с которой стул был поставлен.
Керекеш был в ударе, он оседлал своего конька, и это усыпило бдительность Жолта: мысленно развлекаясь, он дополнил картину школьного праздника некоторыми деталями. Самым забавным был момент, когда Жока Боднар, читая стихи, вдруг запнулась. «Всю неделю я думаю только о маме», – сказала Жока Боднар, потом повторила, потом замолчала и в конце концов разревелась. Тогда ее усадили на его стул и начали утешать: дескать, все это чепуха и может случиться с каждым. Потом Жоке дали шоколадку, и, пока произносилась торжественная речь, Жока весело жевала шоколад. А папа не понимает элементарных вещей: смеяться нравится всем, а маршировать или стоять навытяжку – удовольствия никакого. Стул же для того и придуман, чтоб на нем сидеть.
Беседа, казалось, вот-вот закончится, как обычно. И тут по непонятной причине отец неожиданно пришел в ярость. Из-за чего? Из-за реплики Жолта, что Йокаи читать он не будет.
– Нет? А почему?
Вот тут-то Жолт и совершил роковую ошибку. Подавив судорожный позыв к кашлю, он с трудом выдавил:
– Йокаи меня не интересует.
– Прекрасно, – холодно, с расстановкой произнес Керекеш. – Однако я должен сказать тебе, Жолт, что вообще ты не ухарь. И нет никакой надежды, что ты им когда-нибудь станешь. В настоящую минуту ты просто гаденький хулиган! И эти украденные шнурки отнюдь не делают тебя ухарем. Умойся, Жолт, и ложись спать.
Отец вышел, а Жолт бросился в ванную и изверг из себя сухари и чай.
*
Лежа на тахте, Магда читала. Махнув приветственно Керекешу рукой, она сказала:
– Я хочу тебя кое о чем спросить.
Керекеш рассеянно взъерошил ее черные, коротко стриженные волосы.
– Читай.
Магда засмеялась. Она знала, что дочитать книгу сегодня ей не удастся: сегодня Керекеш не в ладу сам с собой и, безусловно, ему нужен арбитр. Вот он, уже уйдя в свои мысли, бесцельно передвигает на столе блокноты и книги, потом направляется к двери, как будто хочет уйти, но неожиданно поворачивает назад, и глаза его начинают слегка косить.
– По-моему, здесь немыслимый беспорядок, – сказал Керекеш.
– Да, – согласилась Магда.
– Не понимаю, почему тренировочный костюм и грязные носки мальчика валяются в кресле. И почему свисает антенна приемника. Она болтается так по меньшей мере недели две. Жолт обещал ее сделать. Обещания Жолта… У меня, очевидно, бред.
Неожиданно из холла ворвался Тибор:
– Я запретил ему трогать приемник! Правда, милая, мы ему запретили?
– Правда, – сказала Магда, переворачивая страницу.
– Ты сегодня, надеюсь, гулял? – обратился Керекеш к брату.
– Разумеется, – сказал Тибор.
– Сколько? – с пристрастием допрашивал Керекеш.
– До церкви на площади Пашарет, потом дальше, до самого ада. Тебе не попадалась сегодняшняя газета?
– Ты гулял недостаточно. Очень мало. Если ты будешь торчать в квартире и к тому же лежать, тебе снова не миновать пневмонии.
– Я сгребал в саду опавшие листья. А завтра пойду на могилу к Тэрике. Ее надо расчистить. Доброй вам ночи, милые, – пролепетал Тибор смущенно, так как вспомнил, что листья сгребать он так и не кончил.
– Вот газета. Спокойной ночи!
Керекеш продолжал прокладывать дорогу от двери к столу и обратно.
– Сейчас, – сказала Магда. – Еще полстраницы.
– Читай, не спеши.
Магда снова коротко засмеялась и захлопнула книгу.
– Мы забыли про щенка, – сказал Керекеш.
– Его перед сном выводила Беата.
– Конечно, Беата.
Глаза Керекеша на мгновение блеснули.
– Я тебя слушаю, – садясь и закуривая, сказала Магда.
Керекеш слабо улыбнулся и присел на тахту.
– Что-то во мне подошло к концу.
– Твое терпение?
– Нет. Раздумья.
– Но раздумьям никогда не бывает конца.
– Я имею в виду Жолта.
– Разумеется. Ты думал достаточно громко, из детской было отчетливо слышно. Это был монолог. Мальчик и не пытался бить по мячу.
– Нет, конечно. Но сейчас и это мне уже безразлично. Тысячу раз я старался вызвать Жолта на откровенность… Минутку, позволь мне закончить. Ты утверждаешь, что Жолт всего лишь отбивает мне мяч. В действительности же он от мяча уходит и заставляет меня играть в одиночку. Но почему? Можешь ты мне сказать?
– Из-за его положения…
– Понятно. Я согласен, что мы сталкиваемся с ним в положениях противоборствующих. После побега, после драки мы обсуждаем его непонятную жестокость, его грубость, жалобы учителей на неуспеваемость, на угрозу провала, на проказы et cetera . Положения эти создал не я. Ты собираешься возразить?
– Собираюсь. Но то, что я хочу сказать, сформулировать трудно. Послушай. Ты ему заявляешь, что он ошибается, причисляя себя к категории ухарей. Ты ему заявляешь, что он вовсе не ухарь. Что же он отвечает? «Нет, конечно, и быть им не желаю». Будь скромен, мой мальчик, – это ты ему говоришь, – читай Йокаи, и чтоб тебя не было ни видно, ни слышно. На это он отвечает: согласен, но Йокаи мне не интересен. Тебе не кажется это странным?
– Что ты усмотрела здесь странного?
– Его искренность. Разве ты ее не заметил?
– Так ты полагаешь, что он искренен? Что он действительно не хочет казаться кем-то?
– В разговоре с тобой – нет. В разговоре с тобой больше всего ему хочется превратиться в ничто. В известном смысле это и происходит.
– Это ты говоришь серьезно?
– Совершенно серьезно. Сегодня утром он спрашивал Тибора, какова его, Жолта, стоимость. Стоит ли он столько, сколько, к примеру, лошадь.
– Лошадь? Почему именно лошадь?
– Не знаю. И это ли важно?
– Итак, он спрашивает у Тибора, какова его стоимость,
– Да. Спрашивать об этом тебя по меньшей мере бессмысленно: ты и без всяких его вопросов прямо врубаешь ему в сознание, что он гаденький хулиган.
– Ты считаешь, что я неправ, Магда?
Магда долго и молча гасила сигарету.
– У мальчика появилась странная привычка. Этот его тоненький свист. Ты заметил?
– Еще бы! Свист означает, что он сыт наставлениями по горло или чтоб я убирался восвояси. В общем, нечто подобное.
– Уверен ли ты, что свист означает именно это?
– Да, уверен. У него уже вошло в привычку выказывать мне таким образом свое уважение. А между тем его ответы и аргументы такого сорта, словно он дебил.
– Какие же аргументы?
– Никаких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63