На освещенных подмостках девочка читала длиннющие стихи, и по лицу ее текли ручьи пота. Потом пел хор. И наконец вышел Дани. Ух ты! Он склонился над гитарой, как врач, выслушивающий сердце больного. О'кэй! С настройкой он справился, лучше всего получилось вот это: па-па-па-пам-пам, английская штучка. И Бах получился неплохо.
Большая гитара словно разрезала его маленькую фигуру надвое. Играть он, наверное, будет стоя. Малыши, чтобы видеть его, поднимались на цыпочки, девочки вытягивали шею. Благодаря классической гитаре Дани невольно снискал себе огромную популярность в школе. Невольно ли? Ведь родители приневоливали его к скрипке, и шесть лет он послушно, правда жалуясь и стеная, играл свои экзерсисы. Играл он и на электрогитаре в самодеятельном школьном оркестре. Но оркестр был слабенький, и сам Дани относился к нему несерьезно. Безвкусица, которая треплет нервы, дешевая клоунада, говорил Дани и, скрежеща зубами, продолжал пиликать на скрипке. Не вот однажды, год или полтора назад, он услышал артиста, игравшего на классической гитаре. Все в нем будто перевернулось. Ни о чем другом он не мог больше думать. И родители его в конце концов уступили и купили ему классическую гитару. С тех пор Дани ею просто живет. Всё – прогулки, футбол было забыто, остались гитара и книги.
С уважением, отрешенно и пристально Жолт смотрел из тонкие пальцы Дани, из-под которых в актовый зал словно бы струилась желанная прохлада. Все ребята, казалось, затаили дыхание; в искрометном ритме выпорхнул из гитары прелюд, пальцы Дани безостановочно рассыпали звуки; порой гитара пела глубоко, как орган, порой щебетала, как дрозды спозаранок.
В немой тишине зала звенел струнный перебор гитары. Жолт вдруг прозрел: с покалывающей завистью он понял, что его близорукий, как будто такой незаметный, друг Дани разительно отличается от всех. От декламаторов, за которыми таким волнением следили мальчишки и девчонки, когда они, декламаторы, кое-как, спотыкаясь, читали стихотворные строчки; от директрисы, произносившей прошлогоднюю речь, которую, конечно, никто не слушал; от заводил-проказников, которые прямо-таки надрываются, чтобы вызвать побольше смеха. Да и сам он, Жолт, тоже ведь лезет из кожи вон, только бы на него обратили внимание. Смотрите все, старики, малышня! Вот я, Жолт Керекеш, зверски интересный парень, тот самый, который веселится порой на уроках во время объяснений учителя, потешается над зазевавшимися растяпами, который и бровью не поведет, если его срежут по какому-нибудь предмету, потому что главное для него – «блистательные» проделки, сверкающие, как ртутные шарики, он набил ими до отказа карманы и разбрасывает, где ему вздумается… Но в конце концов он остается один; один со всеми своими ртутными шариками, и о нем забывают начисто; а ртутные шарики раскатываются и, утратив блеск, становятся просто грязными шариками…
Жолт глубоко перевел дыхание. Во время своей мысленной исповеди он почувствовал, как у него снова сдавило горло.
А в актовом зале звенела гитара. Все, что исполнял Дани, отражалось на лицах трехсот человек. Триста лиц выражали всевозможные чувства: ошеломление, восхищение, радость.
Аплодисменты гремели.
Дани, спотыкаясь, спустился с подмостков, он шел со смущенной улыбкой и с трудом отыскал свое место. И все же он был триумфатор. Бесспорно и несомненно.
Жолт, даже не просмотрев свой табель, спрятал его под рубашку. В восьмой перетащили – и ладно.
Ему хотелось пробраться поближе к Дани. Дани и его мать окружила толпа ребят, там же стоял учитель физики, и они разговаривали. Жолт уловил обрывки фраз.
– Вибрация воздуха, вот и все, – умно шутил учитель.
– Дани вибрирует удивительно тонко, – сказал Эрнё Пайор, одноклассник Жолта.
Ага, сердито подумал Жолт, лезет, чтоб всем было видно, какой он замечательно умный.
– Цвет ведь тоже вибрация. Красный, например, состоит из семисот колебаний. Правда, господин учитель? – кокетливо прочирикала девочка с русой косой.
Тоже умничает, безмозглая курица, думал Жолт, и совсем не догадывается, как больно поддела Дани. Ведь Дани с его отвратительным зрением даже представления не имеет о красном. В глазах Дани совсем другое число колебаний.
Мать приглашала одноклассников Дани на домашний вечер, каковой был назначен на среду, в шесть. Жолт подался назад, потому что в дом Дани приглашали не всех, некоторых «ненормальных» обычно не приглашали. А Жолт Керекеш относился к их числу. Значит, он лишний. Кто же, в таком случае, будет? Кучка благопристойных, смирных созданий, аккуратненько шаркающих ногами под магнитофонную музыку и заботливо прихлебывающих какао… до девяти… вот и все.
Дани, напрягаясь, смотрел по сторонам, но Жолта все-таки не увидел. А Жолт отступал медленно, осторожно, как скрывающийся в лесу индеец, – так ему не хотелось быть замеченным. Ни под каким видом не желал он себя навязывать.

*
Жолт собрал в дорогу Зебулона: взял намордник, надел тесный ошейник – все. Табель с отметками он засунул между рубашкой и пуловером. Потом рывком стянул потуже широкий пояс расклешенных джинсов.
Зебулон косился на хозяина подозрительно, потому что ненавидел трамвай и намордник. На остановке, однако, он покорно сунул голову в кожаную сумку и с таким проворством вскочил в трамвай, будто в конце пути их ждали несказанные радости. Но в глазах его не было блеска, и поза была самой несчастной: лапы иксом, когти судорожно вытянуты, хвост где-то под животом. Время от времени он принюхивался к двери.
Жолт рассеянно глядел на людную, суетливую улицу.
Тягостную церемонию семейного обеда он перенес сегодня с еще большим трудом, чем обычно. Пока Беата болтала о конкурсе рисунков, а Тибор робко намекал на вечерний массаж, Жолт с чуть презрительной миной на неподвижном лице украдкой следил за отцом. Когда отец начинал говорить, сердце у Жолта ёкало. Время тянулось дьявольски медленно. Но всему бывает конец, и. когда Жолт с яблоком в руке скромно поднялся из-за стола, никто его не удерживал.
– Папа все еще в состоянии войны, – пробормотал с удивлением Жолт.
Отец с ним не разговаривал уже несколько недель. Молчание было плотным, и Жолт был растерян, хотя притворялся веселым и выжидал. Чего? Он не знал и сам. С достоверностью утверждать можно только одно: недостатка в настойчивом внимании отца сын отнюдь не испытывал. По вечерам, когда они сидели перед телевизором, отец время от времени останавливался у них за спиной, и у Жолта начинала пылать голова – он боялся, что будет вырван из безопасности, которую ему обеспечивал телеэкран. Он забыл уже, как разговаривал обычно с отцом, когда они еще разговаривали. Ему чудилось, что отец бросал ясные, круглые фразы, они катились к нему легко и плавно, а он хитро от них уклонялся и что-то ворчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63