наверное, это были стихи.
Сестра быстрым взглядом окинула зал, затем с этакой приторной улыбочкой преувеличенно громко сказала:
– Прекрасно, прекрасно, господин Вайкаи!
Загадочный смешок сестры расставил все по своим местам: стихи господина Вайкаи были, конечно, бессмыслицей. Потом ни с того ни с сего разрыдалась крестьянка. Она рыдала и всхлипывала, и половину ее лица свела судорога, а когда к пей обратилась сидевшая рядом девочка, она громко, на весь зал, объявила, что она вовсе не плачет.
– Все думают, что я плачу, милочка, а я такими делами не занимаюсь, ты уж поверь. Чего они от меня хотят? Чтоб я открыла глаза. Только этого все и хотят. А я давно их закрыла, глаза-то.
Мужчина в белом халате взял ее под руку и повел в кабинет с надписью: «Амбулатория».
Жолт удивился, почему эта женщина не открывает глаза. Может, ослепла? Нет, не похоже.
Когда наконец в коридоре появился отец, Жолт почувствовал огромное облегчение.
Доктор Амбруш с его двойной улыбкой, лысым черепом и тихой речью вмиг рассеял тревоги Жолта; но Жолт стоял перед ним с сумрачным видом и молча терпел, пока Амбруш тряс его руку.
– Господин доктор… мой старинный друг, – без всякой надобности буднично сказал Керекеш.
– Я рад случаю, – сказал доктор Амбруш, – познакомиться с экспертом по пойнтерам.
Фыркнув легонько, он засмеялся, и его огромные карие глаза восторженно засияли. Жолт с радостью отметил, что доктор с «двухэтажным» лицом сильно грассирует! Его совсем нетрудно будет копировать. Но Амбруш, конечно, хитрит: тему о пойнтере они, конечно, обсудили заранее, хотели, как дурачка, обвести его вокруг пальца. По лицам их видно, что предстоит операция. Горло у Жолта опять сдавило. Настороженный, враждебный, он стоял, вызывающе выставив вперед ногу, и думал, что они побуждают его к каким-либо объяснениям. Но они от него не ждали никаких объяснений. Даже наоборот. Амбруш заговорил легко и непринужденно.
– Папа может нас ненадолго оставить, – сказал он.
Отец кивнул и быстро, бесшумно исчез.
Кроме общей слабости, никаких болевых ощущений у Жолта не было. А то, что отца отослали, ему определенно доставило удовольствие: пусть побудет за дверью. Здесь обойдутся и без него. Это было сказано очень ясно.
– Садись, Жолт!
Жолт не двинулся с места. И вообще он не был уверен, что останется в этой покрашенной в белый и желтый цвета комнате, лицом к лицу с этим улыбчивым, ласковым доктором. Вообще-то он был даже разочарован, особенно обстановкой кабинета, но разочарование было приятным. Ведь он ожидал другого. Он думал, что врач будет сдержанный, сухой, узкоглазый, такой, как его отец, и он усадит его в отвратительное черное кресло, засунет его голову в специальное приспособление, чтобы придержать подбородок, потом влезет к нему чем-нибудь в горло и станет там ковыряться; или же его будут вращать на этом черном вертящемся кресле, и везде будут руки, инструменты, лекарства… Потом выключат свет, и на черной стене загорится красная лампочка. Но ничего даже похожего не было. Его ввели в белую просторную комнату с магнитофоном в углу и справа, что его особенно удивило, с застекленным шкафом, уставленным разноцветными кубиками, коробками, куклами, пластмассовыми игрушками… А сам Амбруш нисколько не походил на Керекеша, у него были широко распахнутые, как у Беаты, глаза, только не голубые, а золотисто-карие, и в них было легко смотреть.
– Если не хочешь, можешь и не садиться. Можешь даже ходить, – сказал ему Амбруш.
Жолт сразу сел.
– Правильно, – сказал Амбруш и засмеялся.
«Ловко взял он меня на пушку», – с досадой подумал Жолт. Ему ведь был предоставлен выбор: сидеть, стоять или ходить. И в любом случае все равно приказание будет выполнено. Жолт твердо решил молчать и отвечать лишь тогда, когда к чему-нибудь можно будет придраться.
Амбруш сразу взял быка за рога:
– Знаешь ли ты, почему тебя ко мне привели, Жолт?
– Потому что я заикаюсь, – небрежно ответил Жолт.
– Не совсем… – начал Амбруш.
– Значит, отчасти, – быстро перебил его Жолт.
Но эффекта не получилось. Жолт и сам почувствовал, что фейерверк остроумия не удался; Амбруш на эту потугу откликнулся своим фыркающим благодушным смехом и продолжал задавать вопросы. Беседа кружилась, как кассета магнитофона и Амбруш словно включал свои двойные улыбки.
– Кого ты больше всех любишь, Жолт?
– Зебулона.
– Ничего удивительного. Возможно, и я свою собаку люблю больше всех. Но я не посмел бы сказать это с такой категоричностью.
– А я смею, – резко взмахнув рукой, сказал Жолт.
– Иногда мне кажется, что у моей собаки Сиси есть душа. Примитивная, правда, но все же душа.
– Какой она породы? – спросил Жолт.
– Такса.
– Такса не собака.
– А что?
– Собачка.
– Понятно.
– Собаки начинаются с легавой.
– Ты знаешь свою собаку, Жолт?
– Конечно!
– Расскажи о ней. Какая она?
Жолт надул губы. Этот «двухголовый» врач заставляет его говорить. Врачу желательно знать, заикаемся мы или нет. При этой мысли Жолт в основании языка сразу почувствовал знакомый спазм.
– Разумеется, если ты хочешь… А если не хочешь…
– Хочу, – бросил со злостью Жолт.
– Можешь ли ты дать своей собаке характеристику?
– Могу.
– Отлично. Какая собака Зебулон?
– Смелая.
– Откуда ты знаешь?
– Откуда? Знал же я, когда она была робкой.
– Прекрасно! Ты хочешь со мной поиграть?
– В футбол?
– Можно в блошки. Но сначала поиграем в вопросы-ответы, если ты, конечно, не возражаешь. Дело в том, что я хочу кое-что о тебе узнать. Я от тебя этого не скрываю, потому что ты все равно догадаешься сам.
Жолт размышлял.
– А для чего это нужно?
– Я уже сказал.
– Из-за заикания?
– Нет. К заиканию это отношения не имеет.
Жолт снова нахмурился. И здесь, наверно, какой-то подвох.
– Не надо! – сказал он грубо.
Амбруш откинулся на спинку кресла. Несокрушимая улыбка, освещавшая его лоб, освободила горло Жолта от напряжения. «А он ведь совсем не злой», – подумал мальчик с некоторым разочарованием.
– В конце я, конечно, тебе объясню, для чего это нужно, – сказал Амбруш.
– В конце чего?
– Игры.
– Ладно, – согласился Жолт.
Амбруш неторопливо поднялся и положил на стол кучу коробок. Снимая с них крышки, он, как показалось Жолту, напускал на себя слишком большую таинственность.
От подозрения, что его заманят в ловушку, Жолт не избавился. Тем не менее скованность, напряжение покидали его надолго. А когда они возвращались, он пытался высечь в себе искру злости: не-ет, Амбруш вовсе не друг отца, про это они, конечно, наврали. Будь он другом, он бы к ним приходил и Жолт запомнил бы его шишковатый голый череп; такой череп никогда не забудешь. Значит, Амбруш у них не бывал. Только из-за него, из-за Жолта, они сейчас притворились друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63