– Развяжи мене… а я тебе… ничего не буду… ну развяжи мене… – И он сделал отчаяннейшую попытку произнести абсолютно непривычное для него слово: – Пжа… жла… ласта…
– Ну, молодец! – не то насмешливо, не то искренне похвалила эта милая Людмила, принялась распутывать верёвку, восторженно или насмешливо повторяя: – Молодец, молодец, просто молодчина! Конечно, «пожалуйста» – очень трудное слово. Недаром так нелегко приучить к нему детей. Но я с тобой позанимаюсь, и ты осилишь его.
Пантя уже стоял во весь рост, и ловкие Людмилины пальцы быстро освобождали его от веревки.
Даже и не знаю, уважаемые читатели, как мне передать необычайнейшие ощущения, которые сейчас испытывал злостный хулиган. Проще всего было бы сказать, что он ничегошеньки не понимал. Всего в жизни он привык добиваться угрозами, грубостью, наглостью, запугиваниями, жестокостью, а тут… какая-то махонькая – муха по сравнению с ним, верзилой! – девчонка заставила его просить, он ПОСЛУШАЛСЯ её, и она выполнила его просьбу из-за одного только слова. И уже во второй раз не испугалась его, которого все боялись.
– Вот ты и свободен. Забыла, как тебя звать?
Все ещё ничегошеньки не соображая, кроме того, что какая-то махонькая – муха по сравнению с ним, верзилой! – девчонка освободила его, и не из-за страха перед ним, а из-за одного только слова, Пантя от старания наинапряжённейше выговорил, почти с болью шевеля губами:
– Пжа… жла… ласта…
– Да просто пожалуйста! По-жа-луй-ста! – Эта милая Людмила громко и звонко рассмеялась. – Ничего, ничего, под моим непосредственным руководством научишься выговаривать и не менее, видимо, трудное для ТЕБЕ ещё одно слово – спасибо. Как тебя зовут?
– Пантя.
– Странное имя. Ни разу не слышала ничего подобного. Пан-тя. А ещё как тебя можно, звать?
– Пантя… лей.
– А-а-а, Пантелеймон! Роскошное имя! Редкое!
– Не, не! – отмахнулся Пантя. – Так мене только в милиции зовут.
– Значит, ты и в милиции побывал! – Эта милая Людмила сразу стала серьёзной. – Значит, ещё интереснее будет заниматься с тобой перевоспитательной работой. Ну, а МЕНЕ зовут Людмилой. Научу, научу я ТЕБЕ правильно говорить! Пора по домам, к сожалению. МЕНЕ было бы очень любопытно расспросить ТЕБЕ о твоей жизни. Но ведь мы ещё увидимся? Иди, иди. А то дома тебе попадёт. Очень уже поздно.
– Не, не! – Пантя замахал длиннющими ручищами. – Не попадёт. Мене домой не пустят. Спят.
– Чепуха какая. А где же ты спать будешь?
Пантя беспечно хмыкнул и быстро пошл прочь, вдруг резко обернулся и сказал:
– Я вот… есть хочу! Здорово есть мене охота! – И он вздохнул так непроизвольно, громко, жалобно и беспомощно, что эта милая Людмила скомандовала не свойственным ей, грубым тоном:
– А ну жди меня здесь! Накормлю! Безобразие какое!
Вам, конечно, известно, уважаемые читатели, такое совершенно разумное правило: сначала подумай, а потом делай. Но есть у данного совершенно разумного правила, впрочем, как и у всякого правила, исключение: сначала сделай, а затем подумай. И если, например, человек очень хочет есть, то сначала накорми его, а уж потом разузнай, по каким причинам он оказался голодным.
Тётя Ариадна Аркадьевна с котом сидели перед телевизором, точнее говоря, Кошмар настороженно подремывал, удивляясь, почему благодетельница не ложится спать, но надеясь ещё вкусно и обильно второй раз поужинать. Настроение у него было вроде бы распрекрасное: особкаисчезла, значит, ему не о чем беспокоиться, опять он здесь единственная любовь.
Не замечал самоуверенный, самодовольный и самонадеянный Кошмар, что благодетельница не обращает ни на него, ни на телевизор никакого внимания, что глаза её полны слез, что давным-давно она сидит неподвижно, будто окаменев.
И лишь когда в комнатку стремительно ворвалась особка, Кошмар сразу почуял, что его благополучие всё ещё под опасной угрозой.
– Дорогая тётечка, простите, что я так задержалась, – виновато и торопливо сказала эта милая Людмила, – но мне пришлось спасать Пантю, а сейчас его необходимо накормить. Он очень хочет есть, и ему даже ночевать негде!
– Можешь делать всё, что взбредет в твою голову, – после долгого молчания еле-еле-еле слышно прошептала тётя Ариадна Аркадьевна и чуть-чуть-чуть громче добавила: – Если злостный хулиган дороже те-бе, чем я, можешь делать всё, абсолютно всё, что взбредет в твою голову. Завтра мы расстанемся, как я и предполагала и предупреждала те-бя.
– Пусть он злостный хулиган, – голос этой милой Людмилы дрогнул от несдерживаемого сожаления, – но сейчас он просто голодный человек.
– Иди, иди, иди, иди…
– И никуда я завтра не уеду. Если вы даже и выгоните меня… Тем более, никто не знает, что ещё может случиться завтра.
– Да иди же, иди же, иди же, иди же…
Кошмар очень удовлетворённо разлегся, вытянув передние лапы, как бы указывая особке на дверь – вон, мол.
– Он, может быть, потому и злостный хулиган, что его дома не кормят регулярно.
– Я, кажется, сказала: делай до утра всё, что хочешь. Постель те-бе приготовлена в соседней комнатке.
– Ах, как мне жаль, тётечка, что я невольно так часто огорчаю вас! – печально воскликнула эта милая Людмила. – Но, честное слово, вот увидите, что я сумею и порадовать вас! Ведь я вас полюбила!
Она выбежала из комнаты, не расслышав, как тётя Ариадна Аркадьевна с большой горечью призналась:
– Злостный хулиган те-бе дороже меня. Теперь это называется, видите ли, любовью… – И она неожиданно прошептала: – Но как добра…
И конечно, не умишком своим, а бандитски-разбойничьим чутьем Кошмар уловил, что огорчаться ему нет причин. Он подхалимски заурчал у ног своей благодетельницы и торжествующе помяргал.
Но стоило ему услышать звук открываемого на кухоньке холодильника, как он сразу же там оказался!
Эта милая Людмила отрезала колбасы, остаток сунула обратно в холодильник, отрезала большой кусок сладкого пирога и убежала.
Пантя ждал её, сидя на скамеечке перед заборчиком, и уже собирался пристроиться здесь провести ночь.
– Не торопись, не торопись, не торопись! – просила эта милая Людмила, с удивлением и страхом глядя, как Пантя уничтожал колбасу и пирог. – Подавиться ведь можешь! Жевать ведь надо!
А Пантя легко глотал пирог и колбасу, казалось, не жуя и не останавливаясь.
– Не торопись, не торопись, не торопись… – испуганно повторяла эта милая Людмила. – Подавиться ведь можешь… Жевать ведь надо… Не наешься – я тебе ещё чего-нибудь вкусного принесу… Что с тобой?
Суетливо, почти судорожно откусывая то пирог, то колбасу, Пантя издавал какие-то странные хлюпающие звуки, и эта милая Людмила не сразу догадалась, что он рыдает. Когда левую руку Пантя толкал ко рту, то правой вытирал слёзы, и наоборот: когда откусывал из правой руки, то левой размазывал по щеке слёзы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90