Легко плывёт!
«Да что же такое происходит? – удивленно и весело подумал он. – Плыву ведь! И не тону ведь! А почему раньше-то не догадался научиться? Красота-то какая! Теперь буду каждый день плавать! Да не один раз! Пусть эта милая Людмила полюбуется!»
А сегодня вот спросит она его, а где же он был, чем же занимался? А он ответит небрежно так, что купался, дескать, себе на здоровье, плавал. Расскажет, ка-а-а-ак разбежался и – !!! бултых!!! – прямо с берега в реку… Очень уж нравится ему нырять!
Вода словно сама несла его…
– Эго-гей! – раздался с берега голос вреднющего деда. – Никак, знакомое что-то плывёт? Герка, ты тонешь, что ли? – Он вскочил и начал стаскивать сапог.
– Была нужда! – гордо отозвался Герка. – Зачем мне тонуть? Просто плаваю, купаюсь!
– Да ты же плавать-то не умеешь!
– Тогда, значит, тону! – обиженно крикнул Герка, проплывая дальше. – Прощайте, товарищи! Счастливой рыбалки!
Он ждал голоса этой милой Людмилы, но она промолчала. Герке сразу стало грустно, а плыть стало неинтересно, и он повернул к берегу, думая с горечью: «Уж лучше бы я не плыл, а тонул. Тогда хоть испугалась бы, может, и пожалела бы, может, и поплакала немножечко… И до чего дед у меня вреднющий все-таки. Добрый, но вреднющий. Мог бы и не кричать при ней, что я плавать не умел!»
На берег Герка вылез в таком ужаснейшем настроении, словно действительно жалел, что не утонул.
Почему же эта милая Людмила даже слова не сказала?
Почему даже не рассмеялась звонко и громко?
И почему он о ней думает? Какое ему дело до неё?
Подойдя к месту, мимо которого он совсем недавно плыл в таком замечательнейшем настроении, Герка по возможности непринуждённым тоном спросил:
– Сколько килограммов вытащили? Помочь донести?
– На рыбалке громко не разговаривают, – тихо, но строго произнесла, не поворачивая головы в его сторону, эта милая Людмила. – Быстро иди домой и переоденься, иначе простудишься.
– Топай, дорогой внучек, топай, – виновато пробормотал, не глядя на него, этот вреднющий дед. – В сухое переоденься да чайку горячего выпей.
Герка ни за что бы их не послушался, если бы не почувствовал, что его начинает знобить. А ещё он обнаружил, что тапочек на ногах нет – потерял при невольном купании, и ещё больше замёрз. Он взял ключ и побежал, с отчаянием бормоча:
– На рыбалке громко не разговаривают… подумаешь… на рыбалке, видите ли, без неё будто мы не знаем… громко не разговаривают… а дед перед ней – как школьник перед учительницей… мог и сам со мной пойти… нет, нет, придётся серьёзно заболеть… чтоб знали…
А если бы он не плыл, а тонул? Что, и тогда поговорить, то есть покричать, нельзя? Да? Человек тонет, а она, только полюбуйтесь на неё, рыбку ловит! Рыбка ей человека дороже! Разговаривать при ней, видите ли, нельзя, если даже ты ко дну навсегда идёшь! И вообще, откуда она взялась, эта будущая женщина? Чего она здесь командует?.. Нет, нет, нет, главное в том, почему он о ней всё время думает?!?!
Герка уже не бежал, а брел, опустив голову и обхватив локти ладонями. Едва он решил, что пора бы снова побежать, было уже поздно бежать-то.
На его пути стоял тот, кого Герка боялся больше всего на свете, – злобный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя, верзила с руками почти до колен, непропорционально маленькой головой на длинной шее, с которым ничего не могла поделать школа и даже милиция.
От неожиданности и страха Герка довольно громко вскрикнул, втянул голову в плечи, завертел ею по сторонам, словно выискивая спасение. С особым ощущением опасности он сообразил, что дороги к отступлению у него нет: впереди Пантя, а бежать к этой милой Людмиле дрожащим от испуга он себе позволить не может.
Со страха Пантя представлялся ему чудовищным явлением природы с большущими холодными голубыми глазами, которые ничего не выражали, с длиннющими руками, готовыми в любой момент скрутить Герку… Злостный хулиган долго смотрел на него примерно так, как смотрит удав на кролика перед тем как его проглотить, и тоненьким голоском – такая-то верзила! – спросил:
– Денежки у тебе есть?
– Чего? Чего? – оторопело отозвался Герка.
– Денежки у тебе есть?
– Нет, нет, никаких денежек у меня нет! У меня даже карманов нет!
– Понятно, понятно, суду всё ясно, – словно обидевшись, пропищал Пантя, подскочил и схватил Герку за ухо. – И в ухе денежек нету? – Другой рукой он схватил бедного Герку за нос. – И в носе денежек нету? Тогда иде? Иде у тебе денежки?
Вот ведь: и говорить-то по-человечески не умеет, самые простые слова коверкает, а живёт себе на здоровье, как хочет, над людьми издевается – конечно, над теми, кто его слабее.
– Язычок сглотил? – притворно заботливым тоном пропищал Пантя. – А ну, покажь язычок! Ну! – И он ещё сильнее сжал Герке нос и ухо. – Покажь язычок!
Ничего, кроме боли и обиды, не испытывал несчастный Герка. Ему даже не было страшно. Ему просто хотелось, чтобы всё поскорее кончилось, чтобы он оказался дома. И что он мог сделать с такой-то верзилой?
Герка старался не шевелиться, потому что при малейшем его движении пальцы Панти, длинные и цепкие, ещё сильнее сжимались.
– Покажь, покажь язычок! – всё упорнее требовал Пантя. – Покажь язычок, не то нос и ухо оторву! Раз, раз и – нету у тебе ни уха, ни носу! Ну!
Честно говоря, уважаемые читатели, Герка и сам не понимал, почему он молчит и почему язык не показывает. Нос и ухо горели от боли, но Герка с удивлением и даже с некоторой гордостью отмечал, что страх больше не приходит, что он уступил место одной заботе: как бы не закричать и как бы его жалобный голос не услышала эта милая Людмила.
Тут Пантя неожиданно разжал пальцы и недоуменно пропищал:
– Напинать тебе, что ли?
И опять в ответ ничего не раздалось. Пантя озабоченно почесал затылок, спросил:
– Онемел ты, что ли?
Ничего не сказал Герка. Было ему всё равно, а уху и носу было больно.
Пантя вовсе растерялся и спросил чуть ли не с большой жалостью:
– Заболел ты, что ли? Чего ты мене не боишься? А? Тебе спрашивают! Отвечай, когда тебе спрашивают!
Тяжело вздохнув, Герка промолчал, думая о том, что нос у него наверняка распухнет, ухо побагровеет, и как ему в таком виде перед этой милой Людмилой показаться. Она ведь опять хохотать начнет!
– Я тебе шею поломаю! – В писклявом голоске Панти проскочили визгливые нотки. – Я тебе ухи выдерну! Чего ты мене не боишься? Бежи от мене, бежи! Я тебе догонять буду и по затылку, по затылку, по затылку! Бежи от мене, тебе говорят!
Хотел Герка ответить, что глупо бежать только для того, чтобы получить по затылку, по затылку, по затылку, но рот у него почему-то опять не раскрылся. А Пантя подождал-подождал и запищал, почти заверещал:
– Придуриваешься? Я тебе придурюся! А ну, бежи! Бежи, тебе говорят, пока не поздно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
«Да что же такое происходит? – удивленно и весело подумал он. – Плыву ведь! И не тону ведь! А почему раньше-то не догадался научиться? Красота-то какая! Теперь буду каждый день плавать! Да не один раз! Пусть эта милая Людмила полюбуется!»
А сегодня вот спросит она его, а где же он был, чем же занимался? А он ответит небрежно так, что купался, дескать, себе на здоровье, плавал. Расскажет, ка-а-а-ак разбежался и – !!! бултых!!! – прямо с берега в реку… Очень уж нравится ему нырять!
Вода словно сама несла его…
– Эго-гей! – раздался с берега голос вреднющего деда. – Никак, знакомое что-то плывёт? Герка, ты тонешь, что ли? – Он вскочил и начал стаскивать сапог.
– Была нужда! – гордо отозвался Герка. – Зачем мне тонуть? Просто плаваю, купаюсь!
– Да ты же плавать-то не умеешь!
– Тогда, значит, тону! – обиженно крикнул Герка, проплывая дальше. – Прощайте, товарищи! Счастливой рыбалки!
Он ждал голоса этой милой Людмилы, но она промолчала. Герке сразу стало грустно, а плыть стало неинтересно, и он повернул к берегу, думая с горечью: «Уж лучше бы я не плыл, а тонул. Тогда хоть испугалась бы, может, и пожалела бы, может, и поплакала немножечко… И до чего дед у меня вреднющий все-таки. Добрый, но вреднющий. Мог бы и не кричать при ней, что я плавать не умел!»
На берег Герка вылез в таком ужаснейшем настроении, словно действительно жалел, что не утонул.
Почему же эта милая Людмила даже слова не сказала?
Почему даже не рассмеялась звонко и громко?
И почему он о ней думает? Какое ему дело до неё?
Подойдя к месту, мимо которого он совсем недавно плыл в таком замечательнейшем настроении, Герка по возможности непринуждённым тоном спросил:
– Сколько килограммов вытащили? Помочь донести?
– На рыбалке громко не разговаривают, – тихо, но строго произнесла, не поворачивая головы в его сторону, эта милая Людмила. – Быстро иди домой и переоденься, иначе простудишься.
– Топай, дорогой внучек, топай, – виновато пробормотал, не глядя на него, этот вреднющий дед. – В сухое переоденься да чайку горячего выпей.
Герка ни за что бы их не послушался, если бы не почувствовал, что его начинает знобить. А ещё он обнаружил, что тапочек на ногах нет – потерял при невольном купании, и ещё больше замёрз. Он взял ключ и побежал, с отчаянием бормоча:
– На рыбалке громко не разговаривают… подумаешь… на рыбалке, видите ли, без неё будто мы не знаем… громко не разговаривают… а дед перед ней – как школьник перед учительницей… мог и сам со мной пойти… нет, нет, придётся серьёзно заболеть… чтоб знали…
А если бы он не плыл, а тонул? Что, и тогда поговорить, то есть покричать, нельзя? Да? Человек тонет, а она, только полюбуйтесь на неё, рыбку ловит! Рыбка ей человека дороже! Разговаривать при ней, видите ли, нельзя, если даже ты ко дну навсегда идёшь! И вообще, откуда она взялась, эта будущая женщина? Чего она здесь командует?.. Нет, нет, нет, главное в том, почему он о ней всё время думает?!?!
Герка уже не бежал, а брел, опустив голову и обхватив локти ладонями. Едва он решил, что пора бы снова побежать, было уже поздно бежать-то.
На его пути стоял тот, кого Герка боялся больше всего на свете, – злобный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя, верзила с руками почти до колен, непропорционально маленькой головой на длинной шее, с которым ничего не могла поделать школа и даже милиция.
От неожиданности и страха Герка довольно громко вскрикнул, втянул голову в плечи, завертел ею по сторонам, словно выискивая спасение. С особым ощущением опасности он сообразил, что дороги к отступлению у него нет: впереди Пантя, а бежать к этой милой Людмиле дрожащим от испуга он себе позволить не может.
Со страха Пантя представлялся ему чудовищным явлением природы с большущими холодными голубыми глазами, которые ничего не выражали, с длиннющими руками, готовыми в любой момент скрутить Герку… Злостный хулиган долго смотрел на него примерно так, как смотрит удав на кролика перед тем как его проглотить, и тоненьким голоском – такая-то верзила! – спросил:
– Денежки у тебе есть?
– Чего? Чего? – оторопело отозвался Герка.
– Денежки у тебе есть?
– Нет, нет, никаких денежек у меня нет! У меня даже карманов нет!
– Понятно, понятно, суду всё ясно, – словно обидевшись, пропищал Пантя, подскочил и схватил Герку за ухо. – И в ухе денежек нету? – Другой рукой он схватил бедного Герку за нос. – И в носе денежек нету? Тогда иде? Иде у тебе денежки?
Вот ведь: и говорить-то по-человечески не умеет, самые простые слова коверкает, а живёт себе на здоровье, как хочет, над людьми издевается – конечно, над теми, кто его слабее.
– Язычок сглотил? – притворно заботливым тоном пропищал Пантя. – А ну, покажь язычок! Ну! – И он ещё сильнее сжал Герке нос и ухо. – Покажь язычок!
Ничего, кроме боли и обиды, не испытывал несчастный Герка. Ему даже не было страшно. Ему просто хотелось, чтобы всё поскорее кончилось, чтобы он оказался дома. И что он мог сделать с такой-то верзилой?
Герка старался не шевелиться, потому что при малейшем его движении пальцы Панти, длинные и цепкие, ещё сильнее сжимались.
– Покажь, покажь язычок! – всё упорнее требовал Пантя. – Покажь язычок, не то нос и ухо оторву! Раз, раз и – нету у тебе ни уха, ни носу! Ну!
Честно говоря, уважаемые читатели, Герка и сам не понимал, почему он молчит и почему язык не показывает. Нос и ухо горели от боли, но Герка с удивлением и даже с некоторой гордостью отмечал, что страх больше не приходит, что он уступил место одной заботе: как бы не закричать и как бы его жалобный голос не услышала эта милая Людмила.
Тут Пантя неожиданно разжал пальцы и недоуменно пропищал:
– Напинать тебе, что ли?
И опять в ответ ничего не раздалось. Пантя озабоченно почесал затылок, спросил:
– Онемел ты, что ли?
Ничего не сказал Герка. Было ему всё равно, а уху и носу было больно.
Пантя вовсе растерялся и спросил чуть ли не с большой жалостью:
– Заболел ты, что ли? Чего ты мене не боишься? А? Тебе спрашивают! Отвечай, когда тебе спрашивают!
Тяжело вздохнув, Герка промолчал, думая о том, что нос у него наверняка распухнет, ухо побагровеет, и как ему в таком виде перед этой милой Людмилой показаться. Она ведь опять хохотать начнет!
– Я тебе шею поломаю! – В писклявом голоске Панти проскочили визгливые нотки. – Я тебе ухи выдерну! Чего ты мене не боишься? Бежи от мене, бежи! Я тебе догонять буду и по затылку, по затылку, по затылку! Бежи от мене, тебе говорят!
Хотел Герка ответить, что глупо бежать только для того, чтобы получить по затылку, по затылку, по затылку, но рот у него почему-то опять не раскрылся. А Пантя подождал-подождал и запищал, почти заверещал:
– Придуриваешься? Я тебе придурюся! А ну, бежи! Бежи, тебе говорят, пока не поздно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90