— Как можно отклонить такое проявление гостеприимства? И степенно проследовал за ней к дому.
— Давайте я Вас устрою здесь, на веранде, — предложила Жюстина.
— Я сейчас вынесу чай.
— Может, лучше пройти внутрь? — ответил велосипедист. — Кажется, я все-таки здорово ушиб себе спину. Мне бы что-нибудь подложить под нее.
Жюстина колебалась только мгновение.
— Конечно. В доме будет удобнее.
Они сняли обувь в передней, и Жюстина поставила ее в специально сделанный бамбуковый ящичек у стены. Затем провела его в гостиную.
Велосипедист не произнес ни слова, пока она не заварила чай, не разлила его, и они не выпили по первой чашечке. Когда Жюстина налила по второй, он заметил:
— У вас прекрасный дом.
* * *
— Спасибо, — откликнулась она, как положено по ритуалу. — Вы чувствуете себя лучше?
— Гораздо лучше, большое спасибо, — ответил он.
— Вы случайно не говорите по-английски? Мне было бы проще общаться.
— О, конечно, — сказал он с улыбкой, осветившей его поразительно красивое лицо, — с большим удовольствием, миссис...
— Ах, да, простите, — сказала Жюстина. — Меня зовут... — тут она опять едва не нарушила приличия, назвав свое имя. — Меня зовут миссис Линнер.
— А я мистер Омукэ, — представился Сендзин. — Кажется, мы познакомились не при наилучших обстоятельствах, не так ли?
Жюстина засмеялась, почувствовав благодарность за то, что он так легко отозвался о том, что она сшибла его. — Боюсь, что это так. Уму непостижимо, как я не заметила вас, разворачиваясь.
— Подъездная дорожка изгибается, — дипломатично сказал Сендзин, — и вам очень трудно заметить, когда кто-либо едет по дороге. Если вы не возражаете, я бы осмелился сделать предложение...
— С большим вниманием его выслушаю.
— На том большом кедре, в который я чуть не впечатался, не мешало бы повесить большое зеркало, чтобы видеть, не выезжает ли кто из-за поворота.
— Прекрасная мысль, — сказала Жюстина. — Большое спасибо за совет, м-р Омукэ.
— Не за что, — откликнулся тот, прихлебывая чай. — А у вас большой дом для одного человека.
— Я не одна здесь живу, — пояснила Жюстина. — У меня есть муж.
Сендзин не отрывал губ от чашки. — А чем занимается ваш муж, миссис Линнер?
— Он управляющий в фирме моего отца: производство компьютерных процессов, сталь, текстиль. Кроме того, последнее время мой муж занимается исследовательской работой. — Она взглянула на Сендзина. — А вы в какой области работаете, м-р Омукэ?
— О, боюсь, что сфера моих интересов несравненно более прозаична, чем работа вашего мужа, — ответил он. — Я самый заурядный чиновник. Работаю в Бюро по промышленному планированию и защите окружающей среды.
— Очень полезная работа, — сказала Жюстина.
Он улыбнулся!
— Не скучная.
Когда Сендзин поднялся, чтобы уходить, Жюстина не выдержала:
— Извините, м-р Омукэ, но вы не очень похожи на чиновника. Мой муж занимается боевыми единоборствами, и по своему сложению вы не очень отличаетесь от него. Ваше тело выглядит как хорошо настроенный инструмент.
Он повернулся к ней, отвесив легкий поклон.
— Поскольку вы американка, я смогу принять это как комплимент. Но занятия человека спортом весьма развивают. А для меня это не просто хобби, а, я бы сказал, настоящее пожизненное увлечение. Я правильно выразился? Боюсь, мой английский оставляет желать лучшего.
— Вы нашли прекрасное выражение для своей мысли. Не всякому американцу это удается.
— Спасибо. Но мне кажется, вы говорите это из вежливости, — сказал Сендзин с какой-то странной улыбкой. — Мое пожизненное увлечение дает хорошую тренировку и уму, и телу. Очищает дух лучше всякой медитации.
— Мне бы тоже, по вашему примеру, обзавестись каким-нибудь пожизненным увлечением, — задумчиво сказала Жюстина. — Слишком часто приходится быть одной, и некуда пойти, нечем заняться... Вырабатывается жуткая инертность.
Сендзин кивнул. — Будь я вашим мужем, я бы не оставлял вас одну так часто.
— Его работа отнимает у него много сил и времени, — объяснила Жюстина, чувствуя внезапное раздражение от того, что приходится оправдывать поведение Николаса перед незнакомцем. Ох уж эта японская любезность!
— Конечно, — сказал Сендзин. — Жизнь полна несовершенств. Надо уметь идти на жертвы. — Он пожал плечами. — Я понимаю.
Жюстина опять не выдержала.
— Интересно, что у вас такое в глазах? — Она сама поразилась своей смелости: задавать такие вопросы совершенно незнакомому человеку! Просто удивительно, какой черт ее дернул за язык?
Сендзин посмотрел ей прямо в лицо.
— Что вы имеете а виду?
Жюстина мгновение поколебалась, но поняла, что остановиться уже не может. Она почувствовала в душе какую-то странную легкость.
— Я вам уже сделала комплимент относительно вашего английского. Но я полагаю, что вы чувствуете себя как дома в любом языке. Я вижу это по каждому вашему движению. Просто фантастика, до чего вы мне напоминаете мужа!
— Спасибо, но, я думаю, это просто игра воображения, — сказал Сендзин, подпустив в высказывание бездну учтивости. Так учтивы могут быть только японцы.
В свете угасающего дня его точеное лицо напоминало лицо статуи забытого героя. Что-то в нем было необычайно меланхолическое, тронувшее сердце Жюстины. Почему-то ей показалось, что он много перенес в жизни.
— В Америке, — сказала она, — люди никогда не принимают неприятную ситуацию как должное. С ней борются и ее преодолевают.
— Неприятности, миссис Линнер, — неотъемлемая часть жизни. Японцы это очень хорошо понимают. Пожалуй, правильнее было бы сказать, не жизни, а существования. А если выразиться еще точнее, то ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ. Под неприятностями я подразумеваю боль. Но без боли, миссис Линнер, не бывает наслаждения, не бывает экстаза: ведь тогда не с чем было бы наслаждение и экстаз сравнивать. Понимаете? — Он улыбался, но уже немного по-другому: уверенной улыбкой знающего мир человека.
— Но и не только поэтому, миссис Линнер, я так ценю боль. Из моего рассуждения вытекает, что боль — сама по себе наслаждение, дающее выход эмоциям получше всякого экстаза. Не верите? Но это можно доказать только на примере.
Уже несколько встревоженная, Жюстина спросила:
— Что вы такое говорите, м-р Омукэ?
Велосипедист отвесил ей небольшой поклон.
— Называйте меня Сендзином, — сказал он, беря ее за руку истинно американским жестом. — Ведь мы уже достаточно друг друга знаем, чтобы перейти на ты, не так ли, Жюстина?
* * *
— Я был вне? — спрашивал Николас. — Вы меня выводили на волю?
— Ты там был, — ответил Канзацу. — Был.
— И Вы тоже были со мной, я знаю. Только я потом Вас потерял.
— Ты был один, Николас, — сказал Канзацу. — Ты и сейчас один.
— Не понимаю.
Они сидели в простой каменной хижине, которую Канзацу назвал монастырем, в кругу света, отбрасываемого несколькими толстыми церковными свечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
— Давайте я Вас устрою здесь, на веранде, — предложила Жюстина.
— Я сейчас вынесу чай.
— Может, лучше пройти внутрь? — ответил велосипедист. — Кажется, я все-таки здорово ушиб себе спину. Мне бы что-нибудь подложить под нее.
Жюстина колебалась только мгновение.
— Конечно. В доме будет удобнее.
Они сняли обувь в передней, и Жюстина поставила ее в специально сделанный бамбуковый ящичек у стены. Затем провела его в гостиную.
Велосипедист не произнес ни слова, пока она не заварила чай, не разлила его, и они не выпили по первой чашечке. Когда Жюстина налила по второй, он заметил:
— У вас прекрасный дом.
* * *
— Спасибо, — откликнулась она, как положено по ритуалу. — Вы чувствуете себя лучше?
— Гораздо лучше, большое спасибо, — ответил он.
— Вы случайно не говорите по-английски? Мне было бы проще общаться.
— О, конечно, — сказал он с улыбкой, осветившей его поразительно красивое лицо, — с большим удовольствием, миссис...
— Ах, да, простите, — сказала Жюстина. — Меня зовут... — тут она опять едва не нарушила приличия, назвав свое имя. — Меня зовут миссис Линнер.
— А я мистер Омукэ, — представился Сендзин. — Кажется, мы познакомились не при наилучших обстоятельствах, не так ли?
Жюстина засмеялась, почувствовав благодарность за то, что он так легко отозвался о том, что она сшибла его. — Боюсь, что это так. Уму непостижимо, как я не заметила вас, разворачиваясь.
— Подъездная дорожка изгибается, — дипломатично сказал Сендзин, — и вам очень трудно заметить, когда кто-либо едет по дороге. Если вы не возражаете, я бы осмелился сделать предложение...
— С большим вниманием его выслушаю.
— На том большом кедре, в который я чуть не впечатался, не мешало бы повесить большое зеркало, чтобы видеть, не выезжает ли кто из-за поворота.
— Прекрасная мысль, — сказала Жюстина. — Большое спасибо за совет, м-р Омукэ.
— Не за что, — откликнулся тот, прихлебывая чай. — А у вас большой дом для одного человека.
— Я не одна здесь живу, — пояснила Жюстина. — У меня есть муж.
Сендзин не отрывал губ от чашки. — А чем занимается ваш муж, миссис Линнер?
— Он управляющий в фирме моего отца: производство компьютерных процессов, сталь, текстиль. Кроме того, последнее время мой муж занимается исследовательской работой. — Она взглянула на Сендзина. — А вы в какой области работаете, м-р Омукэ?
— О, боюсь, что сфера моих интересов несравненно более прозаична, чем работа вашего мужа, — ответил он. — Я самый заурядный чиновник. Работаю в Бюро по промышленному планированию и защите окружающей среды.
— Очень полезная работа, — сказала Жюстина.
Он улыбнулся!
— Не скучная.
Когда Сендзин поднялся, чтобы уходить, Жюстина не выдержала:
— Извините, м-р Омукэ, но вы не очень похожи на чиновника. Мой муж занимается боевыми единоборствами, и по своему сложению вы не очень отличаетесь от него. Ваше тело выглядит как хорошо настроенный инструмент.
Он повернулся к ней, отвесив легкий поклон.
— Поскольку вы американка, я смогу принять это как комплимент. Но занятия человека спортом весьма развивают. А для меня это не просто хобби, а, я бы сказал, настоящее пожизненное увлечение. Я правильно выразился? Боюсь, мой английский оставляет желать лучшего.
— Вы нашли прекрасное выражение для своей мысли. Не всякому американцу это удается.
— Спасибо. Но мне кажется, вы говорите это из вежливости, — сказал Сендзин с какой-то странной улыбкой. — Мое пожизненное увлечение дает хорошую тренировку и уму, и телу. Очищает дух лучше всякой медитации.
— Мне бы тоже, по вашему примеру, обзавестись каким-нибудь пожизненным увлечением, — задумчиво сказала Жюстина. — Слишком часто приходится быть одной, и некуда пойти, нечем заняться... Вырабатывается жуткая инертность.
Сендзин кивнул. — Будь я вашим мужем, я бы не оставлял вас одну так часто.
— Его работа отнимает у него много сил и времени, — объяснила Жюстина, чувствуя внезапное раздражение от того, что приходится оправдывать поведение Николаса перед незнакомцем. Ох уж эта японская любезность!
— Конечно, — сказал Сендзин. — Жизнь полна несовершенств. Надо уметь идти на жертвы. — Он пожал плечами. — Я понимаю.
Жюстина опять не выдержала.
— Интересно, что у вас такое в глазах? — Она сама поразилась своей смелости: задавать такие вопросы совершенно незнакомому человеку! Просто удивительно, какой черт ее дернул за язык?
Сендзин посмотрел ей прямо в лицо.
— Что вы имеете а виду?
Жюстина мгновение поколебалась, но поняла, что остановиться уже не может. Она почувствовала в душе какую-то странную легкость.
— Я вам уже сделала комплимент относительно вашего английского. Но я полагаю, что вы чувствуете себя как дома в любом языке. Я вижу это по каждому вашему движению. Просто фантастика, до чего вы мне напоминаете мужа!
— Спасибо, но, я думаю, это просто игра воображения, — сказал Сендзин, подпустив в высказывание бездну учтивости. Так учтивы могут быть только японцы.
В свете угасающего дня его точеное лицо напоминало лицо статуи забытого героя. Что-то в нем было необычайно меланхолическое, тронувшее сердце Жюстины. Почему-то ей показалось, что он много перенес в жизни.
— В Америке, — сказала она, — люди никогда не принимают неприятную ситуацию как должное. С ней борются и ее преодолевают.
— Неприятности, миссис Линнер, — неотъемлемая часть жизни. Японцы это очень хорошо понимают. Пожалуй, правильнее было бы сказать, не жизни, а существования. А если выразиться еще точнее, то ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ. Под неприятностями я подразумеваю боль. Но без боли, миссис Линнер, не бывает наслаждения, не бывает экстаза: ведь тогда не с чем было бы наслаждение и экстаз сравнивать. Понимаете? — Он улыбался, но уже немного по-другому: уверенной улыбкой знающего мир человека.
— Но и не только поэтому, миссис Линнер, я так ценю боль. Из моего рассуждения вытекает, что боль — сама по себе наслаждение, дающее выход эмоциям получше всякого экстаза. Не верите? Но это можно доказать только на примере.
Уже несколько встревоженная, Жюстина спросила:
— Что вы такое говорите, м-р Омукэ?
Велосипедист отвесил ей небольшой поклон.
— Называйте меня Сендзином, — сказал он, беря ее за руку истинно американским жестом. — Ведь мы уже достаточно друг друга знаем, чтобы перейти на ты, не так ли, Жюстина?
* * *
— Я был вне? — спрашивал Николас. — Вы меня выводили на волю?
— Ты там был, — ответил Канзацу. — Был.
— И Вы тоже были со мной, я знаю. Только я потом Вас потерял.
— Ты был один, Николас, — сказал Канзацу. — Ты и сейчас один.
— Не понимаю.
Они сидели в простой каменной хижине, которую Канзацу назвал монастырем, в кругу света, отбрасываемого несколькими толстыми церковными свечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164