Что я скорее всего малайка, а возможно, наполовину малайка и наполовину китаянка. А может, суматранка. Всякое говорят. Но, по правде сказать, — тут она поглядела на своего первенца, — никто меня здесь толком не знает.
— Даже отец?
Она добродушно рассмеялась:
— Особенно твой отец. У Лианг были три основные характеристики, из которых вытекали все остальные особенности ее далеко не простой личности. Она была щедрой, она была сочувственно настроена к другим, она умела контролировать себя. Много лет спустя, когда он обладал более обширными знаниями, Со-Пенг понял, что эти характеристики можно свести к одному из ключевых понятий даосизма: «Да» — голос Бога.
— Я не имею привычки поносить богов, — сказала Лианг. — И я не порицаю тех, кого считают грешниками. Единственное, что меня волнует, — это мои дети, и прежде всего ты, Со-Пенг, о ком я волнуюсь больше всего.
Маленький мальчик отделился от толпы гуляющих по набережной Королевы Елизаветы людей, подбежал к парапету, сунул голову между железных прутьев и стал смотреть на воду.
— Знаешь, за день до твоего рождения я увидела тебя во сне совсем взрослым, — сказала Лианг. — Я видела тебя, разговаривала с тобой, понимала тебя. Поэтому я в точности знаю, как сложится твоя дальнейшая судьба и какую роль в ней буду играть я.
Тем временем мальчик уже совсем пролез сквозь прутья и наклонился над водой, будто всматриваясь во что-то внизу. Со-Пенг подумал, не увидел ли мальчик сказочного сингапурского мерлиона. Затем он перевел глаза на мать, которая говорила:
— Теперь тебе пришло время обратить всю свою энергию на учение, чтобы к тридцати годам твердо встал на свой путь, к сорока — не имел никаких сомнений относительно мира, к пятидесяти — знал волю неба, к шестидесяти — был готов прислушаться к ней. Чтобы к семидесяти ты был бы способен следовать велениям твоего сердца, идя путем праведных.
Он с удивлением взглянул на Лианг. — Как мне свершить все это?
— Это твое дело, — ответила она. — Но я расскажу тебе одну историю, которая может тебе помочь. Я родилась и выросла в деревне на северо-востоке Китая. Деревня называлась Дзудзи, и там был храм, в котором жили необычные монахи. Они считали себя потомками императора Чи, прозванного историками Терминатором за то, что он фактически один положил конец своей династии Сиа. Это было очень давно, почти две тысячи лет до Рождества Христова, пользуясь европейским летоисчислением. Император Чи свел на нет все хорошее, заложенное преобразованиями, проведенными за 900 лет до него Желтым Императором.
Монахи были не очень озабочены тем, как историки относятся к их полумифическому предку. Они занимались боевыми искусствами под общим названием Тао-Тао, основы которых заложил, как они утверждали, не кто иной, как сам император Чи. Их называли тандзянами, что означает «ходящие тайком».
Тандзяны-монахи не поклонялись никакому богу, если не считать богом императора Чи. Некоторые считали, а некоторые считают и сейчас. Лианг замолчала, будто желая посмотреть, какой эффект произвели на сына ее слова.
— Откуда ты так много знаешь об этих монахах? — спросил Со-Пенг.
— Я их хорошо знала, — был ответ, — потому что жила среди них. — Ее глаза внимательно следили за выражением глаз сына. — Мой отец был тандзяном-монахом.
Они услышали тихий вскрик. Мальчик, который лазил по парапету, поскользнулся и полетел в воду, где предательски спокойная поверхность скрывала сильные течения и водовороты.
Со всех сторон бежали люди, но ребенок был уже внизу. Они отчаянно сигналили лихтеру, стоявшему неподалеку от берега, но до него было неблизко, а по тому, как барахтался мальчик, было ясно, что он не умеет плавать.
Со-Пенг перелез через парапет, приготовившись прыгать в воду, но мать удержала его.
— Слишком опасно, — сказала она, решительно взяв сына за руку.
— Но, мама... — Он заметил странное выражение в ее глазах и замолчал. Как дуновение слабого ветерка, прохладного и незримого, от матери во все стороны излучалась энергия.
Лианг сконцентрировала все свое внимание на барахтающемся ребенке. Со-Пенгу даже показалось на мгновение, что ее глаза светятся в темноте, но, возможно, это было просто отражение уличных фонарей.
Ребенок, который до того совсем уже было ушел под воду, вновь появился на поверхности, будто удерживаемый незримой рукой. Он оглядывался по сторонам в страхе и недоумении, держась на воде, как поплавок, будто и не было вокруг предательских течений.
Со-Пенг видел капли пота, стекающего по щекам матери. Его собственное сознание трепыхалось где-то на обочине ее мощной ауры.
Лихтер подошел совсем близко, замедлил ход, и один из матросов бросил мальчику конец. Через минуту он уже был на борту. Толпа, собравшаяся на берегу, захлопала в ладоши, видя, что опасность миновала.
Лианг отвернулась и подставила вспотевшее лицо вечернему бризу. Она казалась очень спокойной, и Со-Пенг физически ощутил это неестественное спокойствие, окутывающее их, как одеялом. Они сели на каменную скамейку без спинки, и Лианг закрыла глаза.
Ему вообще-то следовало поразиться тому, что его мать только что проделала, но он не слишком удивился. Он вспомнил, как много лет назад одна из его сестренок заболела. Пришедший доктор сделал все, что мог, и ушел, качая головою. Со-Пенг слушал, как он шепнул стоящим в дверях:
— Она умрет. Уложите ее поудобнее и молитесь. Больше вы ей ничем не поможете.
А потом он увидел, как Лианг опустилась на колени у постели умирающей дочери и взяла ее за руку. Наступила абсолютная тишина. Рядом с кроватью был камин, и на нем стояли часы. Это был единственный случай за все время, прошедшее со дня их приобретения, но они не пробили положенное число раз, когда большая стрелка коснулась цифры 12. Со-Пенг чувствовал, чти концентрические круги тепла и света растекаются по дому, исходя от матери, как от эпицентра.
Потом он был уверен, что весь этот эпизод ему просто приснился. Однако на следующее утро его сестренка проснулась в своей кровати. Глаза ее лихорадочно блестели, красные пятна на щеках уже бледнели. Лианг, все еще сжимая, руку дочери, проспала весь день.
Со-Пенг набрал полные легкие воздуха, потом медленно выдохнул. Ему нужно было время, чтобы объять умом слияние прошлого и настоящего, поставить разрозненные фрагменты на свое место.
— Ты поняла, кто убил тех купцов, — сказал Со-Пенг после небольшой паузы, — потому что выросла среди убийц в семье своего отца.
Лианг открыла глаза.
— Твоего деда, — сказала она таким тоном, словно в ее словах содержался какой-то прозрачный намек. Потом кивнула головой, словно подтверждая сказанное. В ее глазах отражался не только свет фонарей, но и последние лучи уходящего дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
— Даже отец?
Она добродушно рассмеялась:
— Особенно твой отец. У Лианг были три основные характеристики, из которых вытекали все остальные особенности ее далеко не простой личности. Она была щедрой, она была сочувственно настроена к другим, она умела контролировать себя. Много лет спустя, когда он обладал более обширными знаниями, Со-Пенг понял, что эти характеристики можно свести к одному из ключевых понятий даосизма: «Да» — голос Бога.
— Я не имею привычки поносить богов, — сказала Лианг. — И я не порицаю тех, кого считают грешниками. Единственное, что меня волнует, — это мои дети, и прежде всего ты, Со-Пенг, о ком я волнуюсь больше всего.
Маленький мальчик отделился от толпы гуляющих по набережной Королевы Елизаветы людей, подбежал к парапету, сунул голову между железных прутьев и стал смотреть на воду.
— Знаешь, за день до твоего рождения я увидела тебя во сне совсем взрослым, — сказала Лианг. — Я видела тебя, разговаривала с тобой, понимала тебя. Поэтому я в точности знаю, как сложится твоя дальнейшая судьба и какую роль в ней буду играть я.
Тем временем мальчик уже совсем пролез сквозь прутья и наклонился над водой, будто всматриваясь во что-то внизу. Со-Пенг подумал, не увидел ли мальчик сказочного сингапурского мерлиона. Затем он перевел глаза на мать, которая говорила:
— Теперь тебе пришло время обратить всю свою энергию на учение, чтобы к тридцати годам твердо встал на свой путь, к сорока — не имел никаких сомнений относительно мира, к пятидесяти — знал волю неба, к шестидесяти — был готов прислушаться к ней. Чтобы к семидесяти ты был бы способен следовать велениям твоего сердца, идя путем праведных.
Он с удивлением взглянул на Лианг. — Как мне свершить все это?
— Это твое дело, — ответила она. — Но я расскажу тебе одну историю, которая может тебе помочь. Я родилась и выросла в деревне на северо-востоке Китая. Деревня называлась Дзудзи, и там был храм, в котором жили необычные монахи. Они считали себя потомками императора Чи, прозванного историками Терминатором за то, что он фактически один положил конец своей династии Сиа. Это было очень давно, почти две тысячи лет до Рождества Христова, пользуясь европейским летоисчислением. Император Чи свел на нет все хорошее, заложенное преобразованиями, проведенными за 900 лет до него Желтым Императором.
Монахи были не очень озабочены тем, как историки относятся к их полумифическому предку. Они занимались боевыми искусствами под общим названием Тао-Тао, основы которых заложил, как они утверждали, не кто иной, как сам император Чи. Их называли тандзянами, что означает «ходящие тайком».
Тандзяны-монахи не поклонялись никакому богу, если не считать богом императора Чи. Некоторые считали, а некоторые считают и сейчас. Лианг замолчала, будто желая посмотреть, какой эффект произвели на сына ее слова.
— Откуда ты так много знаешь об этих монахах? — спросил Со-Пенг.
— Я их хорошо знала, — был ответ, — потому что жила среди них. — Ее глаза внимательно следили за выражением глаз сына. — Мой отец был тандзяном-монахом.
Они услышали тихий вскрик. Мальчик, который лазил по парапету, поскользнулся и полетел в воду, где предательски спокойная поверхность скрывала сильные течения и водовороты.
Со всех сторон бежали люди, но ребенок был уже внизу. Они отчаянно сигналили лихтеру, стоявшему неподалеку от берега, но до него было неблизко, а по тому, как барахтался мальчик, было ясно, что он не умеет плавать.
Со-Пенг перелез через парапет, приготовившись прыгать в воду, но мать удержала его.
— Слишком опасно, — сказала она, решительно взяв сына за руку.
— Но, мама... — Он заметил странное выражение в ее глазах и замолчал. Как дуновение слабого ветерка, прохладного и незримого, от матери во все стороны излучалась энергия.
Лианг сконцентрировала все свое внимание на барахтающемся ребенке. Со-Пенгу даже показалось на мгновение, что ее глаза светятся в темноте, но, возможно, это было просто отражение уличных фонарей.
Ребенок, который до того совсем уже было ушел под воду, вновь появился на поверхности, будто удерживаемый незримой рукой. Он оглядывался по сторонам в страхе и недоумении, держась на воде, как поплавок, будто и не было вокруг предательских течений.
Со-Пенг видел капли пота, стекающего по щекам матери. Его собственное сознание трепыхалось где-то на обочине ее мощной ауры.
Лихтер подошел совсем близко, замедлил ход, и один из матросов бросил мальчику конец. Через минуту он уже был на борту. Толпа, собравшаяся на берегу, захлопала в ладоши, видя, что опасность миновала.
Лианг отвернулась и подставила вспотевшее лицо вечернему бризу. Она казалась очень спокойной, и Со-Пенг физически ощутил это неестественное спокойствие, окутывающее их, как одеялом. Они сели на каменную скамейку без спинки, и Лианг закрыла глаза.
Ему вообще-то следовало поразиться тому, что его мать только что проделала, но он не слишком удивился. Он вспомнил, как много лет назад одна из его сестренок заболела. Пришедший доктор сделал все, что мог, и ушел, качая головою. Со-Пенг слушал, как он шепнул стоящим в дверях:
— Она умрет. Уложите ее поудобнее и молитесь. Больше вы ей ничем не поможете.
А потом он увидел, как Лианг опустилась на колени у постели умирающей дочери и взяла ее за руку. Наступила абсолютная тишина. Рядом с кроватью был камин, и на нем стояли часы. Это был единственный случай за все время, прошедшее со дня их приобретения, но они не пробили положенное число раз, когда большая стрелка коснулась цифры 12. Со-Пенг чувствовал, чти концентрические круги тепла и света растекаются по дому, исходя от матери, как от эпицентра.
Потом он был уверен, что весь этот эпизод ему просто приснился. Однако на следующее утро его сестренка проснулась в своей кровати. Глаза ее лихорадочно блестели, красные пятна на щеках уже бледнели. Лианг, все еще сжимая, руку дочери, проспала весь день.
Со-Пенг набрал полные легкие воздуха, потом медленно выдохнул. Ему нужно было время, чтобы объять умом слияние прошлого и настоящего, поставить разрозненные фрагменты на свое место.
— Ты поняла, кто убил тех купцов, — сказал Со-Пенг после небольшой паузы, — потому что выросла среди убийц в семье своего отца.
Лианг открыла глаза.
— Твоего деда, — сказала она таким тоном, словно в ее словах содержался какой-то прозрачный намек. Потом кивнула головой, словно подтверждая сказанное. В ее глазах отражался не только свет фонарей, но и последние лучи уходящего дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164