Может быть, его имя исчезнет? Боже, я не хочу идти в морг на опознание…
Я промолчал.
Я ждал.
Я ждал долго, минут двадцать.
Женщина в черном пальто ушла, ее место занял нервный паренек в грязно-коричневой куртке.
Я ждал.
Я ждал.
Я…
И имена появились.
Имена, увидеть которые я так боялся.
«Давыдов Иван Сергеевич»
«…Деда рассказывал, что она растет здесь уже четыреста лет…»
«Давыдова Мария Павловна»
«…Маша — еще со школы моя лучшая подруга…»
Зачем они по дороге на вокзал заехали в Эрмитаж?
А быть может просто пролетали на такси рядом с ним?
Я стоял.
Я стоял еще долго, и смотрел вверх.
Пытаясь запомнить имена людей, которые стали жертвой жестокой игры сектоидов.
ЧАСТЬ 3. ЭПИЛОГ
— Здорово, Леха!
— Здорово, Сеня! Опять больничный нужен?
— Э-э… Ну да, в общем-то. Понимаешь, у нас завтра экзамен у Урицкого, а я ни хрена не подготовился. Ну и… подумал, что может быть ты… по-дружески! Денег-то у меня нет, сам понимаешь, бедный студент все-таки…
— Какой из меня друг? Я ведь червь, не забывай. Мы с тобой — исконные враги. Впрочем, ладно, заходи… До какого числа больничный тебе выписать?
— Спасибо, Леша, ты настоящий друг! Вот, я тебе формальдегида принес… Числа? Ну давай до двадцатого. Самое оно будет.
— Крепкий?
— Что?
— Формальдегид?
— Высший сорт!
— Тогда хватай пиво с кровати и начнем. Отпразднуем твой завтрашний экзамен.
— А больничный?
— Да моя машинка тебе его за пять минут слабает. А что может быть лучше хорошой попойки со склизским инопланетянином!
— Да ну тебя! Какая разница, к какой ты расе принадлежишь? Главное то, что внутри. А где у тебя тут арахис был?
— В правом ящике несколько пакетиков осталось.
— А стаканчики?
— Да там же где-то…
* * *
А потом была еще одна зима. Обычная грязная неповоротливая московская зима, когда твои кроссовки задумчиво месят пепельный недоснег, а голова забита одним — как сдать экзамен, как не завалить сессию, и где бы взять денег.
Червь Леша, как и все студенты, был озабочен приближающейся сессией, поэтому он возвращался в родную общагу и не замечал ничего вокруг.
Их было трое, и они ждали его в одной из темных подворотен. Они приглушенно смеялись, предчувствуя надвигающееся веселье, в виде несуразно одетой фигуры чужого, согнувшегося в три погибели под грудой никому не нужных учебников.
— Эй, червь! — лениво окликнул его один из ребят.
Леша остановился, включая внешнее сознание. Чужой позволил ему легонько коснуться озлобленной души парня, все понял и прошептал:
— Привет, Сеня.
— Я для тебя не Сеня! — визгливо прокричал парень. — Как ты смеешь так называть меня, грязное животное? А? Я тебя спрашиваю, червяк!
Они приближались к нему все одновременно, поигрывая глянцевыми дубинками, выкрикивая оскорбления, раззадоривая себя, сплевывая, орошая его сознание грязными волнами ненависти и кислыми — страха.
— Что вам нужно? — устало проговорил червь.
— Нам нужно, чтобы на Земле не осталось таких выродков, как ты! — крикнул Сеня. — Вы, грязные ублюдки, именно вы отравляете атмосферу нашей планеты, и к тому же вы еще смеете требовать равные права!
— Я ничего не требую для себя… — сказал Леша. — Мне уже давным-давно все равно.
Удар обрушился на него откуда слева, и червь упал на четвереньки, запачкав тертые перешитые джинсы грязью, отхаркивая белую слизь в холодную, отражающую лунный свет, лужу.
— Какие же вы сволочи, — процедил Сеня, с разбегу перемалывая ротовые щупальца Леши верной дубинкой.
Теперь червь не мог даже кричать.
ЧАСТЬ 4. ОФЕЛИЯ
— Ты веришь в судьбу, Герман? — спросил меня худой парнишка-монах с Империуса — мой случайный сосед по комнате.
Я скосил на него взгляд. Шутит, что ли?
Но Микки был серьезен как никогда. Он даже натянул на себя серую рясу и в данный момент стоял на коленях перед журнальным столиком, устремив взгляд в потолок, а руки сложив ковшиком.
— Ты молишься, Микки, или рассуждаешь о смысле жизни? — спросил я, возвращаясь к прерванному занятию — возлежанию на жесткой кушетке и созерцанию выкрашенной в скучный светло-коричневый цвет стены.
А что поделать, если ты живешь в полторазвездочной гостинице? О лучшем мечтать не приходится для парня, у которого за душой осталось совсем немного.
Наверное, зря я залетал на Землю…
Потратил половину гонорара.
И все равно ничего не сумел сделать.
Если не считать того, что спас Санкт-Петербург от ядерного взрыва.
— Господь с тобой, — прошептал Микки Павлоцци, и его лысая маковка горестно покачалась вместе с головой, — Герман, неужели ты думаешь, что я даже во время молитвы не буду пытаться наставить тебя на путь истинный? Как же ты ошибаешься тогда, брат мой! — Добавил он торжественно.
— Да ладно тебе, Микки… — устало произнес я. — Давай тогда сразу — предлагай пост папы в Ватикане. Тогда я подумаю. Может и соглашусь.
— Забываешь, Герман, — сказал монах, — что не являюсь я ни католиком, ни даже христианином в целом. Сколько раз можно тебе талдычить, что вера моя — вера Огненного Меча, а братство наше…
— Промывай мозги кому-нибудь другому, Микки, — зло проговорил я. — Меня уже достали твои проповеди. Я предпочитаю старого доброго Микки Павлоцци с Империуса, который весь полет на Офелию не вылезал со мной из бара и выпивал пинту за пинтой старого доброго самогона — первака!
— Чем ближе мое новое служение, тем ярче встают образы справедливого суда Божьего надо мной, смиренным слугой Его, который случайно закружился в греховном круге страстей и низких переживаний, вызванных…
— Слушай, Микки, как тебе удается строить такие фразы? — спросил я.
— Какие — такие? — замялся Павлоцци, недовольный, что я прервал его речь.
— Многоступенчатые. Понимаешь, я некоторые из них записать не смогу, не то что выговорить!
Некоторое время мы молчали, лишь вода звонкими каплями стучала по ржавой раковине.
— И все-таки я повторю вопрос, Герман, — вновь подал голос Микки. — Веришь ли ты в судьбу?
— Я верю в рок, — подумав, ответил я.
— Что ты имеешь в виду?
— Что имею, то и… — начал я и осекся. Павлоцци все-таки итальянец, вряд ли поймет эту исконно русскую шутку. — Ладно, слушай. Представь, что ты — мальчик. Хороший, отзывчивый ребенок шести-семи лет. У тебя есть мама, папа — оба молодые, энергичные люди. Ты счастлив, все здорово…а на планете, где вы живете начинается голод… твой отец работает изо всех сил, но шансов на приличный заработок у него нет… потом у тебя умирает мать. Глупо, бессмысленно. Еще через несколько дней погибает отец. Молодой, здоровый, уверенный в себе парнишка. Ему бы жить еще и жить! Мальчик…нет, ты… ты знаешь, что где-то далеко, на другой планете у тебя остались дедушка с бабушкой. Ты летишь на эту планету и обнаруживаешь… что они тоже умерли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Я промолчал.
Я ждал.
Я ждал долго, минут двадцать.
Женщина в черном пальто ушла, ее место занял нервный паренек в грязно-коричневой куртке.
Я ждал.
Я ждал.
Я…
И имена появились.
Имена, увидеть которые я так боялся.
«Давыдов Иван Сергеевич»
«…Деда рассказывал, что она растет здесь уже четыреста лет…»
«Давыдова Мария Павловна»
«…Маша — еще со школы моя лучшая подруга…»
Зачем они по дороге на вокзал заехали в Эрмитаж?
А быть может просто пролетали на такси рядом с ним?
Я стоял.
Я стоял еще долго, и смотрел вверх.
Пытаясь запомнить имена людей, которые стали жертвой жестокой игры сектоидов.
ЧАСТЬ 3. ЭПИЛОГ
— Здорово, Леха!
— Здорово, Сеня! Опять больничный нужен?
— Э-э… Ну да, в общем-то. Понимаешь, у нас завтра экзамен у Урицкого, а я ни хрена не подготовился. Ну и… подумал, что может быть ты… по-дружески! Денег-то у меня нет, сам понимаешь, бедный студент все-таки…
— Какой из меня друг? Я ведь червь, не забывай. Мы с тобой — исконные враги. Впрочем, ладно, заходи… До какого числа больничный тебе выписать?
— Спасибо, Леша, ты настоящий друг! Вот, я тебе формальдегида принес… Числа? Ну давай до двадцатого. Самое оно будет.
— Крепкий?
— Что?
— Формальдегид?
— Высший сорт!
— Тогда хватай пиво с кровати и начнем. Отпразднуем твой завтрашний экзамен.
— А больничный?
— Да моя машинка тебе его за пять минут слабает. А что может быть лучше хорошой попойки со склизским инопланетянином!
— Да ну тебя! Какая разница, к какой ты расе принадлежишь? Главное то, что внутри. А где у тебя тут арахис был?
— В правом ящике несколько пакетиков осталось.
— А стаканчики?
— Да там же где-то…
* * *
А потом была еще одна зима. Обычная грязная неповоротливая московская зима, когда твои кроссовки задумчиво месят пепельный недоснег, а голова забита одним — как сдать экзамен, как не завалить сессию, и где бы взять денег.
Червь Леша, как и все студенты, был озабочен приближающейся сессией, поэтому он возвращался в родную общагу и не замечал ничего вокруг.
Их было трое, и они ждали его в одной из темных подворотен. Они приглушенно смеялись, предчувствуя надвигающееся веселье, в виде несуразно одетой фигуры чужого, согнувшегося в три погибели под грудой никому не нужных учебников.
— Эй, червь! — лениво окликнул его один из ребят.
Леша остановился, включая внешнее сознание. Чужой позволил ему легонько коснуться озлобленной души парня, все понял и прошептал:
— Привет, Сеня.
— Я для тебя не Сеня! — визгливо прокричал парень. — Как ты смеешь так называть меня, грязное животное? А? Я тебя спрашиваю, червяк!
Они приближались к нему все одновременно, поигрывая глянцевыми дубинками, выкрикивая оскорбления, раззадоривая себя, сплевывая, орошая его сознание грязными волнами ненависти и кислыми — страха.
— Что вам нужно? — устало проговорил червь.
— Нам нужно, чтобы на Земле не осталось таких выродков, как ты! — крикнул Сеня. — Вы, грязные ублюдки, именно вы отравляете атмосферу нашей планеты, и к тому же вы еще смеете требовать равные права!
— Я ничего не требую для себя… — сказал Леша. — Мне уже давным-давно все равно.
Удар обрушился на него откуда слева, и червь упал на четвереньки, запачкав тертые перешитые джинсы грязью, отхаркивая белую слизь в холодную, отражающую лунный свет, лужу.
— Какие же вы сволочи, — процедил Сеня, с разбегу перемалывая ротовые щупальца Леши верной дубинкой.
Теперь червь не мог даже кричать.
ЧАСТЬ 4. ОФЕЛИЯ
— Ты веришь в судьбу, Герман? — спросил меня худой парнишка-монах с Империуса — мой случайный сосед по комнате.
Я скосил на него взгляд. Шутит, что ли?
Но Микки был серьезен как никогда. Он даже натянул на себя серую рясу и в данный момент стоял на коленях перед журнальным столиком, устремив взгляд в потолок, а руки сложив ковшиком.
— Ты молишься, Микки, или рассуждаешь о смысле жизни? — спросил я, возвращаясь к прерванному занятию — возлежанию на жесткой кушетке и созерцанию выкрашенной в скучный светло-коричневый цвет стены.
А что поделать, если ты живешь в полторазвездочной гостинице? О лучшем мечтать не приходится для парня, у которого за душой осталось совсем немного.
Наверное, зря я залетал на Землю…
Потратил половину гонорара.
И все равно ничего не сумел сделать.
Если не считать того, что спас Санкт-Петербург от ядерного взрыва.
— Господь с тобой, — прошептал Микки Павлоцци, и его лысая маковка горестно покачалась вместе с головой, — Герман, неужели ты думаешь, что я даже во время молитвы не буду пытаться наставить тебя на путь истинный? Как же ты ошибаешься тогда, брат мой! — Добавил он торжественно.
— Да ладно тебе, Микки… — устало произнес я. — Давай тогда сразу — предлагай пост папы в Ватикане. Тогда я подумаю. Может и соглашусь.
— Забываешь, Герман, — сказал монах, — что не являюсь я ни католиком, ни даже христианином в целом. Сколько раз можно тебе талдычить, что вера моя — вера Огненного Меча, а братство наше…
— Промывай мозги кому-нибудь другому, Микки, — зло проговорил я. — Меня уже достали твои проповеди. Я предпочитаю старого доброго Микки Павлоцци с Империуса, который весь полет на Офелию не вылезал со мной из бара и выпивал пинту за пинтой старого доброго самогона — первака!
— Чем ближе мое новое служение, тем ярче встают образы справедливого суда Божьего надо мной, смиренным слугой Его, который случайно закружился в греховном круге страстей и низких переживаний, вызванных…
— Слушай, Микки, как тебе удается строить такие фразы? — спросил я.
— Какие — такие? — замялся Павлоцци, недовольный, что я прервал его речь.
— Многоступенчатые. Понимаешь, я некоторые из них записать не смогу, не то что выговорить!
Некоторое время мы молчали, лишь вода звонкими каплями стучала по ржавой раковине.
— И все-таки я повторю вопрос, Герман, — вновь подал голос Микки. — Веришь ли ты в судьбу?
— Я верю в рок, — подумав, ответил я.
— Что ты имеешь в виду?
— Что имею, то и… — начал я и осекся. Павлоцци все-таки итальянец, вряд ли поймет эту исконно русскую шутку. — Ладно, слушай. Представь, что ты — мальчик. Хороший, отзывчивый ребенок шести-семи лет. У тебя есть мама, папа — оба молодые, энергичные люди. Ты счастлив, все здорово…а на планете, где вы живете начинается голод… твой отец работает изо всех сил, но шансов на приличный заработок у него нет… потом у тебя умирает мать. Глупо, бессмысленно. Еще через несколько дней погибает отец. Молодой, здоровый, уверенный в себе парнишка. Ему бы жить еще и жить! Мальчик…нет, ты… ты знаешь, что где-то далеко, на другой планете у тебя остались дедушка с бабушкой. Ты летишь на эту планету и обнаруживаешь… что они тоже умерли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96