Они подкрашивали губы, оправляли накладные груди, подтягивали чулки, довольно ловко сидевшие на их мосластых жилистых ногах. Видно было, что эти трогательные жалкие создания переполняют впечатления от вечера.
– Шикарный кабачок, девки! Это вам не клиторами под Большим театром трясти!
– Очень мило! А мальчики какие! Особенно этот, на входе…
– Слушайте, у Виктюка новый красавчик завелся в труппе, так у него балдометр – закачаться можно!..
Я зашла в кабинку, со злостью спустила воду, а потом присоединилась к девицам: начала подкрашивать губы.
Один из мужиков заинтересованно поглядывал на меня в зеркало, а потом протянул наманикюренную лапу к помадному тюбику.
– Какой тон, подруга?
Не удостоив его и взглядом, я выскользнула из туалета. Нашла в бильярдной Серьгу, и мы вернулись в зал.
А там уже было то, чего я ждала весь вечер. Несколько составленных в центре зала столиков оккупировал Володька Туманов со свитой. Свита его, за исключением нескольких человек, была женской, что вызвало нестройный глухой ропот в рядах гомосексуалистов. Но протестовать в открытую никто не решался – критическая масса Володькиного тела намного превышала массу худосочных гомиков, вместе взятых.
Володька чувствовал себя прекрасно – этому способствовали молоденькие девчонки в его окружении, которые напропалую стали строить глазки гомосексуалистам. Кроме них, вокруг Володьки вилось несколько молодых людей, похожих на начинающих жиголо.
Я подобрала спину, напустила на лицо выражение скучающей пресыщенности и молча прошла мимо Володьки, в то время как маленький Серьга подскочил к нему и троекратно, по-русски, облобызался.
Мы снова сели за столик, и я углубилась в стакан с вином, краем глаза держа в поле зрения Володьку. Мое появление вызвало у Туманова смутное беспокойство, он то и дело поворачивал огромную лохматую голову в нашу сторону. Наконец, не выдержав, направился к Серьге, присел за краешек стола. Деревянный стул под Тумановым жалобно скрипнул.
– Что за человек? – грубым веселым голосом обратился он к Серьге и указал на меня. – Почему не в тюрьме?
– Это Ева, – в очередной раз представил меня Серьга.
– Только не вздумай сказать, что эта дивная экзотическая орхидея произросла в деревне Колокуды!
– Да нет, она из Питера.
– Милое дело, – обратился Володька ко мне, – а я тут недавно зубы себе вставил, так что у меня мостов теперь, как на Неве. Кстати, вам какой мост больше нравится?
– Поцелуев, – улыбнувшись, ответила я и посмотрела на Володьку равнодушно-призывным взглядом.
– Если ты скажешь, что это твоя девушка, – я тебя уволю, а перед этим удавлю! – пригрозил Володька Серьге.
– Да пошел ты! – огрызнулся Серьга. – Лучше тете Глебе Народницкой кулаком погрози!
– Что, и она здесь? – удивился Володька; между собой они уже давно причислили несчастного Глебика к женскому роду. – Прямо вся вгиковская клоака сюда канализировалась.
– А я тебя предупреждал – не фиг сюда пидоров гнойных пускать. Их теперь не выкуришь!
– Как вам может нравиться такая деревенщина? – обратился Володька ко мне. – Никакой деликатности. У него же не пенис, а мотыга.
– А у вас? – надменно разлепила губы я.
– А у меня – самонаводящаяся ракета “СС-300”!
– Ходить не мешает?
– Серьга, да она зубки показывает, – восхитился Туманов, – хорошенькие зубки!
К столику уже подошел официант. Володька что-то шепнул ему на ухо. Спустя несколько минут официант снова появился с кувшином вина и блюдечком “бандерильяс”.
– Предлагаю выпить на брудершафт! – провозгласил Туманов. – Вы мне кого-то напоминаете.
– Не обложку ли журнала “Плейбой”, на которую вы дрочили в ранней юности? – Я сказала это, по-прежнему не глядя на Туманова, который даже прикрыл глаза от восхищения. Интуитивно я выбрала единственно верный тон, который мог зацепить Володьку: пошловато-откровенные реплики и равнодушный взгляд в пространство.
– Никак не пойму, чего в ней больше – ума или красоты? – обратился Володька к Серьге, сосредоточенно лакавшему водку.
– Всего понемногу. Особенно ума, – ответила я за себя, поставила подбородок на ладонь и долгим взглядом посмотрела на Туманова.
Володька не удержался и зааплодировал, сразу перейдя на “ты”.
– Ты роскошная девица! Ну как, нравится наше гнездышко?
– Да. Особенно название. Сам выбирал? Эти, – я кивнула в сторону тумановской свиты, – уже прошли отбор?
– Корнада! – воскликнул Володька и приложил руку к груди, в том месте, где под глыбой жира скрывалось мягкое влюбчивое сердце. А потом повернулся к Серьге:
– Переведи!
– Корнада – это глубокая рана, нанесенная рогом, – хмуро сказал Серьга. Это было очень кстати – секунда на обдумывание ответной реплики.
– Ты ранила меня в самое сердце, – добавил Володька.
– Мужчины дарили мне все, что угодно, но еще никто не награждал меня рогами. Я всегда успевала вовремя уходить.
– Ну, тогда выпьем за умение вовремя уходить, – провозгласил Туманов, – тем более что оно встречается так редко.
– Даже реже, чем ты думаешь, – ответила я и подняла стакан с вином.
Серьга откровенно заскучал – он всегда оказывался третьим, и не только в бездумных, ничего не значащих разговорах. Еще некоторое время он поглазел на нас осоловевшими от водки глазами, а потом поднялся и скрылся в недрах зала. Я почувствовала недоброе – его вихляющая воинственная походка и сжатые кулаки ясно говорили о том, что Серьге необходима эмоциональная и физическая разрядка.
– Не нужно было его отпускать, – машинально сказала я, сконцентрировавшись на жаждущих развлечений каныгинских руках, – когда Серьга надирается – жди сломанных переносиц!
– А ты откуда знаешь? – несказанно удивился Володька.
Я закусила губу – будь осторожней, Ева, следи за базаром, как говаривала шпана твоего детства; перебитый тумановский нос не должен всплыть, глупо прокалываться на мелочах.
– Да уж наслышана о его подвигах. Алена Гончарова рассказывала в минуты особого душевного подъема после шашлыков в Карелии. Алена, по-моему, тоже из ваших. Алена – моя близкая подруга. Я, собственно, и приехала в Москву с ее подачи. В Питере нам стало тесно вдвоем…
– А-а, – смутная тень воспоминаний пробежала по лицу Володьки, – это та самая питерская дрянь, которая сломала жизнь нашему маленькому марийскому другу. Я и сам от нее когда-то пострадал. – Туманов потер переносицу. – Косвенно, конечно. А Серьга серьезно влип.
– Да. Не повезло ему.
– Надо полагать. Но ничего. Я отношусь к этому философски: лучший художник – это страдающий художник.
– Это точно. – Я скосила взгляд на стены. – Судя по вашим интерьерам, его страданиям не видно конца.
– Да Бог с ним… Давай лучше о тебе. Значит, ты приехала в Москву…
– Чтобы остаться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
– Шикарный кабачок, девки! Это вам не клиторами под Большим театром трясти!
– Очень мило! А мальчики какие! Особенно этот, на входе…
– Слушайте, у Виктюка новый красавчик завелся в труппе, так у него балдометр – закачаться можно!..
Я зашла в кабинку, со злостью спустила воду, а потом присоединилась к девицам: начала подкрашивать губы.
Один из мужиков заинтересованно поглядывал на меня в зеркало, а потом протянул наманикюренную лапу к помадному тюбику.
– Какой тон, подруга?
Не удостоив его и взглядом, я выскользнула из туалета. Нашла в бильярдной Серьгу, и мы вернулись в зал.
А там уже было то, чего я ждала весь вечер. Несколько составленных в центре зала столиков оккупировал Володька Туманов со свитой. Свита его, за исключением нескольких человек, была женской, что вызвало нестройный глухой ропот в рядах гомосексуалистов. Но протестовать в открытую никто не решался – критическая масса Володькиного тела намного превышала массу худосочных гомиков, вместе взятых.
Володька чувствовал себя прекрасно – этому способствовали молоденькие девчонки в его окружении, которые напропалую стали строить глазки гомосексуалистам. Кроме них, вокруг Володьки вилось несколько молодых людей, похожих на начинающих жиголо.
Я подобрала спину, напустила на лицо выражение скучающей пресыщенности и молча прошла мимо Володьки, в то время как маленький Серьга подскочил к нему и троекратно, по-русски, облобызался.
Мы снова сели за столик, и я углубилась в стакан с вином, краем глаза держа в поле зрения Володьку. Мое появление вызвало у Туманова смутное беспокойство, он то и дело поворачивал огромную лохматую голову в нашу сторону. Наконец, не выдержав, направился к Серьге, присел за краешек стола. Деревянный стул под Тумановым жалобно скрипнул.
– Что за человек? – грубым веселым голосом обратился он к Серьге и указал на меня. – Почему не в тюрьме?
– Это Ева, – в очередной раз представил меня Серьга.
– Только не вздумай сказать, что эта дивная экзотическая орхидея произросла в деревне Колокуды!
– Да нет, она из Питера.
– Милое дело, – обратился Володька ко мне, – а я тут недавно зубы себе вставил, так что у меня мостов теперь, как на Неве. Кстати, вам какой мост больше нравится?
– Поцелуев, – улыбнувшись, ответила я и посмотрела на Володьку равнодушно-призывным взглядом.
– Если ты скажешь, что это твоя девушка, – я тебя уволю, а перед этим удавлю! – пригрозил Володька Серьге.
– Да пошел ты! – огрызнулся Серьга. – Лучше тете Глебе Народницкой кулаком погрози!
– Что, и она здесь? – удивился Володька; между собой они уже давно причислили несчастного Глебика к женскому роду. – Прямо вся вгиковская клоака сюда канализировалась.
– А я тебя предупреждал – не фиг сюда пидоров гнойных пускать. Их теперь не выкуришь!
– Как вам может нравиться такая деревенщина? – обратился Володька ко мне. – Никакой деликатности. У него же не пенис, а мотыга.
– А у вас? – надменно разлепила губы я.
– А у меня – самонаводящаяся ракета “СС-300”!
– Ходить не мешает?
– Серьга, да она зубки показывает, – восхитился Туманов, – хорошенькие зубки!
К столику уже подошел официант. Володька что-то шепнул ему на ухо. Спустя несколько минут официант снова появился с кувшином вина и блюдечком “бандерильяс”.
– Предлагаю выпить на брудершафт! – провозгласил Туманов. – Вы мне кого-то напоминаете.
– Не обложку ли журнала “Плейбой”, на которую вы дрочили в ранней юности? – Я сказала это, по-прежнему не глядя на Туманова, который даже прикрыл глаза от восхищения. Интуитивно я выбрала единственно верный тон, который мог зацепить Володьку: пошловато-откровенные реплики и равнодушный взгляд в пространство.
– Никак не пойму, чего в ней больше – ума или красоты? – обратился Володька к Серьге, сосредоточенно лакавшему водку.
– Всего понемногу. Особенно ума, – ответила я за себя, поставила подбородок на ладонь и долгим взглядом посмотрела на Туманова.
Володька не удержался и зааплодировал, сразу перейдя на “ты”.
– Ты роскошная девица! Ну как, нравится наше гнездышко?
– Да. Особенно название. Сам выбирал? Эти, – я кивнула в сторону тумановской свиты, – уже прошли отбор?
– Корнада! – воскликнул Володька и приложил руку к груди, в том месте, где под глыбой жира скрывалось мягкое влюбчивое сердце. А потом повернулся к Серьге:
– Переведи!
– Корнада – это глубокая рана, нанесенная рогом, – хмуро сказал Серьга. Это было очень кстати – секунда на обдумывание ответной реплики.
– Ты ранила меня в самое сердце, – добавил Володька.
– Мужчины дарили мне все, что угодно, но еще никто не награждал меня рогами. Я всегда успевала вовремя уходить.
– Ну, тогда выпьем за умение вовремя уходить, – провозгласил Туманов, – тем более что оно встречается так редко.
– Даже реже, чем ты думаешь, – ответила я и подняла стакан с вином.
Серьга откровенно заскучал – он всегда оказывался третьим, и не только в бездумных, ничего не значащих разговорах. Еще некоторое время он поглазел на нас осоловевшими от водки глазами, а потом поднялся и скрылся в недрах зала. Я почувствовала недоброе – его вихляющая воинственная походка и сжатые кулаки ясно говорили о том, что Серьге необходима эмоциональная и физическая разрядка.
– Не нужно было его отпускать, – машинально сказала я, сконцентрировавшись на жаждущих развлечений каныгинских руках, – когда Серьга надирается – жди сломанных переносиц!
– А ты откуда знаешь? – несказанно удивился Володька.
Я закусила губу – будь осторожней, Ева, следи за базаром, как говаривала шпана твоего детства; перебитый тумановский нос не должен всплыть, глупо прокалываться на мелочах.
– Да уж наслышана о его подвигах. Алена Гончарова рассказывала в минуты особого душевного подъема после шашлыков в Карелии. Алена, по-моему, тоже из ваших. Алена – моя близкая подруга. Я, собственно, и приехала в Москву с ее подачи. В Питере нам стало тесно вдвоем…
– А-а, – смутная тень воспоминаний пробежала по лицу Володьки, – это та самая питерская дрянь, которая сломала жизнь нашему маленькому марийскому другу. Я и сам от нее когда-то пострадал. – Туманов потер переносицу. – Косвенно, конечно. А Серьга серьезно влип.
– Да. Не повезло ему.
– Надо полагать. Но ничего. Я отношусь к этому философски: лучший художник – это страдающий художник.
– Это точно. – Я скосила взгляд на стены. – Судя по вашим интерьерам, его страданиям не видно конца.
– Да Бог с ним… Давай лучше о тебе. Значит, ты приехала в Москву…
– Чтобы остаться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131