Черт его знает, на сколько лет все это потянет…
Я почти молила Бога, чтобы открылась тяжелая дверь и ко мне посадили еще кого-то: цыганку в грязных юбках, домохозяйку, зарезавшую кухонным ножом пьяного мужа; кого-то, с кем можно говорить, говорить, говорить – только не думать…
Мысли, как загнанные звери, пытались освободиться из капкана, мне нужно вырваться – вырваться любой ценой, даже если ради этого придется пожертвовать отгрызенной лапой, она-то и оставит привкус крови на ржавом металле… И я почти сразу же увидела эту отгрызенную лапу – в загнанном в угол сознании она предстала вдруг дискетой, которую я видела у пластического хирурга Влада в дачной половице. Эта мысль посетила меня заезжим столичным гастролером и на секунду показалась такой реальной, что я даже зажмурилась – почему нет? Ты сдашь ментам эту дискету, а в том, что она представляет интерес, нет никаких сомнений – криминальные авторитеты до и после пластической операции дорогого стоят, заодно и обществу послужишь. Благое дело, а взамен…
Нет. Не будет никакого “взамен”. Здесь серьезные люди, которые делают серьезное дело, дорогуша, торг неуместен. И потом, не забывай – ты ведь давно умерла, выпала из окна и разбилась, нет человека – нет проблемы…
Я забилась затылком о крашеную стену и заплакала. Ничего ты не стоишь! Еще и играть вздумала – да плевать все хотели на твои пигмсйские игры! Пускай так католики играют с гугенотами в Варфоломеевскую ночь…
Боже мой, Варфоломеевская ночь.
У меня даже закружилась голова от внезапно открывшихся ворот рая. А возле них должен стоять, помахивая ключами, не святой Петр, а некто Олег Васильевич Марилов.
"Если возникнут трудности – звоните по этому телефону, – сказал мне Грек, – он принадлежит человеку, который многим мне обязан”.
Бумажка с телефоном была вложена в паспорт, благополучно лежавший сейчас на проспекте Мира. Но сам телефон я запомнила еще в “Паризиане”, по системе Сирина. Телефон начинался на Варфоломеевскую ночь.
Я не знала, что за человек стоит за семью московскими цифрами и сможет ли он мне помочь, – но попытаться стоит.
Я подошла к двери и отчаянно заколотила в нее обоими кулаками.
Ждать пришлось долго. Наконец бойница в двери открылась и в ней возникло прыщавое лицо дежурного. – Какого ляда? – недовольно спросил он.
– Мне нужно позвонить.
– Может, тебе еще и отлить нужно? Так я сейчас тару принесу. Из-под “Балтики” номер три. Устроит?
– Мне нужно позвонить. Это срочно. Один звонок. И мы сможем избежать крупных неприятностей, – абстрактно припугнула я.
– Ну, мы-то их всегда избежим. А у тебя, я смотрю, они только начинаются.
– В конце концов, я имею право на один звонок. Хотя бы своему адвокату.
– А ты страну не перепутала, голуба? – поинтересовался дежурный.
– Ну пожалуйста, прошу вас… Никто не узнает… Мне очень, очень нужно, – сменила тон я.
На лице дежурного отразилась бойня в тридцати километрах от города: он явно не знал, кому перерезать горло первым – чувству долга или жалости к красивой девушке.
– Пожалуйста, – шептала я, подталкивая его в нужном направлении, – я очень хорошо заплачу.
– Подкуп должностного лица? – Он уже готов был сдаться, и я нашла, что даже прыщи его не портят, очень милый человек.
– Один-единственный маленький звоночек. – Я заплакала – совершенно искренне, и эти благородные тихие слезы сломали дежурного.
Он молча открыл дверь камеры.
…Я долго набирала номер, больше всего боясь, что никто не ответит мне на том конце провода.
Короткие гудки! Занято, черт возьми! Я набирала и набирала номер, мои пальцы цеплялись за цифровые гнезда телефона, как связка начинающих альпинистов за отвесную стену.
Дежурный изредка косился на меня, хотя и делал вид, что его безумно интересует разговор с усатым старшиной в расстегнутом кителе. Старшина клял своего зятя-алкоголика: “Ты прикинь, их уже не приглашают никуда. Андрюха, сука, как завалит в компанию, нажрется до белых веников и начинает выезжать. Так я своей дурынде сказал: “Люська, бери с него подписку о невыезде!.."
Наконец я прорвалась. На том конце провода послышались долгие гудки; секунды, дробящие их, показались мне вечностью.
Бери же, бери же, ну!
Наконец трубка ответила серьезным и несонным голосом:
– Я слушаю.
– Это Олег Васильевич Марилов?
– Да. Кто говорит?
– Вы меня не знаете. Я от Игоря Викторовича.
– Слушаю. – Голос мгновенно подобрался, стал внимательным, как у ученика, просидевшего на первой парте всю среднюю школу.
– Он дал ваш телефон. Сказал, что вы можете помочь, – Прямо сейчас?
– Я в милиции. Влипла в историю. А он сказал, что можно обратиться к вам.
– Как вас зовут? – спросил Олег Васильевич.
– Ева, – я приложила ладонь к трубке, – Ева Апостоли. Я влипла, понимаете…
– Что-то серьезное?
– Не знаю… Нет.
– Номер отделения? – деловито спросил Олег Васильевич.
Я назвала номер отделения – таким, каким запомнила его на вывеске перед входом, – а потом добавила:
– Это Текстильщики. – И не удержалась от пассажа – нелогичного, но в высшей степени женского:
– Вытащите меня отсюда. Пожалуйста.
Он молчал, и я расценила это по-своему.
– Если вы ничего не можете сделать, я не в обиде. – Теперь в моих словах выгибала спину полная достоинства поза подростка, который берет на себя вину за ограбление автосервисного центра.
– Да нет, я просто прикидываю, за сколько могу добраться, – наконец отозвался таинственный Олег Васильевич. – Как, еще раз, вас зовут? Я повторила.
– Что вам инкриминируют? Надеюсь, не двойное убийство с отягчающими?
– Да нет же! Меня попросили приехать по одному адресу, а там сработала сигнализация…
– Ладно, подробности при встрече. Отбой. Я положила трубку и теперь уже бесстрашно взглянула на дежурного.
– Ну что? – поинтересовался он.
– Все в порядке. Спасибо.
Он проводил меня в камеру, казавшуюся теперь знакомой до мелочей. Я вытянулась на досках, прикрыла глаза и попыталась представить себе таинственного Олега Васильевича: почему-то он оказался сразу похож и на Грека, и на простреленную голову Сирина. Поджарый, слегка состарившийся подбородок, резкие морщины у глаз, седые волосы зачесаны назад, печатка на безымянном пальце… Нет, с печаткой я, пожалуй, перегнула. Голос не давал никакого представления, он может оказаться кем угодно, не исключено, что благородным злодеем, по которому сохнет кордебалет театра оперетты… Во всяком случае, теперь хоть что-то зависело не от меня.
Я подложила руки под голову и незаметно уснула. А проснулась оттого, что лязгнула дверь камеры. В нее вошел Питомза. Он едва сдерживал ярость, но обращался со мной почтительно. Больше всего ему хотелось врезать мне по зубам, даже нейтральные милицейские лычки оскалились от ненависти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Я почти молила Бога, чтобы открылась тяжелая дверь и ко мне посадили еще кого-то: цыганку в грязных юбках, домохозяйку, зарезавшую кухонным ножом пьяного мужа; кого-то, с кем можно говорить, говорить, говорить – только не думать…
Мысли, как загнанные звери, пытались освободиться из капкана, мне нужно вырваться – вырваться любой ценой, даже если ради этого придется пожертвовать отгрызенной лапой, она-то и оставит привкус крови на ржавом металле… И я почти сразу же увидела эту отгрызенную лапу – в загнанном в угол сознании она предстала вдруг дискетой, которую я видела у пластического хирурга Влада в дачной половице. Эта мысль посетила меня заезжим столичным гастролером и на секунду показалась такой реальной, что я даже зажмурилась – почему нет? Ты сдашь ментам эту дискету, а в том, что она представляет интерес, нет никаких сомнений – криминальные авторитеты до и после пластической операции дорогого стоят, заодно и обществу послужишь. Благое дело, а взамен…
Нет. Не будет никакого “взамен”. Здесь серьезные люди, которые делают серьезное дело, дорогуша, торг неуместен. И потом, не забывай – ты ведь давно умерла, выпала из окна и разбилась, нет человека – нет проблемы…
Я забилась затылком о крашеную стену и заплакала. Ничего ты не стоишь! Еще и играть вздумала – да плевать все хотели на твои пигмсйские игры! Пускай так католики играют с гугенотами в Варфоломеевскую ночь…
Боже мой, Варфоломеевская ночь.
У меня даже закружилась голова от внезапно открывшихся ворот рая. А возле них должен стоять, помахивая ключами, не святой Петр, а некто Олег Васильевич Марилов.
"Если возникнут трудности – звоните по этому телефону, – сказал мне Грек, – он принадлежит человеку, который многим мне обязан”.
Бумажка с телефоном была вложена в паспорт, благополучно лежавший сейчас на проспекте Мира. Но сам телефон я запомнила еще в “Паризиане”, по системе Сирина. Телефон начинался на Варфоломеевскую ночь.
Я не знала, что за человек стоит за семью московскими цифрами и сможет ли он мне помочь, – но попытаться стоит.
Я подошла к двери и отчаянно заколотила в нее обоими кулаками.
Ждать пришлось долго. Наконец бойница в двери открылась и в ней возникло прыщавое лицо дежурного. – Какого ляда? – недовольно спросил он.
– Мне нужно позвонить.
– Может, тебе еще и отлить нужно? Так я сейчас тару принесу. Из-под “Балтики” номер три. Устроит?
– Мне нужно позвонить. Это срочно. Один звонок. И мы сможем избежать крупных неприятностей, – абстрактно припугнула я.
– Ну, мы-то их всегда избежим. А у тебя, я смотрю, они только начинаются.
– В конце концов, я имею право на один звонок. Хотя бы своему адвокату.
– А ты страну не перепутала, голуба? – поинтересовался дежурный.
– Ну пожалуйста, прошу вас… Никто не узнает… Мне очень, очень нужно, – сменила тон я.
На лице дежурного отразилась бойня в тридцати километрах от города: он явно не знал, кому перерезать горло первым – чувству долга или жалости к красивой девушке.
– Пожалуйста, – шептала я, подталкивая его в нужном направлении, – я очень хорошо заплачу.
– Подкуп должностного лица? – Он уже готов был сдаться, и я нашла, что даже прыщи его не портят, очень милый человек.
– Один-единственный маленький звоночек. – Я заплакала – совершенно искренне, и эти благородные тихие слезы сломали дежурного.
Он молча открыл дверь камеры.
…Я долго набирала номер, больше всего боясь, что никто не ответит мне на том конце провода.
Короткие гудки! Занято, черт возьми! Я набирала и набирала номер, мои пальцы цеплялись за цифровые гнезда телефона, как связка начинающих альпинистов за отвесную стену.
Дежурный изредка косился на меня, хотя и делал вид, что его безумно интересует разговор с усатым старшиной в расстегнутом кителе. Старшина клял своего зятя-алкоголика: “Ты прикинь, их уже не приглашают никуда. Андрюха, сука, как завалит в компанию, нажрется до белых веников и начинает выезжать. Так я своей дурынде сказал: “Люська, бери с него подписку о невыезде!.."
Наконец я прорвалась. На том конце провода послышались долгие гудки; секунды, дробящие их, показались мне вечностью.
Бери же, бери же, ну!
Наконец трубка ответила серьезным и несонным голосом:
– Я слушаю.
– Это Олег Васильевич Марилов?
– Да. Кто говорит?
– Вы меня не знаете. Я от Игоря Викторовича.
– Слушаю. – Голос мгновенно подобрался, стал внимательным, как у ученика, просидевшего на первой парте всю среднюю школу.
– Он дал ваш телефон. Сказал, что вы можете помочь, – Прямо сейчас?
– Я в милиции. Влипла в историю. А он сказал, что можно обратиться к вам.
– Как вас зовут? – спросил Олег Васильевич.
– Ева, – я приложила ладонь к трубке, – Ева Апостоли. Я влипла, понимаете…
– Что-то серьезное?
– Не знаю… Нет.
– Номер отделения? – деловито спросил Олег Васильевич.
Я назвала номер отделения – таким, каким запомнила его на вывеске перед входом, – а потом добавила:
– Это Текстильщики. – И не удержалась от пассажа – нелогичного, но в высшей степени женского:
– Вытащите меня отсюда. Пожалуйста.
Он молчал, и я расценила это по-своему.
– Если вы ничего не можете сделать, я не в обиде. – Теперь в моих словах выгибала спину полная достоинства поза подростка, который берет на себя вину за ограбление автосервисного центра.
– Да нет, я просто прикидываю, за сколько могу добраться, – наконец отозвался таинственный Олег Васильевич. – Как, еще раз, вас зовут? Я повторила.
– Что вам инкриминируют? Надеюсь, не двойное убийство с отягчающими?
– Да нет же! Меня попросили приехать по одному адресу, а там сработала сигнализация…
– Ладно, подробности при встрече. Отбой. Я положила трубку и теперь уже бесстрашно взглянула на дежурного.
– Ну что? – поинтересовался он.
– Все в порядке. Спасибо.
Он проводил меня в камеру, казавшуюся теперь знакомой до мелочей. Я вытянулась на досках, прикрыла глаза и попыталась представить себе таинственного Олега Васильевича: почему-то он оказался сразу похож и на Грека, и на простреленную голову Сирина. Поджарый, слегка состарившийся подбородок, резкие морщины у глаз, седые волосы зачесаны назад, печатка на безымянном пальце… Нет, с печаткой я, пожалуй, перегнула. Голос не давал никакого представления, он может оказаться кем угодно, не исключено, что благородным злодеем, по которому сохнет кордебалет театра оперетты… Во всяком случае, теперь хоть что-то зависело не от меня.
Я подложила руки под голову и незаметно уснула. А проснулась оттого, что лязгнула дверь камеры. В нее вошел Питомза. Он едва сдерживал ярость, но обращался со мной почтительно. Больше всего ему хотелось врезать мне по зубам, даже нейтральные милицейские лычки оскалились от ненависти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131