(Боже мой, как поздно, как поздно вес приходит… Ты ведь могла встретить кого-то другого – умного компьютерщика в круглых очках, чистенького менеджера по рекламе, студентика автодорожного института, профессионального автогонщика, водителя троллейбуса, безнадежного графомана, – кого угодно, но не этого же подонка…) …Он обнял меня сзади, “этот подонок”, – это был его стиль, подсмотренный у всех Тарантино сразу: он влез в ванную с бутылкой шампанского и обнял меня. Моя спина упала в его грудь как в зыбкое ущелье, а он все целовал мой затылок, по-мальчишески нетерпеливо. И все-таки справился с мальчишкой в себе, так всегда поступали у Тарантино: его губы соскользнули ниже, они исследовали плечи, лопатки, а потом уткнулись в плеть позвоночника – я была исцелована позвонок за позвонком и почти потеряла сознание от этого.
Влас передал мне бутылку шампанского, я глотнула прямо из горла, совсем не почувствовав его вкус, – и только тогда повернулась к мальчишке, умеющему быть таким ласковым; никогда еще я не видела такого красивого, такого восхитительного тела – тем хуже для него…
Я вылила шампанское ему на голову, и оно тотчас же смешалось со струями воды. Влас поднял голову и перехватил его остатки открытым ртом, потом отобрал у меня бутылку и вышвырнул из ванной к чертовой матери – бутылка грохнулась о линолеум в коридоре, но толстое стекло не разбилось.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, ноздри его трепетали, как у необъезженной лошади, – и он сделал то, всего лишь то, что сделал бы любой самоуверенный мужчина на его месте: припал жадными мокрыми губами к моим соскам… Проклятый хирург-пластик, долговязый докторишко, предупреждал, что после операции именно грудь становится особенно чувствительной – всего лишь послеоперационное осложнение, побочный эффект, встречающийся у пятнадцати процентов женщин – я попала в эти пятнадцать процентов, кто бы мог подумать! Мысль об этом была последней, четко сформулированной в моем сознании…
Я смутно помнила, как он поднял меня и понес в комнату, на уже расстеленную тахту; как мокрую (“Извини, детка, полотенец в этом доме нет!”) швырнул на белые простыни; как начал ласкать меня – не для меня самой, нет, он готовил плацдарм для себя. Но сражаться не пришлось, я сама вышла к нему навстречу, я сама отдала ключи от изнемогающего, жаждущего быть покоренным города моего Тела. И орды кочевников вошли в него с острыми пиками наперевес, сметая все на своем пути, добираясь до самых потаенных уголков. Они что-то кричали гортанными голосами, слившимися в один-единственный торжествующий голос… Это был его голос; отдельные слова, каждое из которых имело свое, иногда непристойное, значение, вдруг зазвучали музыкой сфер, божественным стихом, – они подстегивали меня как плеть, заставляли выгибаться тело в ожидании… И когда наконец густой тягучий поток извергся, он не затушил пожара, он лишь заставил его разгореться с новой силой.
Мой мальчик, мой любитель дешевого пиратского видео, дешевого молдавского шампанского, дешевых случайных связей, мой восхитительный убийца, – мокрый от пота, не просохший от воды, – так и остался лежать на поле битвы моего тела. Но он не умер, нет, он только набирался сил, чтобы возобновить атаку; я сама подстегивала его, мои руки, мои ноги, мои бедра бесстыдно и настойчиво направляли его, – и ему ничего не оставалось, как подчиниться, и все началось снова. Я должна была получить свое, я должна была получить то, чего никогда не испытывала.
Я должна была получить, и я получила.
А потом осталась один на один с его гладким, уставшим телом, вот где была физическая география, которую и в голову никому не придет преподавать в обнищавшей муниципальной школе; вот где был рельеф со своими впадинами и выпуклостями, со вздыбившимися зарослями, со спокойными равнинами… Я исходила отпущенное мне на исследование пространство вдоль и поперек, обдуваемая запахом – неожиданно острым и терпким – мужской кожи, как ветром; я износила все губы, как изнашивают башмаки, семь пар сказочных башмаков, а надо мной были семь небес, а передо мной были семь холмов – и это было только начало!..
Он входил в меня снова и снова, он снова и снова оставлял меня только затем, чтобы я могла приблизиться к нему, – и я забыла обо всем, я разрешила себе забыть обо всем, мое неопытное тело сразу же перестало быть неопытным – сразу же, стоило только отпустить себя.
Я потеряла счет времени, я даже не знала, сколько времени продолжалась эта случка, это соитие, этот акт, эта случайная любовь, но, кажется, я загнала его раньше, чем хотели мы оба – и он, и я. И Влас сдался, он выбросил белый флаг, он попросил меня остановиться, он попросил меня остаться, он попросил попить, он попросил ничего не надевать на себя, он попросил “что-то типа отбивной, большой отбивной с луком”, он попросил Чего-то еще и заснул на полуслове – все-таки он был мальчишкой, и заснул, как мальчишка, крепко обняв меня за шею.
Он заснул, оставив меня наедине с собой. Я приходила в себя, может быть, слишком медленно. Я еще нашла в себе силы поцеловать его во взмокшие спящие волосы, в переносицу, в лживо-раздвоенный круглый подбородок.
Подбородок.
Вот оно, подбородок.
Наваждение кончилось.
Я осторожно высвободила из кольца его рук свое сразу омертвевшее тело, соскользнула с кровати, быстро, как будто скрывая следы преступления, натянула на себя рубашку. Это оказалась его рубашка, тот же острый и терпкий запах, но переодеться не было сил.
"Да ты нимфоманка, душа моя! – сразу же вылез с оценками Иван. – Кто бы мог подумать…"
"Ну что, получила свое маленькое пошлое удовольствие? – мрачно изрек Нимотси. – Предала друзей с первым попавшимся вшивым убийцей и счастлива? Я от тебя, пожалуй, на время отрекусь. Только скажу тебе как специалист в жестком порно – этот твой так называемый секс прост, как панель управления электрическим стулом. Никакого изощренного воображения. А нас он убивал гораздо более изобретательно, чем трахал тебя”.
"Но с тем же остервенением”, – добавила Венька.
Все стало на свои места. Все стало так ясно, что из всех татуировок я выбрала бы для себя одну-единственную – черную вдову. Самку паука, которая убивает оплодотворившего ее самца: соитие, как прелюдия смерти, последний предсмертный ритуал – очнись, Ева, разве ты забыла, зачем приехала сюда? Нимотси в луже крови, Венька со сломанными, легкими, как у птицы, костями…
Нет, я не забыла.
Я обыскала карманы джинсов Власа – ничего, кроме смятых купюр, по-детски рассованных во все карманы; черная вдова так черная вдова, я согласна на эту роль. Но решиться было проще всего, я приехала сюда с этим подспудным решением. Гораздо труднее выполнить – не подушкой же душить это спящее безмятежное лицо, да и сил у тебя не хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Влас передал мне бутылку шампанского, я глотнула прямо из горла, совсем не почувствовав его вкус, – и только тогда повернулась к мальчишке, умеющему быть таким ласковым; никогда еще я не видела такого красивого, такого восхитительного тела – тем хуже для него…
Я вылила шампанское ему на голову, и оно тотчас же смешалось со струями воды. Влас поднял голову и перехватил его остатки открытым ртом, потом отобрал у меня бутылку и вышвырнул из ванной к чертовой матери – бутылка грохнулась о линолеум в коридоре, но толстое стекло не разбилось.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, ноздри его трепетали, как у необъезженной лошади, – и он сделал то, всего лишь то, что сделал бы любой самоуверенный мужчина на его месте: припал жадными мокрыми губами к моим соскам… Проклятый хирург-пластик, долговязый докторишко, предупреждал, что после операции именно грудь становится особенно чувствительной – всего лишь послеоперационное осложнение, побочный эффект, встречающийся у пятнадцати процентов женщин – я попала в эти пятнадцать процентов, кто бы мог подумать! Мысль об этом была последней, четко сформулированной в моем сознании…
Я смутно помнила, как он поднял меня и понес в комнату, на уже расстеленную тахту; как мокрую (“Извини, детка, полотенец в этом доме нет!”) швырнул на белые простыни; как начал ласкать меня – не для меня самой, нет, он готовил плацдарм для себя. Но сражаться не пришлось, я сама вышла к нему навстречу, я сама отдала ключи от изнемогающего, жаждущего быть покоренным города моего Тела. И орды кочевников вошли в него с острыми пиками наперевес, сметая все на своем пути, добираясь до самых потаенных уголков. Они что-то кричали гортанными голосами, слившимися в один-единственный торжествующий голос… Это был его голос; отдельные слова, каждое из которых имело свое, иногда непристойное, значение, вдруг зазвучали музыкой сфер, божественным стихом, – они подстегивали меня как плеть, заставляли выгибаться тело в ожидании… И когда наконец густой тягучий поток извергся, он не затушил пожара, он лишь заставил его разгореться с новой силой.
Мой мальчик, мой любитель дешевого пиратского видео, дешевого молдавского шампанского, дешевых случайных связей, мой восхитительный убийца, – мокрый от пота, не просохший от воды, – так и остался лежать на поле битвы моего тела. Но он не умер, нет, он только набирался сил, чтобы возобновить атаку; я сама подстегивала его, мои руки, мои ноги, мои бедра бесстыдно и настойчиво направляли его, – и ему ничего не оставалось, как подчиниться, и все началось снова. Я должна была получить свое, я должна была получить то, чего никогда не испытывала.
Я должна была получить, и я получила.
А потом осталась один на один с его гладким, уставшим телом, вот где была физическая география, которую и в голову никому не придет преподавать в обнищавшей муниципальной школе; вот где был рельеф со своими впадинами и выпуклостями, со вздыбившимися зарослями, со спокойными равнинами… Я исходила отпущенное мне на исследование пространство вдоль и поперек, обдуваемая запахом – неожиданно острым и терпким – мужской кожи, как ветром; я износила все губы, как изнашивают башмаки, семь пар сказочных башмаков, а надо мной были семь небес, а передо мной были семь холмов – и это было только начало!..
Он входил в меня снова и снова, он снова и снова оставлял меня только затем, чтобы я могла приблизиться к нему, – и я забыла обо всем, я разрешила себе забыть обо всем, мое неопытное тело сразу же перестало быть неопытным – сразу же, стоило только отпустить себя.
Я потеряла счет времени, я даже не знала, сколько времени продолжалась эта случка, это соитие, этот акт, эта случайная любовь, но, кажется, я загнала его раньше, чем хотели мы оба – и он, и я. И Влас сдался, он выбросил белый флаг, он попросил меня остановиться, он попросил меня остаться, он попросил попить, он попросил ничего не надевать на себя, он попросил “что-то типа отбивной, большой отбивной с луком”, он попросил Чего-то еще и заснул на полуслове – все-таки он был мальчишкой, и заснул, как мальчишка, крепко обняв меня за шею.
Он заснул, оставив меня наедине с собой. Я приходила в себя, может быть, слишком медленно. Я еще нашла в себе силы поцеловать его во взмокшие спящие волосы, в переносицу, в лживо-раздвоенный круглый подбородок.
Подбородок.
Вот оно, подбородок.
Наваждение кончилось.
Я осторожно высвободила из кольца его рук свое сразу омертвевшее тело, соскользнула с кровати, быстро, как будто скрывая следы преступления, натянула на себя рубашку. Это оказалась его рубашка, тот же острый и терпкий запах, но переодеться не было сил.
"Да ты нимфоманка, душа моя! – сразу же вылез с оценками Иван. – Кто бы мог подумать…"
"Ну что, получила свое маленькое пошлое удовольствие? – мрачно изрек Нимотси. – Предала друзей с первым попавшимся вшивым убийцей и счастлива? Я от тебя, пожалуй, на время отрекусь. Только скажу тебе как специалист в жестком порно – этот твой так называемый секс прост, как панель управления электрическим стулом. Никакого изощренного воображения. А нас он убивал гораздо более изобретательно, чем трахал тебя”.
"Но с тем же остервенением”, – добавила Венька.
Все стало на свои места. Все стало так ясно, что из всех татуировок я выбрала бы для себя одну-единственную – черную вдову. Самку паука, которая убивает оплодотворившего ее самца: соитие, как прелюдия смерти, последний предсмертный ритуал – очнись, Ева, разве ты забыла, зачем приехала сюда? Нимотси в луже крови, Венька со сломанными, легкими, как у птицы, костями…
Нет, я не забыла.
Я обыскала карманы джинсов Власа – ничего, кроме смятых купюр, по-детски рассованных во все карманы; черная вдова так черная вдова, я согласна на эту роль. Но решиться было проще всего, я приехала сюда с этим подспудным решением. Гораздо труднее выполнить – не подушкой же душить это спящее безмятежное лицо, да и сил у тебя не хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131